Черноус сказал:

– Так тому и быть. Ты теперь директор. Увольняй.

И отец их уволил. Даже грузчиками не оставил.

Им на пользу пошло, бросили пить, на завод вернулись, к забытым станкам. Такая история.

Отец до сих пор директорствует, а я на его месте, торгую свежим мясом. Но, мечтаю учительствовать.

– Всё у тебя получится, – светло улыбаясь, сказала Таня.

Приехал я смотреть жилплощадь, комнату в квартире, которую хотел взять внаем. На пороге встретил хозяин и прежде показа комнаты, стал знакомить со своим семейством:

– Рекомендую, главный свинарь, мой тестюшка.

– На свиноферме работаете? – Робко поинтересовался я.

– Да нет, – ответил за тестя зять. – Я его так величаю за то, что мусорит, где ни попадя. Ну, натуральный свинарь, другого слова не подберешь. А это Клавдия Васильевна, чистюля. Эта наоборот, свихнулась на чистоте, попробуй у нее нож не на свое место положи, или тюбик зубной пасты не закрути, все мозги закрутит, с белого света сживет.

Это жена моя, первая ленивица города, такую еще поискать. Будет умирать с голоду, но не встанет, куска хлеба себе не отрежет. Дочь наша – «пустое место», с ней можно год в одной квартире прожить, да так и не заметить ее присутствия. Сынулька – «полное ничтожество». Ничего не хочет, ничего ему не надо, только б книги читать. Уткнется носом и читает, и днем и ночью. Сколько электричества сжег, одному Богу известно.

– Понятно, – робко сказал я. – Ну, а вас как звать? Вы же не представились.

– Ругатель! – В один голос сказало семейство и прибавило. – Ругатель всего и вся.

Взять комнату внаём, после такой рекомендации, я не решился.

Ольга Изюмова была из Новомосковска. Как-то шли мы, прогуливаясь по праздничной Москве, и заметили на асфальте детские рисунки.

– Смотри, какие разноцветные шары дети нарисовали. – Сказал я. – Все с умом, с расстановкой, по-взрослому.

– Да. Красиво, – с грустью в голосе сказала Оля. – Когда есть в наличии радужные мелки, с ними немудрено праздник нарисовать. А у нас на шахте был только черный уголь. Им и печки топили, им и картины рисовали. Черными были рисованные люди, рисованные шарики. И сами праздники были черные, как уголь.

– Не беда, – попытался я как-то приободрить ее, – хуже от этого ты не стала. У нас, в моем детстве, тоже не было разноцветных мелков. Да, и белый-то был не у всех. Девчонки нарисуют квадратики, чтобы в классики играть и тут же спрячут мелок в карман. Так, что битым кирпичом рисовали. Не здорово, зато фантазия работала. Что-то постоянно придумывали, мечтали. У современных детей все есть. Им нечего хотеть, не о чем мечтать. Так, что не себя, а их жалеть нужно. Черный уголек заставил тебя думать, человеком сделал. Рукодельницей.

– Да, – согласилась Ольга, раскрасневшись от моей похвалы.

Оля и в самом деле была рукодельница. Сама себе шила. Вышивала и гладью, и крестиком, и по-всякому. Куклы делала своими руками, мастерила игрушечных зверей. Только дома у нее их было больше сотни, больших и маленьких. И цыплята, и котята, и мышата, и такие, что названия не подберешь. Меня всего обшила, обвязала.

И все бы хорошо, но была у нее одна незаживающая рана, – ее брак. Счастья, в котором не познала. Единственная попытка создать семью с треском провалилась. После чего о замужестве и слышать не хотела. Боялась повторения пройденного.

Бывший муж, на протяжении всей их совместной жизни, упрекал Олю за то, что взял ее «не честной», то есть не девственницей. Каждую минуту, по поводу и без повода, повторял: «Тебе не привыкать». Я Олю успокаивал, говорил, что муж ее плохо был воспитан и будь я на его месте, никогда бы подобного себе не позволил.

