Придя в себя после очередного приступа, она попыталась понять, что с ней происходит. Хорошо, что Эштон рядом: Бетани чувствовала щекой грубоватое домотканое полотно рубашки, сильные руки уютно прижимали ее к себе, окутывая таким родным запахом — кожи, пота и морского соленого воздуха.

Он сел на Каллиопу, держа жену на руках, словно ребенка, и повез сквозь пропитанную туманом ночь. Между схватками ей слышалась его мольба, обращенная к лошади: «Иди спокойно». Бетани хотелось что-то сказать ему, выразить тревогу о мисс Абигайль и о своей сильной боли, но голос не слушался, вырывался только сдавленный крик.

Эштон осторожно сошел с лошади и внес, ее в дом. Знакомая постель не уменьшила мучения женщины, перестали восприниматься ласки рук и нежность голоса мужа.

— Чэпин побежал за Гуди Хаас, любовь моя. Давай я помогу тебе раздеться.

Бетани с какой-то укоризною глядела на Эштона. В свете масляной лампы его взволнованное лицо казалось совсем бескровным, лоб покрылся капельками пота, на шее запеклась кровь. В немой мольбе ее ослабевшие руки все еще тянулись к нему, хотя в подсознании уже вызревала мысль — сегодня потеряна вера в него, события ночи, вероятно, разрушат то хрупкое доверие, которое у него начало пробуждаться. И все же это был Эштон, к которому ей не терпелось прибежать со своими печалями, начиная с того самого времени, как встала на ноги. С теплотой и нежностью ей вспоминались их забавы: охота на лягушек в весеннем пруду, неповторимый вкус теплого сахара в феврале, которым угощал щедрый клен, — тогда все беды были сиюминутными. Эштону достаточно было показать ей какой-нибудь карточный фокус или просто поговорить, как исчезали все тревоги.

Но сейчас… Рождение ребенка. Что может быть серьезнее? Воль, ею испытываемую, не уймешь проявлением доброты или воспоминаниями детства — страх острыми стрелами пронзал все ее тело: вполне возможно, что Эштон не захочет помочь ей. Но его руки тем временем нежно расстегивали крючки платья, а затем сняли туфли.

— Ну вот, — успокаивающе произнес он, — так тебе будет удобнее.

Сильный приступ схваток сжал ее, будто клещами, тело напряглось, спина выгнулась, пальцы впились в руку Эштона.

— Удобнее, — прошептала она, когда боль стала не такой острой. — Боюсь, — роженица облизала языком сухие губы, — что умру. И совсем не удобно.

Он на мгновение перестал дышать, затем через силу улыбнулся.

— Гуди скоро придет, а она знает, что делать.

Но это «скоро» превращалось в вечность: приступы боли, казалось, длились беспрерывно, становясь все более и более ужасающими, схватки следовали одна за другой, отнимая у нее последние силы. Как загипнотизированная, Бетани смотрела в дверной проем на стенные часы — длинный маятник отмерял наступление агонии с такой регулярностью, словно предвещал после них удивительное успокоение.

Когда наступил перерыв между схватками, она оторвала взгляд от маятника и сосредоточилась на Эштоне.

— Мисс Абигайль.

— Успокойся, любовь моя. Она в безопасности — Финли пошел за нею.

— Почему, Эштон, вы схватили ее?

— Я и представления не имел, кто это может быть. Меня очень поразило, когда увидел учительницу.

— А Баг Вилли?

— Мы не знали, что они будут ждать нас в печатной мастерской.

Но слова уже не могли вернуть то, что произошло: из его собственных рук мисс Абигайль попала к опасным радикалам — эта мысль только обостряла родовые муки.

Дальнейшие рассуждения прервались очередным приступом. Бетани попыталась снова найти успокоение в маятнике часов, а руки потянулись к Эштону, но боль не заглушала горечь и отчаяние, охватившие ее, — возможно, преждевременные роды наступили из-за больших размеров ребенка, как утверждала Гуди, а может быть, причина в быстрой езде верхом и шоковом состоянии от встречи с мисс Абигайль в такой необычной обстановке. Выяснение причин тоже потеряло всякий смысл — ребенок родится слишком рано, так рано, что Эштон потеряет всякую надежду считать себя его отцом.

— Где эта женщина? — раздался хриплый голос Гуди Хаас, и Эштон облегченно вздохнул.

— Никого нет, кроме меня, — ответил Эштон.

