— Ты хорошо сражаешься. Тау любят своих маленьких человеческих помощников, но те, что живут здесь, слишком слабы. А у тебя сильное мясо, хорошие кости и очень хорошие глаза.

Это был тот голос, который они слышали раньше в здании. Похоже, это был переводчик крутов — он внимательно слушал и повторял все, что говорил его хозяин, в то время как крут, топая, бродил вокруг Тэма и рассматривал его.

— Изменник… Ты предал нашего Императора и свой народ. Ты хуже, чем мутанты, которых родит варп. Демон — это мерзость, мутант — искаженное существо, но ты проклял сам себя… ради чего?

Предатель явно был с Коруны, и Тэм подумал, не носил ли он форму имперского гвардейца, прежде чем перейти на сторону крутов. Нельзя было сказать, насколько далеко и глубоко зашла его измена.

— Ты не видел великолепия единства. Ты не понимаешь… не можешь понять величие Высшего Блага, превосходящего нашего мертвого Императора. Тау показали нам истины, которые тебе неведомы, круты показали нам блаженное единство.

Гесар захрипел, и его рука слабо приподнялась, будто ища оружие. Тэму показалось, что он расслышал проклятие, дрожащее на губах Астартес. Затем он увидел, как другой крут подошел и спокойно вонзил клинок ему под подбородок, и рука Гесара упала, более не шевелясь.

— Зачем? Зачем им тела?

Крут как будто внимательно изучал его. Тэм огляделся и увидел, как сильно круты разнятся по росту, в окраске, во всем. В них, как в горниле, сплавлялись воедино самые различные физические характеристики, даже более разнообразные, чем у множества людей, рассеянных среди звезд.

— Кровь расскажет. Круты ищут лишь единства, и твое мясо говорит крутам, какими они должны быть. Они предлагают дар единства и становятся сильнее. Они примут твою плоть в единство и смогут лучше сражаться при низкой гравитации. Они будут лучше видеть. Им нужно свежее мясо. Их единственное постоянство — в переменах.

— Мы солдаты, а не вещи, штампуемые на фабриториумах!

Предатель продолжал переводить слова вожака крутов, а ксенос рассматривал Тэма своими чуждыми кошачьими глазами.

— Таков путь всего, что состоит из плоти. Тау не тревожит, что происходит с мертвыми, и они никогда не проверяют, переживут ли люди ранения, поэтому мы получаем столько тел, сколько требуется, и это делает нас сильнее. Их это не беспокоит, потому что служит Высшему Благу.

Крут наклонился поближе и вытащил узкий нож из закрепленных на руке ножен. Он аккуратно провел его кончиком по лицу Тэма, пока острие не остановилось под правым глазом.

— Ваш Император и его жрецы наполняют этих огромных воинов механизмами и органами, делающими их сильнее. Их мясо сильно, но крутам нужны все виды плоти, иначе они придут в упадок. Ты спасаешь их расу. Ты должен гордиться. Вместо того, чтоб погибнуть впустую во имя мертвого Императора, ты станешь одним целым с крутами, и в этом единстве ты даруешь им силу и поможешь выжить, чтобы продолжать освобождение.

— Нет… пожалуйста, не делайте этого!

Изменник снова начал переводить речь крута, и Тэм заметил, что мужчина начал пятиться назад, подальше от ксеносов, которые собирались вокруг него. Взгляд его был опущен вниз, и было слышно, как он на мгновение потерял голос.

— Ты будешь жить, человек, — разве это не то, что любит твой народ? Разве не поэтому они расселяются по звездам? Разве не поэтому ваш Император вложил свои органы и влил свою кровь в космических десантников? Ты будешь жить вечно, как часть народа крутов, и однажды человек посмотрит на одного из нас и увидит твои глаза… такие хорошие глаза.

Тэм кричал, пока приклад ружья не врезался ему в лоб. Он смутно ощущал грубые руки и лапы, тянущие за одежду и стаскивающие ее.

Кажется, он на какое-то мгновение увидел свет и почувствовал, как кто-то дергает его веки, и подумал о черной птице, клюющей безымянного гвардейца в лесу, а потом, когда ножи опустились, все поглотила тьма.  

