В предвоенные годы собак в Кремле стало меньше. Однако из центра города они не ушли. Недалеко от Тверской, на 4-й Тверской-Ямской улице, в местности, называемой Рыковка, существовал пустырь. На этом пустыре по ночам собирались своры собак, наводя страх на прохожих. Днём они разбегались по своим делам кто куда. Их пробовали отлавливать, но ничего из этого не вышло. Они чуяли опасность и скрывались.

Кусались и гавкали в Москве в те годы не только собаки. На каком-нибудь Смоленском рынке вас могли запросто облаять торгующие там мужики, грубые и злые, с которыми лучше было не связываться.

Вообще, продавцы того времени, или, как их тогда называли, приказчики, бывали довольно агрессивны. Приказчики магазина готового платья у Сухаревой башни, который официально открывался в 12 часов, с утра стояли у входа и зазывали покупателей. Заманят кого-нибудь, магазин запрут и торгуются. Продадут — выпустят и другого зазывают. Рядом, на Сретенке, где было много мебельных магазинов, приказчики не давали никому прохода и просто затаскивали прохожих в свои лавочки купить «небель», как они говорили. Когда им запретили это делать, они стали целый день торчать у дверей своих лавок и отпускать в адрес проходивших женщин всякие пошлости.

Вообще, в нашем большом и бедном городе тысячи людей с утра до ночи только и искали где бы им разжиться копеечкой. В предпраздничные дни толпы их собирались у «Контор по приёму в залог движимого имущества», куда несли свой домашний скарб в надежде получить за него хоть какие-нибудь копейки. Ломбардов в городе явно не хватало. Случайный заработок, чаевые были для них едва ли не единственным источником дохода. Вот и шли они на всё: на унижения, обман, лесть, чтобы как-то прокормиться самому и накормить своих детей. Швейцар или лакей ради двугривенного «производил» какого-нибудь коллежского асессора в «ваше сиятельство», официанты готовы были ради этого терпеть любое хамство посетителей, мальчишки — разносчики газет кричали всякую чушь о событиях в мире, лишь бы раскупались газеты. Всё это не могло не возмущать и не оскорблять достоинство уважающих себя людей.

Следует заметить, что к началу XX века у нас, наконец, сформировалась прослойка приличных, образованных граждан, называемая интеллигенцией. Это уже были не аристократы, не богачи и совсем необязательно дворяне. Выходцы из мещан, священнослужителей и даже крестьян, получив образование и усвоив европейскую гуманистическую систему ценностей, стали по-другому относиться к работавшим на них людям. А ведь ещё не так давно не то что крестьяне, но и купцы не допускались в гостиные, где находились дамы и барышни «из благородных».

Разнообразие домашних работ требовало и разнообразия прислуги. Кормилицы, кухарки, горничные, дворники и пр. заполняли дома и дворы более или менее состоятельных москвичей. При этом сами кухарки и дворники разделялись на белых и чёрных. Белая кухарка готовила для господ, чёрная — для прислуги, а белый дворник топил печи в барских покоях, переносил мебель, убирал мусор и т. д. Платили прислуге мало. Горничную можно было нанять за 8–10 рублей в месяц. Можно было, например, прочитать в газете такое объявление: «Одинокая женщина желает найти место горничной, ходить за бабушкой или служить у стола» или: «Желаю иметь место бонны, компаньонки, сопровождать больную», а то и такое: «Особа из Лондона, знает английский, немецкий, французский, русский и музыку, ищет занятий» и пр.

На места дворников, сторожей, швейцаров предпочитали брать вышедших в отставку унтер-офицеров, «ундеров», как их ещё называли. Чин унтер-офицера был тогда высшим для тех, кто не имел дворянского звания. Для того чтобы стать унтер-офицером, нужно было зарекомендовать себя организованным и порядочным человеком.

Работа дворников начиналась в пять часов утра и продолжалась до десяти часов вечера. Дворники должны были подмести двор, убрать мусор, наколоть дрова и разнести их по квартирам. К восьми часам они эту работу завершали и шли кто в участок, кто по поручениям, а кто-то оставался дежурить у ворот. Дежурства эти продолжались по 10–12 часов, без смены. Спать нельзя — полиция оштрафует. Заработок у них был небольшой: 8–16 рублей. Жили дворники со своей семьёй в маленьких помещениях-конурках, а то и в каком-нибудь сарае, переделанном в дворницкую.

В обязанности дворников входила также помощь полиции в поимке преступников и в подбирании пьяных. Зарплата же их составляла 15–17 рублей в месяц. В некоторых объявлениях, с учётом российской специфики, подчёркивалось трезвое поведение желающего найти работу, например: «Лакей трезвого поведения желает получить место», «Кучер трезвый» и т. д.

