Как-то в апреле того же года в церковь Святых Иоакима и Анны на Большой Якиманке в начале заутрени вбежала неизвестно кому принадлежащая собака. Столкнувшись с новой обстановкой и почувствовав незнакомый запах, она поняла, что здесь ей не место и тут же через другую дверь удалилась. Закончив службу, священник совершил «освещение», помахав кадилом, и на этом инцидент, как говорится, был исчерпан, не оставив в душах верующих оскорблённого чувства.

Развитие товарно-денежных отношений и вообще капитализма, конечно, не могло не отразиться на нравах монастырской братии. Первым признаком падения нравов явилось падение дисциплины. Монастырь перестал быть местом уединения и молитвы. Монахи и послушники стали часто и надолго отлучаться из монастыря. Они щеголяли в одежде, не соответствующей их подвижническому сану: в шляпах и светлых рясах. Дух стяжательства стал всё больше проникать за монастырские стены. Некоторые монашествующие дамы занялись сватовством, приносящим комиссионный процент. В некоторых, расположенных в центре города, монастырях иноческие кельи превратились в подобие товарных бирж в пункты деловых свиданий, давая под священным кровом обителей временный приют разношёрстным торговым дельцам и даже «биржевым зайцам»[86]. Монахи и сами стали втягиваться в разные деловые «халтуры», как тогда выражались, настолько прибыльные, что за позволение получить связанные с ними отлучки из обители они, не жалея, кидали в монастырскую кружку по полтора рубля — деньги по тем временам значительные. Второй причиной падения нравов среди монашества была праздность. Не зря говорят, что праздность — мать пороков. Свободного времени у монахов было много. В сельской местности монахи хоть садоводством и огородничеством занимались. В Москве же ни при одном из мужских монастырей не было ни школы, ни производства, ни иных каких-либо занятий для иноков, и если они утомлялись, то не от тяжких послушаний, а от безделия. В церкви они служили по очереди, примерно одну неделю в два месяца. Не такая уж большая нагрузка. Хождение же их «по халтурам» для исполнения частных треб, сбор доходов с различных арендных статей да посещение знакомых на Рождество и Пасху с крестом и с артосом[87] тоже тяжёлым трудом не назовёшь.

Многие послушники — будущие монахи — тоже не блистали добродетелями. В этом нет ничего удивительного, ведь пополнялись их ряды из тех, кто не особенно пригоден к жизни вообще, а к жизни подвижнической тем более. Были это недоучки семинарий и низших духовных школ, выгнанные из хоров певчие, не ужившиеся у хозяев мальчики-работники и т. д. Они не проявляли особого рвения к работе. Деятельность их ограничивалась тем, что они во время службы пытались подпевать монашескому хору и не всегда удачно. В продолжительные промежутки между богослужениями, как днём, так и ночью, они пользовались полной свободой. Отлучившись из монастыря, чтобы как-то подработать, они переписывали бумаги, кололи дрова, утешали вдов и даже промышляли театральным барышничеством. Их можно было увидеть в парках, садах, театрах, балаганах, кафешантанах и других увеселительных заведениях. К утренней молитве они возвращались домой, переодевались, подпевали на клиросе, чтобы после службы отсыпаться до обеда у себя в келье. В известном советском фильме главарь банды Горбатый произносит такие слова: «Кабаки и бабы доведут до цугундера», то есть до тюрьмы. Сей печальный финал наступил и для двух послушников, похитивших 5 тысяч рублей у настоятеля монастыря. Перед тем как их поймали, они успели промотать несколько сотен в Салон-де-Варьете.

Для приезжих священнослужителей и монахов в Москве существовали подворья, а проще говоря, гостиницы. На Лубянке находилось Суздальское подворье, на Остоженке — Алексеевское и пр. Существовали и специальные правила надзора за монашествующими на подворьях. За более-менее серьёзные нарушения благочиния и благоповедения виновного или виновную могли «поставить на поклоны». Особо контролировала Церковь монахов и монахинь, которых провинция посылала собирать милостыню в Москве. Даже в том случае, если такие сборщики и не были явно изобличены в хищении, но «по обстоятельствам сильно подозрительны в неблагоповедении, или в неверности по сбору, то, — как говорилось в Правилах, — они не должны быть оставлены в Москве, но препровождены к епархиальному начальству, от которого присланы».

