Марьям положила себе в чай поразительно много сахара. Только придворные могли быть так расточительны с этим дорогим лакомством.

– Ваш брат будет рад увидеть вас в этих дивных одеждах, – сказала она.

– Надеюсь, он меня узнает. Мне было восемь, когда его услали.

Пери наблюдала за Марьям, перебиравшей ее серьги; глаза девушки вспыхивали от удовольствия, когда ей попадалась особенно красивая пара. Марьям оглянулась, заметив, что мы смотрим, и улыбка тронула ее губы.

– Что вы о нем помните?

Пери поставила свой стаканчик, исходивший паром, и ответила:

– Он всегда был в хорошем настроении, его громкий хохот был слышен от одного конца двора до другого. Мое сердце вздрагивало при мысли о встрече с ним.

– Как часто он приезжал?

– Часто, – тихо сказала Пери. – Он дал мне первые уроки стрельбы из лука. Он даже стоял позади меня и помогал мне натягивать лук. Ему проще было разрешить мастерам-лучникам наставлять меня, но он знал, что я его обожала. Когда он отправился в поход, я занималась каждый день. Мне нравилось воображать, как я скачу рядом с ним, выпускаю стрелы и поражаю мишени. – Она коротко улыбнулась. – Я хотела быть такой, как он.

– Почему его услали? – спросила Марьям. Она откусила от крупного финика и запила чаем.

Пери кликнула евнуха, отнести сундук с нарядами, и велела Азар идти с ним. Лишь когда они скрылись, она заговорила снова. С глазами, полными тревоги, она пояснила, что была слишком мала, чтобы осознать случившееся. Хотя все соглашались, что Исмаил храбро сражался против оттоманов на севере, но то, что он собрал собственную армию без отцовского разрешения, толковали по-разному. Некоторые считали, это для того, чтоб навсегда уничтожить оттоманов, некоторые – что он повинен в намерении свергнуть отца. Незадолго до этого шах Тахмасб едва сумел подавить мятежи, поднятые его матерью и братом Алкасом, и раздор был для него нетерпим.

– Однако возможно, что мой отец просто завидовал. Не первый случай, когда отец желал быть столь же блистательным, как его сын-воин.

– Какая печаль – семья, разлученная так надолго! – вздохнула Марьям.

– Это был кинжал в наших сердцах.

Марьям взяла ее руку:

– Когда Исмаил увидит вас в этом платье цвета газели, он будет доволен тем, как вы являете красоту вашей семьи.

Глаза Пери засияли.

– Люди всегда говорили, что мы похожи больше, чем другие дети нашего отца.

– Верю, что он будет принимать ваши мудрые советы, – сказала Марьям.

– Иначе ему будет нелегко. Двор моего отца изобилует союзами и тяжбами, которые тянутся поколениями. Все, что Исмаил знал до заключения в тюрьму, – как командовать воинами-тюрками, а не как справляться с таджиками-распорядителями, евреями-торговцами, армянами-поставщиками, жрецами-зороастрийцами, муллами-арабами, христианскими посланниками, индийскими и оттоманскими послами и остальными просителями, являющимися каждый день. Я ему нужна.

– Счастлив будет Исмаил с таким могущественным союзником, – сказала Марьям.

– Не просто союзником.

Пораженная Марьям взглянула на нее:

– А чего же больше?..

Пери натянулась, как тетива, затем выдернула руку, словно спуская стрелу.

– Я хочу быть его самым близким советником, таким, каким моя тетя была моему отцу.

– А он согласится на это?

Пери посмотрела в сторону:

– Почему же нет? В наших жилах течет одна кровь царей.

– Достойная повелительница, – сказал я, – мне кажется, мы должны обдумать, что вы скажете новому шаху, дабы заручиться его расположением.

– Заручиться расположением? Да я единственная причина того, что его коронуют!

– Воистину так, но осторожность не помешает.

– Нет сомнений, он прольет на нее дождь любви, – вмешалась Марьям; ее теплый взгляд горел таким восхищением, что мне было неудобно это видеть.

Она вернулась к своему занятию – перебирать драгоценности Пери. Спустя минуту она сказала:

– Похоже, я нашла самое нужное сочетание. Попробуйте это. – И она протянула Пери золотые серьги-полумесяцы с подвесками из рубинов и жемчуга.