Переводчик: Dammerung, вычитка: Dэн

Оно знало себя лишь как Старейшее.

Это было больше, чем имя, — его место в творении. Оно было самым старым, самым сильным и свирепым, и оно отведало больше всего крови. Прежде чем стать Старейшим, оно принадлежало к низшей породе. Эти слабые существа были сородичами Старейшего, однако сейчас оно держалось вдали от них, пытаясь утихомирить голод, который никогда не исчезнет.

Старейшее дернулось во сне, который не был до конца ни сном, ни оцепенением, но неким неподвижным состоянием, переходящим из одного в другое. Мысли его текли вяло, инстинкты и неясные ощущения медленно ползали позади закрытых глаз. В глубине разума Старейшего перешептывались сознания его сородичей.

Они говорили о слабости, об отсутствии добычи, и поэтому этими шепотками можно было пренебречь.

Старейшее не способно было видеть сны. Вместо того, чтоб спать и грезить подобно человеку, оно лежало без движения в глубокой темноте, не обращая внимания на мысленные импульсы своих слабых собратьев и позволяя собственным сонным мыслям вращаться вокруг ненавистного голода, что пробирал его болью до самого нутра.

Добыча, ныло в его медлительном, жаждущем разуме.

Кровь. Плоть. Голод.

Полубоги шли через тьму, и Септим следовал за ними.

Он все еще не понимал, почему хозяин приказал присоединиться к ним, но его долгом было подчиняться, а не задавать вопросы.

Он был одет в потрепанный скафандр, жалкий в сравнении с боевыми доспехами Астартес, полностью скрывающими тела полубогов, и следовал за ними по наклонной палубе десантно-штурмового корабля вниз, в темноту.

— Почему ты идешь с ними? — затрещал в воксе женский голос. Чтобы ответить, Септим должен был переключать каналы вручную при помощи частотной шкалы, встроенной в маленький прибор управления скафандром на левом рукаве. К тому времени, как он нашел нужный канал, женский голос повторил вопрос более обеспокоенно и вместе с тем раздраженно.

— Я спрашиваю, почему ты идешь с ними?

— Не знаю, — ответил слуга. Он уже был позади Астартес и практически бежал трусцой, чтобы не отставать от них. При всей своей пользе фонарь, закрепленный сбоку шлема, испускал лишь слабый поток света в направлении его взгляда. Луч цвета тусклого янтаря вырывался вперед и пронзал тьму, давая столь слабое освещение, что от него практически не было толку.

Световое пятно скользило по изогнутым арками стенам из неотполированного металла, по покрытию палубы; всего через несколько минут оно озарило первое тело.

Хозяин и его братья уже прошли мимо, но Септим замедлил шаг и опустился возле трупа на колени.

— Поторопись, раб, — сказал по воксу один из них. Они спускались все глубже по темным туннелям. — Не обращай внимания на тела.

Септим позволил себе последний раз взглянуть на тело — человеческое, мужское, замороженное в камень в лишенной тепла темноте. Он мог лежать мертвым неделю, мог и сотню лет. Все процессы разложения остановились, когда корабль лишился энергии и оказался открыт космосу.

Словно вторая кожа из хрусталя, все кругом покрывала изморозь, от стен до палубы и измученного лица мертвого мужчины.

— Поторопись, раб, — снова позвал его рыкающий, низкий голос.

Септим поднял глаза, и слабый луч света протянулся во тьме. Он не видел ни хозяина, ни его братьев. Они ушли слишком далеко вперед. Ища их взглядом, он наткнулся на нечто куда более неприятное, однако не сказать, чтоб неожиданное.

Еще три трупа, также окутанные изморозью и окоченевшие, как и первый, накрепко примерзшие к металлическому полу коридора, ставшего их могилой. Кончиками пальцев в перчатке Септим прикоснулся к ближайшей обледенелой ране, и на его лице появилась гримаса, когда он ощутил изломанные кости и красную плоть, неподатливую, как камень.