Так и случилось.

Он умер у нее на руках. Элинор держала его ручонку в своей, а он смотрел на нее с немым вопросом: зачем его родила, если пребывание на земле столь кратко? Ему было всего три годика.

Элинор взяла сына на руки и прижала стынущее тельце к груди.

— Мир тебе, крошка. Много печалей, быть может, тебя миновало.

Так умер маленький Уильям, их первенец, с которым они связывали столько больших надежд.

На свет появилась девочка. Элинор решила, что матери Генриха, «императрице», будет приятно, если в честь ее новорожденную назовут Матильда.

Тем временем Генрих пытался урезонить своего разбушевавшегося брата, хоть его требования и были справедливы. Генрих рассудил так: большой мудростью отец не отличался, завещая Анжу брату, и если он отдаст земли в руки безответственного братца, то это небезопасно. Поэтому Генрих предложил брату за пользование этой землей откупные — несколько тысяч фунтов стерлингов в год.

Это устраивало обоих братьев. Жефруа удовлетворился, понимая, что брата ему не побороть, а Генрих, сохранив Анжу в своих руках, теперь был уверен в безопасности владения. А кроме того, обещание — это только обещание. Если Жефруа настолько глуп, что верит в получение такой большой суммы, значит, он вовсе ее не заслуживает. Но договоренность достигнута, а тут еще Жефруа неожиданно получил лестное предложение от Бретани. В этой французской провинции было неспокойно. Ее наводнили разбойники, и бретонцы очень нуждались в твердом правителе. У Жефруа, они знали, имеется глубоко почитаемый и могущественный брат, который в случае нужды может прийти ему на помощь, поэтому его сочли достойным кандидатом в правители. Генриху это как небесное благословение. У Жефруа есть теперь чем править. Он становится видным человеком.

Пока все устроилось.

Генрих решил, что Англию можно оставить на попечение Лестера и Ричарда де Луси с министрами, а Элинор, перенесшая смерть маленького Уильяма и новые роды, может спокойно какое-то время побыть в своей любимой Аквитании. Очередную зиму лучше ей провести там.

Элинор счастлива: она снова с мужем и в своей родной Аквитании.

Как ей хорошо дома! Элинор вернулась не только в Аквитанию, но как будто в свою молодость: вот они с сестрой Петронеллой снова гуляют в саду, играют на лютне и распевают песни о блаженстве любви.

Петронелла теперь при французском дворе. Элинор вспоминает бурное замужество Петронеллы, свою легкую ревность к Раулю, бросавшему когда-то на нее страстные взгляды. У сестры уже две дочери — Элинор и Изабель. Как это давно было, и как этот щеголь граф де Вермандуа мог казаться ей привлекательным! Теперь она всех мужчин сопоставляет с Генрихом, и никто из них не выдерживает сравнения. Это кажется странным, потому что красавцем мужа не назовешь, но он привлекает своей силой и неуемной жаждой жизни. В нем нет утонченности, какая ей раньше нравилась в мужчинах. Совсем не отличается галантностью, нетерпелив и не тратит много слов. Все в жизни ему интересно, и он жалеет время на отдых. Спит он мало, с рассветом уже на ногах, никогда не присядет и не терпит оставаться без дела. Когда его густые курчавые волосы опускаются на лоб квадратной челкой, то в момент ярости с раздувающимися ноздрями и пылающими глазами он напоминает льва. Генрих словно специально создан для верховой езды, в седле он выглядит как одно целое с конем. Никакого изящества в одежде, исключая официальные приемы, выезды, где ему нужно выглядеть по-королевски торжественно и внушительно, он не соблюдает. Руки у него крепкие и обветренные; перчаток он никогда не носит, даже в морозную погоду, это для дам, говорит он. Генрих любит охотиться и зверя бьет мастерски. Охота для него лучший отдых. Несмотря на такую живость, он почитает науки и никогда не оставляет занятий, рекомендованных ему дядей-учителем, сводным братом матери. Довольствуясь коротким сном, он каждую минуту бодрствования загружает свой мозг работой наравне с телом.

Как такого человека можно не любить, думала Элинор.

Мысли о муже ее не покидали. Что было бы, если бы она сразу вышла замуж за Генриха вместо Людовика? Элинор даже рассмеялась. Генрих тогда был еще ребенком. Никакой разницы в годах с ним она не ощущает. А он? Их страсть остается такой же сильной, как в начале; когда после разлуки, а это случается довольно часто, супруги соединяются, их слияние происходит, как в первые дни женитьбы.