Муж был страшным человеком. А страшные люди страшно ревнивы. Временами его ревность проявлялась в самых безумных поступках. Например, однажды Оля проснулась и увидела, что прямо на нее летит кресло. Не стул, не табуретка, а целое кресло. Она еле успела закрыться руками.

А однажды муж, также из-за необоснованных подозрений и безумной ревности, самым настоящим образом топил ее в реке. Всю свою жизнь она в одно мгновение увидела так, как это должно быть, только перед смертью бывает. После этого ее два часа тошнило и рвало тиной, илом и водорослями. Ее отец, как узнал об этом, не разобравшись, не спросив дочь родную о том, виновата она или нет (только на одно ума и хватило), сказал: «Правильно делаешь, дочка, изменяй ему».

Последней каплей стал Новый год, когда она у больного отца заночевала. Муж знал, что тесть при смерти, но решил, что это очень удобная уловка и снова приревновал. Он избил Ольгу так сильно, что все ее лицо превратилось в один сплошной синяк. Оля заявила в милицию, его взяли, подержали два дня в отделении и отпустили. И только тогда подала на развод. А, так все терпела.

Немудрено, что после такой жизни в законном браке она ни с кем не торопилась регистрироваться. А я, наоборот, очень хотел узаконить наши отношения. Только по этой причине мы и расстались. На память подарила мне Ольга Изюмова куклу, в которой я без труда смог опознать самого себя. Так и сидит теперь «двойник» у меня на диване, стережет квартиру, когда никого нет дома. Ольгу Изюмову всегда вспоминаю, как самую добрую, самую кроткую, самую прелестную женщину.

Это история о том, как я не женился, хотя и любил.

Русалка Ивановна Аникеева – таким было полное имя моей возлюбленной.

Познакомился я с Русочкой на дне рождения двоюродного брата. Он пригласил к себе весь курс, были даже педагоги. Я задержался, пришел с опозданием. Веселье было в полном разгаре, но из-за стола ещё никто не вставал, до танцев дело не дошло.

– Даже и не знаю, как тебя представить, – сказал брат, подводя меня к «пьяному» столу.

– Представь таким, какой есть, – сказал я и пошутил, – человеком с отталкивающими и отрицательными свойствами.

– В толковом словаре, – сказала Русочка, приятным грудным голосом, – под такое определение подходит слово «ублюдок». Во втором значении.

– У блюда и посадите, – продолжал я свою игру. – Скромность. Врожденная скромность не позволила сразу отрекомендоваться этим именем.

Меня посадили рядом с ней. У нее была толстенная русая коса, розовые щеки с ямочками и синие бездонные глаза, в которых резвились бесенята.

Сразу после нашего знакомства она сказала мне:

– Зови меня Русочкой. Русью зови.

Красивая, пышущая здоровьем, сразу же мелькнула мысль, что если доведется спать с ней в одной постели, то буду представлять, что сплю с самой Россией, с прообразом Ее. Аж, дух тогда перехватило.

Склонившийся надо мной брат спрашивал:

– Шашлычка поедим?

– Из убоинки? – Продолжал я, по инерции, шутить.

– Из мяса убитого скота, – подыграл он мне.

– Какая прелесть. Не откажусь.

Брат ушел, а на другом конце стола затянули: «Ой, мороз, мороз».

– Моя любимая песня, – сказала Русочка, – она была первой в моем песеннике.

– У вас есть песенник?

– Был. Хороший, красивый, еще со школьных времен. Я его украшала, разрисовывала.

– А посмотреть песенник можно будет?

– К сожалению, нельзя. Его папаня отдал кому-то за бутылку водки.

– Папаня – алкоголик?

– Он фантазер. Как выпьет, все мечтает: «Куплю ружье, пойду в лес, убью медведя, сниму шкуру, сошью шубу. В шубе женюсь на богатой. На ее деньги куплю тройку вороных, красивые сапоги и гармонь двухрядку. Заживу широко, на всю Ивановскую».

– Не обижайтесь, – говорю, – не унывайте.

– Нет, что Вы. Обижаются и унывают люди слабые, ипохондрики. По-русски говоря – нытики. Я не из таких.