Несколько слов следует сказать и об учреждениях, которым покровительствовала Церковь. Это были прежде всего богадельни. Мы уже вспоминали о Шереметевской, Матросской и Ермаковской богадельнях. Стоит ещё несколько слов сказать о богадельне для бедных при московской Николо-Ваганьковской церкви и о Покровской мещанской богадельне. Первая существовала для призрения бедных, престарелых, убогих, одиноких, не имеющих дневного пропитания и тёплого угла женщин. Принимались сюда женщины разных сословий, известные Попечительскому совету крайней бедностью и хорошим поведением. Во второй находилось десять тихих душевнобольных женщин. Проведённая в связи с жалобой в 1911 году в этой богадельне проверка позволяет нам заглянуть в это кефирное заведение. Мы узнаём, что все эти десять женщин находились в одной палате. Было в ней тесно, грязно, воздух удушливый, а призреваемые производили отталкивающее впечатление. Но всё было бы ничего, если бы жизнь этим несчастным не отравляла находившаяся здесь буйная больная Анисья Фёдорова. Она часто пугала тихих больных громкими криками. Кроме того, проснувшись ночью, эта дама имела обыкновение оборачиваться к соседке и плевать ей в лицо. Одна радость была от неё и заключалась она в том, что Анисья постоянно сбегала из богадельни и пропадала по несколько дней неизвестно где.

Некрасивое поведение некоторых монахов, увлечение части духовенства материальной стороной жизни привели к тому, что в обществе кое-кто стал задаваться вопросом: а не слишком ли хорошо живут служители церкви и не пора ли доходы государства и общества направить на улучшение жизни паствы, а не пастырей, ведь что ни год, в городе возникают новые церкви, семьи же рабочих живут в бараках и спят на нарах, отгородившись одна от другой занавесками. Действительно, к 1917 году в Москве существовало 838 православных храмов, включая часовни, и 29 монастырей. Многие возмущались высокой платой, которую церковь берёт за выполнение треб. Плату за них трудно было назвать божескою. За вечное поминание, например, надо было заплатить 100–200 рублей, за год поминания — 5–8 рублей. Правда, для тех, кто записывал в поминание несколько душ, делалась скидка. Вот, оказывается, когда появилась у нас эта прогрессивная форма оплаты услуг. Обряды обходились недёшево не только в Москве. В деревне на Украине, например, священник в середине 1880-х годов требовал за венчание 12 рублей, за погребение с проводами — 15, без проводов — 6, а за соборование на дому — 5 рублей. В Москве всё это стоило ещё дороже. Оплата церковных услуг вообще дело тонкое. Тут, главное, не обидеть священника. Харузина вспоминает, как кто-то попросил у батюшки после молебна сдачи с уплаченных ему денег, так он закричал на всю церковь: «У портного о сдаче, а у попа сдачи не спрашивай!» — и убежал в алтарь.

В деревнях за исполнение треб священникам много денег не давали — не было. Случалось, что на этой почве возникали конфликты.

Двадцать шестого декабря 1913 года в одной из подмосковных деревень в избе крестьянина Семёна Любина местный священник Христофоров славил Христа. Сам же Любин всё это время ворчал. Священник наконец не выдержал, сделал ему замечание и указал на то, что так себя вести перед святым крестом не годится. Любин же, вместо того чтобы попросить прощения, злобно и неприлично огрызнулся. Когда же Христофоров после таких слов устремился к выходу, Любин замахнулся на него, крикнул вслед: «Пристал хуже нищего!» — да ещё добавил несколько непечатных слов. Причиной столь сильного озлобления Любина в отношении представителя церкви явилось то, что священник потребовал у его жены ещё денег, помимо тех 20 копеек, которые были ему уплачены за рождественское священнодействие. Представляю, в каком мерзком настроении вернулся священник Христофоров домой: мало того что жизнь нищенская, так ещё за эти несчастные копейки приходится терпеть унижения и оскорбления от всякого нечестивца и хама!