Она, конечно, многое о нем узнала. Он быстро приходит в ярость и становится неистовым, пугая всех вокруг. Ноздри у него раздуваются, глаза горят огнем, ногами он все расшвыривает, а порой валится наземь и молотит кулаками. Страшны эти приступы гнева; когда они случаются, кажется, что в него вселился дьявол. Элинор и сама может показать характер, но крайность, до какой доходит в гневе Генрих, ее пугает. В первые годы после свадьбы с этой стороной характера мужа ей сталкиваться почти не приходилось. Любовь и завоевание английской короны тогда поглотили его целиком, на домашние сцены времени не оставалось. Но в минуты недовольства он злился ужасно, а если человек ему оказывался неприятен, то вообще переставал для него существовать.

Вот такого она любила, во всем понимала, и он ее полностью устраивал. Еще ей бы хотелось, чтобы он делил с ней компанию собиравшихся вокруг нее трубадуров. Мечтала, чтобы он спел сочиненную им самим и ей посвященную песню. Но у Генриха нет досуга. Так что, вздохнув, она продолжала заниматься своим двором без мужа.

Охотников ей петь было достаточно. Когда тонкие пальцы певцов, так не похожие на грубые, обветренные Генриха, касались струн лютни, а огненные глаза посылали ей пылкие взоры, Элинор снова чувствовала себя юной.

«Что я сделала, выйдя замуж за Генриха? — спрашивала себя Элинор. — Плодила детей — троих за три года. Хожу на сносях или рожаю. — Она рассмеялась. — Конечно, в том состоит долг королевы, но совсем не занятие для героини романтических баллад».

Смерть маленького Уильяма потрясла Генриха не столько как утрата ребенка, а как потеря старшего сына. Теперь у них был маленький Генрих (что еще надо?) и Матильда, но ему хотелось еще сыновей. Он постоянно вспоминал проклятие своего деда Генриха I, имевшего кучу внебрачных детей и только одного законного; после гибели этого сына, утонувшего в море, наследницей осталась дочь. И что получилось? Война.

— Нам нужно еще родить сыновей, — как-то сказал Генрих. — У нас есть мой маленький тезка, но посмотри, что стало с Уильямом. Нам нужны еще сыновья, и мы должны их завести, пока ты в состоянии вынашивать.

Ему двадцать с небольшим — вся жизнь впереди. А ей каково? Время, когда она уже не сможет рожать, не так далеко. Это было впервые, когда стала очевидной их разница в возрасте. Разговор задел ее, как слабое дуновение поднимающейся бури.

Итак, она должна продолжать вынашивать детей. Она могла бы стать любящей матерью, но в этой женщине говорила сильная личность, слишком самобытная, чтобы беспрекословно подчиняться другим, будь то муж или дети. Уступки возрасту, дети — это все потом. Сейчас Элинор в своем любимом розовом саду в окружении трубадуров, воспевающих даму своих снов, да еще такую прекрасную, как сама королева.

Один из певцов привлекал ее внимание больше всех. Это красивый молодой человек по имени Бернар. Он себя назвал Бернар де Вентадур, но за его спиной поговаривали, что права на эту фамилию у него нет, что родителями были кухарка и крепостной. Граф и графиня де Вентадур, как тогда порой поступали, взяли мальчика в замок и воспитали его. У него рано открылся музыкальный дар. Граф с графиней ценили людей со слухом, и мальчика допустили в круг придворных певцов. Скоро он проявил себя как незаурядный поэт; граф с графиней ему покровительствовали, он стал известен, и в замок стали приезжать специально послушать его баллады.

Темой песен была, разумеется, любовь, а каждый поэт, как тогда было принято, избирал из своего круга даму сердца, коей посвящал свои строфы. Графиня де Вентадур была, конечно, хороша собой, и кому, как не хозяйке замка, адресовать придворному поэту свою рифмованную страсть! Песни Бернара становились все смелее, он их распевал, сидя у ног своей госпожи, и бросал на нее пламенные взоры, которые день ото дня становились все горячее. Такова была традиция: у каждого трубадура должна быть своя дама сердца. Однако трубадуры, как правило, происходили из благородных семей, и, когда сын крепостного и стряпухи стал поднимать глаза на графиню и петь ей о своей страсти, это расценили как дерзость, выходящую за пределы допустимого. Во всяком случае, так показалось графу. Он сказал Бернару, что тому не место в шато де Вентадур.