– Подойди и надень их на меня.

Марьям нагнулась над Пери и осторожно вдела каждую серьгу в проколотую мочку.

– Ба-а, ба-а! Как вы прекрасны!..

Пери заглянула в ее глаза, бывшие сейчас на расстоянии одного вздоха, и щеки Марьям вспыхнули, подобно розам. Затем Пери тронула ее за подбородок и задержала руку; теперь ее глаза налились звериным огнем. Марьям опустила взгляд, легкая усмешка заиграла на ее губах. Миг затянулся так, что я почувствовал стеснение и притворился, что меня одолевает кашель. Наконец Пери оглянулась и велела мне уйти.

– Скажи слугам, чтоб не беспокоили меня, – сказала она, не сводя глаз с Марьям.

Неудивительно, что Пери так мало волновалась насчет замужества! С чего ей желать союза с мужчиной, который присвоит все ее наслаждения? Голод, вспыхнувший в глазах Пери, обессиливающе напомнил мне обо мне самом, каким я был до оскопления. С Фереште я был словно лев, вонзающий клыки в бедро онагра, моя жажда была свирепой. Насколько я теперь иной…

Я радовался, что Пери нашла, кого любить, и даже больше – тому, что она доверяла мне настолько, что позволила видеть, как она чувствует. Женщины шахского двора, не выходившие замуж по случаю или по выбору, должны были искать любви среди подобных им или оставаться томящимися и обездоленными навеки. Когда Марьям расчесывала волосы Пери или наносила сурьму на веки, обожание словно лилось искрами с ее пальцев. Женщины дворца терли друг другу спину, расписывали друг другу тело хной, помогали друг другу в раздирающих родовых муках, омывали друг друга после смерти и держали друг друга за руки в минуты радости или горя. Иногда я им завидовал. Они жили в таком глубоком сочувствии друг другу, будь то любовь или ненависть, что оно окружало их, словно погода.

Выходя из покоев Пери, я дал взгляду задержаться на нарисованных бедрах Ширин и с мукой подумал о Хадидже. Она созрела, как плод, вот-вот лопнет. Похоже, ее могут скоро выдать замуж, и я не могу предложить ей того, что даст любой неоскопленный мужчина. Но это не значит, что я смогу запретить себе любить ее.

На следующее утро Исмаил въехал в Казвин на прекрасной арабской кобыле, чье седло и поводья были усеяны драгоценными камнями, в сопровождении большой пешей свиты, включавшей воинов в боевом доспехе и десятки разодетых в бархат юношей, державших на руке соколов. По улицам города выстроились жители, явившиеся поглазеть на его прибытие. Каждый уголок города был украшен цветами, а улицы в знак приветствия устланы яркими коврами. Все надели свои лучшие одежды и распевали хвалы, когда он проезжал мимо, а музыканты на каждом углу наполняли воздух сладкими звуками, чествуя сына шаха.

Люди Исмаила остались ждать его у дома Колафа-румлу. Того наверняка ожидала немалая награда за помощь в убийстве Хайдара. Первой ее частью было то, что Исмаил оказал ему честь, остановившись в его доме. Там он и останется, пока его звездочеты не решат, что наступил подходящий момент для переезда во дворец, где еще большее число предсказателей будет решать, когда ему короноваться.

Как только Исмаил обосновался в доме Колафы, он тут же начал принимать посетителей. Первой из призванных была небольшая группа женщин дворца, включавшая мою повелительницу. Она попросила меня сопровождать ее, и когда я рано утром явился вести ее к дому Колафы, то едва не задохнулся, увидев ее в том самом роскошном коричневом платье; на лбу ее горели рубины. Марьям, уже ставшая мастером семи способов украшения лица, которые завершают одевание женщины, растирала ее кожу, пока та не засияла, затем искусно нанесла черную сурьму на ее веки, подкрасила губы и скулы мареной, сиренью и миррой.

– Вы прекраснее царевны, нарисованной мастером Бехзодом!

– Благодарю, – ответила Пери. – Наконец-то я снова увижу моего дорогого брата, заново переживу одну из любовей моей юности! Ведь я думала, что этот день никогда не наступит.