Кэтрин встала, как бы желая присоединиться к ней, но Люси даже не остановилась, негромко сказав на ходу:

— Вы были правы, что не обратили внимания на мою вчерашнюю просьбу. Нам нечего сказать друг другу.

— Люси…

Но она прошла мимо, а у Кэтрин не было ни энергии, ни желания бежать за ней. Дело было сделано, и Люси, вероятно, после мучительной ночи высокомерно отступила.

Кэтрин услышала голос, от которого у нее всегда начинало сильнее биться сердце, и открыла глаза. Он разговаривал с каким-то стариком по-французски, в его словах слышалась какая-то успокоительная интонация. Кэтрин по нескольким донесшимся словам поняла, что тот жалуется на боль в спине, которая никак не проходит. Что отвечал Филипп, она не поняла, потому что он стоял к ней спиной, но она видела, как на лице старика показалась улыбка облегчения и он, слушая Филиппа, все кивал. Какое умение говорить с людьми, подумала она с горечью, какой он спокойный и дружелюбный с мужчинами, какой оживленный и обаятельный с женщинами… и какой лед скрывается под дружелюбием и обаянием.

Она услышала вдали крик, потом второй, ближе, и вдруг время сжалось и остановилось; садовник кричал, указывая на что-то, Филипп кинулся бегом в направлении суматохи, за ним заспешили гости. После момента оцепенения Кэтрин обежала глазами сад… Тимоти!..

Сердце оборвалось и потом застучало где-то в горле, вызывая удушье. Она бежала изо всех сил, чуть не сбивая людей с ног, чуть не натолкнувшись на Люси; в какую-то долю секунды ей показалось странным, что Люси — единственная, кто спокойно уходит от суматохи. Все бежали к бассейну где попало, по траве; расступались, давая дорогу, рабочие. Брюлар кричал ей:

— Это наш мальчик, мадам! Велосипед!

И она увидела бассейн с белыми и розовыми цветами, колыхающимися по всей поверхности, и Филиппа, одной рукой держащего голову Тимоти над водой и второй цепляющегося за край бассейна. Десяток рук уже тянулись к нему, чтобы перехватить его ношу. Она споткнулась, но рванулась дальше, чуть не упав в бассейн; если бы ее не подхватили.

Она увидела бледное маленькое личико Тимоти, белое и какое-то неживое, со странно прилипшими ко лбу волосами. Она вырвалась, упала на колени на мрамор и схватила его. Он был тяжелый и безжизненный. Она отталкивала чьи-то руки, позволила только Филиппу взять его и в тумане услышала:

— Пусть она лежит. Мне нужно заняться мальчиком. Леон, попросите гостей уйти в дом.

Она не могла спорить. Лежа вниз лицом, со сжатыми кулаками у висков, она старалась не слушать. В голове хаотически мешались все молитвы. И когда не смогла больше выносить это, то приподнялась.

Рубашка с Тимоти была снята, Филипп массировал маленькую спину. Зубы у него были сжаты, на спине обозначились мускулы, фанатическое напряжение было в сжатом рте, тонких напряженных ноздрях. Он повернул ребенка на спину и начал легко массировать основание ребер.

Она не спускала глаз с белого безжизненного личика в агонии страха. Оно должно ожить. Оно должно. Струйка воды вытекла из посиневших губок, и Филипп мгновенно поднял ребенка в сидячее положение и открыл ему рот. Снова потекла вода, потом он глотнул, и вдруг раздался хриплый вопль, от которого дрогнул каждый нерв в ее теле. Она попыталась сесть, но чья-то рука удержала ее, и Филипп сказал как-то легко:

— Легкие как будто промылись, хорошо кричит! Пусть им займется горничная. Теперь с ним все в порядке.

Леон взял ребенка на руки и понес к дому. Сразу осунувшийся, серый, он молча шагал, а за ним, еле успевая, семенила Луиза, придерживая болтающиеся ноги Тимоти, как будто бы ни одна часть его тела не могла остаться без поддержки.

Кэтрин не сразу попыталась подняться на ноги — была слишком обессилена. Она не плакала, но когда подняла глаза на Филиппа, они наполнились слезами. Это был не тот Филипп, которого она знала; он был бледен и растрепан, его глаза совсем почернели, когда он склонился над ней. Почти бессознательно он сунул пальцы в нагрудный карман, чтобы достать платок, но, пожав плечами, опустил руку. Еще раньше он сбросил пиджак, и сырая рубашка облепила его торс. Не найдя платка, он кончиком пальца осторожно вытер слезинку с ее лица. Потом его рука скользнула ей под шею, он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Вы пережили сильный шок, — сказал он, — и вам нужно лечь. Я сейчас схожу за лекарством и оставлю успокоительное для ребенка, а вам, я думаю, лучше всего принять английское лекарство — крепкий сладкий чай.

