– Пустые траты, – спокойно заметил Берни.

На заднем сиденье джипа расположился Паскуале Латтунедду – уроженец Сардинии, которого нашла для Берни его бывшая жена Славица. Он в мгновение ока связался с австрийцем Карлхайнцем Циммерманом – «хозяином» моторхоума.

– Автобус должны доставить из Италии в Стамбул, – объяснил Циммерман.

– Мистер Э. передумал, – сказал Латтунедду.

Берни Экклстоун с самого рождения умел считать деньги.

Родители Берни Экклстоуна никогда ничего не праздновали. На Рождество они не дарили подарков, не собирались за столом всей семьей, а Берта Экклстоун ни разу не устраивала торжества в день рождения сына. Все изменилось, когда семья перебралась на юго-восток Лондона и ему исполнилось восемь. 28 октября 1938 года сестра матери тетя Мэй испекла торт, приготовила сандвичи и позвала в гости соседей. Ошарашенный Бернард убежал и бродил по Дартфорду до темноты.

«Они из-за меня беспокоились», – понял он, когда все же вернулся домой.

За прошедшие с того момента 72 года азартные игры, сделки и схватки принесли ему не меньше 4 миллиардов фунтов, но Бернард Чарльз Экклстоун никогда не отмечал свои жизненные вехи и достижения.

Собираясь субботним утром за чашечкой кофе в «Фортнум-энд-Мэйсон» на Пиккадилли, его давнишние дартфордские друзья: букмекер, портной, тренер скаковых лошадей и девелопер (всем уже хорошо за семьдесят) – часто обсуждали, был ли их товарищ по-настоящему счастлив. Забыв про самолеты, роскошную яхту, особняки в Челси и по всей Европе и миллиарды в банке, они ловили хоть какие-то проявления чувств в колючем говорке своего приятеля, похожего на ежика с седой челкой и в темных очках. Все соглашались, что Берни не забыл свои корни – однако про счастье никогда не упоминал.

Он появился на свет 28 октября 1930 года в саффолкской деревушке Сент-Питер и привыкал к тяготам с самого рождения. Сидни Экклстоун, низенький и скромный двадцатисемилетний рыбак, ходил в Северное море за селедкой и макрелью на ветхом траулере «Элнет» из Лоустофта, зарабатывая сущие гроши. Домом заправляла его двадцатитрехлетняя жена Берта, которой помогала живущая по соседству мать Роуз Вестли. Супруга требовала, чтобы в день получки Сидни приносил ей все до последнего пенни. В «Хок-хаусе» – так назывался их дом – не было ни туалета, ни водопровода, зато в его прочных стенах царила строжайшая дисциплина в вопросах финансов, чистоплотности и морали. Для жителей деревушек в окрестностях южного Элмхема, соединенных лишь узкими проселками, бегущими по пшеничным полям Саффолка, изоляция была в порядке вещей. Еще в 1928 году буря выбросила «Элнет» на берег, и больше ничего интересного не случалось до самого рождения Бернарда. С тех пор Сидни мечтал оставить тяжкое ремесло моряка.

На рубеже веков семья Сидни Экклстоуна уехала из Кента, надеясь найти работу в зарождающейся типографской индустрии Нориджа, однако Сидни, вечно начищавшему туфли до блеска, недоставало уверенности в себе, и квалифицированный труд ему не давался. В какой-то момент Берту вдруг обеспокоило здоровье сына, и Сидни даже перестал выходить в море, устроившись вместо этого на ферму. Бернарду было два года, когда матери показалось, будто у него что-то со зрением. С ребенком за спиной она проехала на велосипеде 20 миль до больницы в Норидже и выслушала страшный диагноз. Правый глаз сына почти не видит, и ничего с этим поделать нельзя.

Прошло три года. Запряженный лошадьми фургон молочника отвез его в соседнюю деревню Виссет, где располагалась начальная школа. Мать с бабушкой объясняли Бернарду, «что такое хорошо и что такое плохо», а вечерами он под их пристальными взглядами послушно трудился по дому и даже собирал лошадиный навоз для маминого сада. «Никогда не трать деньги понапрасну, – поучал его Сидни, – но покупай лучшее, что можешь себе позволить». Иных наставлений он от отца не слышал. Сейчас Экклстоун понимает: семейной жизни у них тогда толком не было. Родители почти не разговаривали, если не считать ссор, которые начинала мать. В выходные они даже на ближайший пляж ни разу не ездили. Море Экклстоун видел всего два раза – его брали с собой заботливые соседи.