В больших московских домах, в каморках под лестницей, жили швейцары. Хлопот у них, как и у дворников, было немало. Утром нужно подмести лестницы, убрать мусор. В некоторых домах швейцары, получив от почтальонов почту, сами разносили её по квартирам. По утрам перед выходящими из дома квартирантами швейцар, поздоровавшись, должен был открыть дверь. С двенадцати часов начинал звонить телефон. Дело в том, что на заре телефонной эры телефонные аппараты в квартирах были редкостью. Обычно устанавливался один телефон на весь подъезд. К этому телефону и приходилось швейцару подзывать жильцов. Некоторые пожилые швейцары, которые были не в силах бегать по этажам, нанимали для этой цели специальных мальчиков, которые выполняли за них эту работу. Жильцы не давали покоя швейцару и по ночам, то возвращались домой далеко за полночь из ресторана, театра, клуба или из гостей, а то и сами приглашали к себе гостей, и те среди ночи начинали расходиться по домам. Швейцару приходилось вставать, открывать им дверь, а потом снова её запирать. Все неприятности в жизни швейцаров и дворников кое-как окупались чаевыми и праздничными, получаемыми при обходе квартир по поводу как общих, так и семейных праздников: 10–15 квартир давали швейцару чаевых на 20 рублей в месяц. Зарплата же его составляла обычно 30–40 рублей.

Жильцы домов оплачивали труд не только швейцаров, но и ночных сторожей. Сторожа эти охраняли небольшие, многоэтажные дома и дома поменьше, с участками — садами. Платили сторожам по 25 рублей в месяц. Эта сумма и раскладывалась на домовладельцев в зависимости от размера земельных владений.

Труд женской прислуги оплачивался ещё хуже, а требования к ней предъявлялись достаточно высокие. Нанявшаяся в семью женщина должна была как минимум уметь приготовить три блюда, убирать квартиру, мыть полы, кухню, носить дрова на четвёртый-пятый этажи, а иногда и воду, стирать, ухаживать за детьми. На эту работу женщины устраивались через «Рекомендательные конторы». Для того чтобы встать на очередь в такой конторе, нужно было заплатить 50 копеек. Кроме того, нужно было ещё уплатить 30 копеек за «чай», а вернее кипяток, которым её угощали. После поступления на место, контора с каждого рубля жалованья брала себе 25 копеек Таким образом, получив от нанимателя 6 рублей, женщина должна была заплатить конторе 2 рубля 30 копеек (50 копеек за запись, 30 — за чай и 1 рубль 50 копеек — за рекомендацию).

Занявшись добычей денег, конторы увлекались и подсовывали иногда клиентам не только лежалый, скоропортящийся, но и вредный товар. Один отставной полковник, проживавший в доме 30 по Козихинскому переулку, нанял через одну из таких контор «прислугу с личной рекомендацией». Контора отыскала для него именно то, что он хотел, и заверила полковника в том, что она о рекомендуемой наводила справки два раза, а кроме того, справки о ней наводила полиция. Какое же разочарование постигло клиента-полковника, когда, проснувшись на следующее утро в своей квартире, он обнаружил пропажу двух костюмов, осеннего пальто, бумажника с деньгами, золотых часов и новой горничной. Правда, она оставила ему на память свой паспорт (видно, очень спешила). С ним он отправился в полицию, где «горничную» узнали по фотографии. Это была профессиональная воровка, обокравшая не одного клиента. Полковник сразу же направился в контору, где заявил, что полиция никакой проверки по её просьбе не проводила, и потребовал предъявить справки на этот счёт. Работники конторы долго рылись в столах и шкафах, однако нужных справок в них не оказалось. По этому поводу они не очень-то и расстроились. Только руками развели. Этого было вполне достаточно, ведь никакой материальной ответственности контора за действия рекомендуемых не несла. Хорошо, что аферистки, вроде той, что досталась полковнику, попадались редко. Случались, правда, сюжеты и пострашнее. 22 августа 1907 года в семье Монозсон, жившей в Армянском переулке, появилась новая кухарка по имени Аннушка. На следующее утро, как всегда, отец семейства ушёл на работу, а его старший сын, десятилетний Георгий, — в гимназию. Дома остались Ольга Владимировна Монозсон, её шестилетний сын Николенька и кухарка Аннушка. К двум часам дня, почти одновременно, отец и сын Монозсоны вернулись домой и стали звонить в квартиру, однако двери им никто не открыл. Тогда Монозсон-старший отомкнул её своим ключом. В гостиной они увидели лежащую на полу в луже крови Ольгу Владимировну, а в соседней комнате зарезанного Николеньку. На полу валялся окровавленный кухонный нож. Шкафы и ящики в квартире были взломаны, а вещи разбросаны по полу. Кухарки дома не оказалось. Соседская кухарка видела, как Аннушка часов в одиннадцать впустила в кухню через чёрный ход двух «хитрованцев», как выразилась свидетельница, а спустя примерно час выпустила их и вскоре с узлом вещей сама ушла из квартиры.