— Мужчины никогда не знают, что делать во время родов, — проворчала Гуди. — Могли бы позвать мать. А разве у вас нет сестры?

— Нет, — голос Бетани прозвучал твердо, несмотря на испытываемую боль. — С ними было бы только хуже.

— Ее мать теряет сознание, когда уколет палец иголкой, — объяснил Эштон. — А от моей сестры не будет никакого толку.

— Ты считаешь, что от тебя его больше, не так ли? — Говоря это, Гуди ощупала живот Бетани.

— Мне часто приходилось присутствовать при рождении жеребят.

— Твоя жена не кобыла, — сердито возразила Гуди, — но я позволю тебе остаться, если будешь помогать. Приготовь несколько тазов с водой и чистые простыни.

— И это все?

— Для родов многого не требуется. Только много боли и пота.

Боль и пот… Пот и боль. Проходили секунды, минуты, пока, наконец, Бетани не забыла об успокаивающем движении маятника — схватки не отпускали ее, доведя до полного изнеможения. И когда ей уже казалось, что больше нельзя выдержать ни минуты, она почувствовала, что скоро все кончится. Сквозь приступы нестерпимой боли мелькнуло просветленное лицо Гуди.

— Время пришло, — провозгласила повитуха. — Вот теперь нужно хорошо потрудиться.

Бетани охватило отчаяние: разве это не труд — потуги в течение многих часов? Но на этот раз они не подчинялись воле, а исходили изнутри. Ее глаза зажмурились, тело напряглось.

— Теперь ты будешь хорошо знать, что значит дать жизнь ребенку.

Вцепившись в руку Эштона, Бетани тужилась изо всех сил. Ей казалось, что тело ее разрывают на части, как вдруг Гуди радостно вскрикнула.

— Иди сюда, — обратилась она к Эштону. — Если ты уже здесь присутствуешь, то первым подержишь своего ребенка.

Бетани, наконец, отвлеклась от боли, сосредоточив внимание на Эштоне. «О Боже, — подумала она, видя его нерешительность. — О Боже, неужели уйдет, чтобы не видеть ребенка, которого не считает своим?» Но Эштон не ушел, нежно сжал ее руку, затем отпустил, направляясь к младенцу. И через мгновение повитуха подала в его дрожащие руки пронзительно кричащего новорожденного. Словно пораженный громом, Эштон изумленно смотрел на него — чувства, охватившие его, невозможно было передать словами: изумление при виде крошечного тельца на своих руках, облегчение — в конце концов закончились муки Бетани — и необыкновенное чувство гордости за жену, которая вела себя так мужественно. Не теряя времени, Гуди Хаас перевязала и перерезала пуповину, взяла чистую простыню, и Эштон подал ей ребенка.

— Мальчик, — объявила Гуди. — Такого прекрасного малыша мне еще не приходилось видеть.

Бетани уже улыбалась, когда Гуди подала ей корчащийся сверток. Эштон никогда еще не видел такой улыбки на ее лице — нежность, серьезность и глубокое чувство удовлетворения отразились на нем. Это задело совсем забытые струны его души. Как только Бетани прижала сына к себе, тот сразу же успокоился. Ее рука благоговейно дотронулась до крошечного красного личика младенца, который размахивал твердо сжатыми кулачками. Гуди откашлялась, Эштон заметил подозрительный блеск ее глаз, когда повитуха принялась за уборку. Бетани решилась взглянуть на Эштона.

— Теперь у нас есть сын, — тихо сказала она ему. В ее глазах он уловил молчаливую мольбу — ей хотелось, чтобы он признал ребенка. Ему тоже этого хотелось: Бог свидетель, как хотелось, чтобы этот ребенок принадлежал ему.

— Поздравляю тебя, детка. Ты вела себя храбрее целой армии. — Он поцеловал ее во влажный лоб. — Как ты хочешь назвать его?

Она осторожно взглянула на него, кусая дрожавшую нижнюю губу, затем судорожно выдохнула.

— Я думала… Можно бы назвать его в честь твоего отца.

У Эштона перехватило дыхание, словно его неожиданно бросили в холодное море. При других обстоятельствах он был бы горд назвать сына в честь отца, которого очень любил. Но сейчас… Сознание протестовало назвать ребенка, которого, возможно, зачал Дориан Тэннер, Роджером. Бетани с надеждой смотрела на него, ожидая ответа.