К середине 30-х годов Берта с мужем и матерью поняли, что в Сент-Питере у Бернарда нет будущего. Вода из колонки на заднем дворе, низкий уровень образования и здравоохранения, к тому же никаких надежд найти работу – не жизнь, а кошмар. В 1935 году сестра Берты Мэй вместе с мужем-рыботорговцем переехала в кентский городок Дартфорд, а вскоре за ними отправилась и мать. В 1938 году Берта, опять беременная, последовала их примеру. Семья сняла одноэтажный домик на улице Прайори-Клоуз, Сидни устроился крановщиком на машиностроительный завод, а Бернард пошел в начальную школу Вестхилл в полумиле от дома. В том же году у Берты родился второй ребенок – дочь по имени Мэрион. В жизни брата она сколь-нибудь заметной роли не сыграла. Через год началась Вторая мировая война, и Экклстоунам пришлось пожалеть о переезде из спокойного Саффолка на берега Темзы, вдоль которой заходили на Лондон немецкие бомбардировщики.

– Сегодня будут бомбить, – объявил 3 сентября 1939 года Сидни.

На глазах у Берни родители заклеили окна полосками бумаги, чтобы не было осколков, и повесили светомаскировочные шторы. Ночью завыли сирены. Ложная тревога.

Невзирая на опасность, Берта наотрез отказалась отправить Бернарда в эвакуацию в глубь страны вместе с другими лондонскими детьми. Она не сомневалась, что ее семью отлично защитит хлипкое убежище Андерсона[1] в саду, – и это решение ключевым образом повлияло на жизненный путь и характер Бернарда. Любовь и личный пример матери лучше всяких лекций научили его быть хозяином собственной судьбы.

Родители почти не общались с сыном. Открытой эмоциональной привязанности в семье не наблюдалось. Никто не выражал чувств, не обсуждал их. Постоянная требовательность и поддержка матери воспитали в Бернарде честолюбие и самокритичность. А главное, сделав выбор, Берта никогда в нем не сомневалась. Самый очевидный пример – решение остаться в Дартфорде.

В мае 1940 года британская армия эвакуировалась из Дюнкерка, и Люфтваффе стали бомбить склады боеприпасов по соседству с домом Экклстоунов. Затем самолеты направлялись к лондонским докам, на которые из их садика открывался отличный вид через поля. Немецкие бомбардировщики летали над головами ежедневно, а район быстро окрестили «бомбовой аллеей». Каждую ночь Экклстоун смотрел из убежища на пылающий лондонский горизонт, а днем следил за воздушными дуэлями поднятых по тревоге с близлежащего аэродрома Биггин-Хилл «спитфайров» с самолетами Люфтваффе. Пока шла Битва за Англию, Экклстоун и его товарищи играли среди развалин (чаще всего в сгоревшем здании местной биржи труда), собирали патроны (и не только стреляные), швыряли друг в друга осколками и копались в мусорных кучах, оставшихся от разрушенных домов и контор.

Война пагубно сказалась на школьном образовании. Почти всех англичан призвали в армию, а их место заняли беженцы. В их классе в Вест-Хилл было тридцать человек, а преподавали поляки и бельгийцы. Среди поборников палочной дисциплины оказался чудесный учитель математики – в судьбе маленького, но крайне самоуверенного мальчугана он сыграл важную роль.

В дни нищеты, голода и продуктовых карточек у школьников было принято меняться. К «мене» Экклстоун проявил живейший интерес. Он начал с молока и печенья, которые выдавали в школе, а потом перешел на собственные игрушки. Он постоянно, на уровне инстинкта, стремился выгадать, заполучить игрушку получше. К удивлению друга детства Дэна Кокса, Экклстоун менял даже собственные подарки на день рождения.

– И что, твоя мама не против? – спросил Кокс.

– Не-а.

Берта позволила Банджи – так она звала сына – соорудить в дальнем конце сада, рядом с бомбоубежищем, деревянный навес. Там, в сырости, Экклстоун пропадал часами: разбирал электромоторы, автомобильные двигатели и старые велосипеды. Под руководством Сидни, который тоже вечно копался в разных механизмах, он промывал подшипники, цепи и колеса, а потом собирал их и искал, что бы еще отремонтировать.