Кэтрин тонким голосом проговорила:

— Если бы вас тут не было…

— Его бы кто-нибудь другой спас; сад был полон людей.

— Садовники не умеют плавать, а гости пожилые.

— Да вы сами бы вытащили его.

— Но вы были на месте, чтобы оживить его. Если бы не вы…

— Вы напрасно мучаете себя. Когда он проснется, с ним будет все прекрасно. Нужно спустить воду из бассейна, вычистить его и снова залить, а велосипед высушить и почистить. У него должен быть тот самый велосипед, и он должен найти его на своем обычном месте. Я сам скажу об этом Брюлару.

— Теперь Тимоти будет еще больше бояться учиться плавать, — печально проговорила она.

— Мы его убедим, что падать в воду, разогнавшись на велосипеде, — замечательная штука, если бы он умел плавать. Я вас уверяю, что никаких плохих последствий не будет. За этим мы проследим.

Они дошли до патио, где несколько гостей возбужденно разговаривали. Один из мужчин пошел им навстречу.

— Вам помочь, Филипп?

— Позовите горничную, мой друг. Мадам нужно отвести в ее комнату. А мне, — он с улыбкой посмотрел на свои брюки, — мне нужно скорее ехать домой и переодеться. У меня, наверное, уже собрались пациенты и ждут приема. Может быть, вы найдете Антуана. Скажите ему, чтобы он подошел к моей машине.

Филипп тихо сказал Кэтрин:

— Сладкий крепкий чай! Вы запомнили? — вдруг добавил он по-французски. — Я заеду попозднее. Вы не должны ни о чем думать — только отдыхать. Договорились?

Она слабо кивнула:

— Спасибо, Филипп. Спасибо… от всего сердца.

Его пальцы на мгновение сжали ее руку, и он повернулся к горничной, которая как раз вышла из дому:

— Ребенок в постели? Хорошо! Отведите мадам в ее комнату. Сейчас Антуан принесет снотворное для ребенка.

Кэтрин шла сама без помощи горничной! Она чувствовала себя странно, но слабость прошла. Она сказала горничной, что выпьет чаю, и пошла в комнату Тимоти.

Сухой, растертый, он лежал в белой кроватке и выглядел совершенно нормальным, только ему было не время лежать, и глаза были закрыты. Она наклонилась к нему, и он посмотрел на нее. Ничего не говоря, она коснулась губами его щеки, и он вздохнул.

— Какой я неумеха! — заговорил он своим мальчишеским дискантом. — Тетя Люси сказала мне… — он опять вздохнул: — Я устал.

Антуан подошел к Кэтрин:

— Мсье доктор прислал эти таблетки, мадам. Он сказал дать только одну, но если он будет беспокоен, то еще одну через два часа.

Она взяла у него таблетку и стакан. И только в этот момент она осознала, что Леон все время стоял в ногах кроватки. Он подошел с другой стороны, наклонился и, приподняв, посадил Тимоти, чтобы Кэтрин могла сунуть таблетку в рот ребенка и дать ему запить. Потом он опустил его на подушку и подоткнул простыню.

— Ему не понадобится вторая таблетка, — сказала она. — Мы лучше оставим его одного, пусть засыпает.

Луиза, которая не отходила от кроватки, тут же прошептала:

— Я буду заглядывать каждые десять минут. Мсье доктор…

— Да, я знаю. Я буду у себя в комнате. Позовите меня, если он будет плохо спать.

Леон открыл дверь, пропустил ее в комнату и вошел вместе с ней, сказав почти бесцеремонно:

— Вы вся мокрая, лучше бы переодеться. Я тут посижу и подожду вас.

Он прошел через арку в соседнюю гостиную и сел в кресло лицом к балкону. Кэтрин стащила с себя платье и надела синий шелковый халат. Горничная принесла поднос с чаем.

— Чай для двоих, мадам, — сказала она. — Мсье доктор еще сказал, что мсье Верендеру тоже нужно стимулирующее и я должна ему передать, чтобы он пил чай здесь вместе с вами. Это он так сказал, мадам.