По большей же части в ресторанах гуляла публика праздная, нечистая и расточительная. Купцы, а главное, их сыночки, на расходы не скупились. Компании оболтусов мчались по Тверской в колясках, запряжённых четвёрками лошадей, с вплетёнными в гривы цветными лентами, держа на коленях по «камелии» из какого-нибудь ресторанного хора. Там, в «Мавритании» или «Яре», они пьянствовали, не вылезая, по три дня подряд. Каждый неуправляемый «саврас» желал отличиться и для этого не жалел ни себя, ни других: напившись, он бил зеркала, поил шампанским рысаков, сам запрягался в оглобли, надев хомут, чтобы прокатить в коляске какую-нибудь очередную красотку. Забравшись в аквариум, давил на пари каблуками живых стерлядей, в зимнем саду ломал пальмовую рощу, купал в шампанском певичек, приглашал в отдельный кабинет русский и венгерский хоры и приказывал им одновременно петь разные песни и пр. Однажды эти кретины, войдя в раж уволокли несколько букв с памятника Минину и Пожарскому, а в 1910 году племянничек одного важного чиновника отбил носы у статуй в Шереметевском парке в Останкине. В 1895 году в театре на Таганке они посыпали пол нюхательным табаком и после спектакля во время танцев публика чихала и кашляла. Некоторые «саврасы» в своей деятельности предвосхитили достижения специалистов восточных единоборств. Один такой разбивал головой поставленные друг на дружку шесть тарелок и заявлял, что скоро будет разбивать 12. За это его прозвали «Каменным лбом». У этих оболтусов и в языке было немало словечек, соответствующих их образу жизни: «вчера навизитёрился» — говорили они, то есть напился, разъезжая с визитами, «бутербродили довольно основательно и курбетили» — тоже, значит, пьянствовали, «нас утюжили» — побили, значит, в пьяной драке, «шубу слизнули» — то есть украли и пр. У них были свои и моды, и предрассудки. Нельзя, например, было носить сюртук несколько короче, когда в моду вошли полы чуть ли не до земли, а ездить на конке вообще считалось преступлением. Чудила эта публика не только в России, но и за границей. По этому поводу в 1900 году «Русская газета» писала: «У нас на Руси святой чуть не повсеместный голод, рабочие руки просят труда во имя одного только хлеба. Труд ищет применения, ищет капитала!.. Правительство день и ночь озабочено тем, чтобы предотвратить общественные бедствия, утереть горькие слёзы… а в Париже тем временем бойко гарцует, сорвавшись с узды, сын богатого купца… и, пожаловав себя в графы, безбожно развевает по ветру русские денежки, удивляя всю Европу колоссальным безобразием своих безумных трат!»

Официанты же эту публику терпели даже тогда, когда кто-нибудь из них мазал им рожи горчицей. Такое поведение легко объяснить исходя из рыночных отношений между людьми того времени. Однако нахалов, приносящих вместо прибыли убыток, терпеть, конечно, никто не собирался, даже официанты.

Восьмого августа 1898 года Константин Степанович Титаренко, обедавший в этот день в ресторане С. И. Никитина, заявил в полиции о том, что в ресторане ему была подана мясная солянка, в которой оказался таракан. При проверке половой ресторана подтвердил, что Титаренко, заканчивая есть солянку, заявил ему о том, что в ней находится дохлый таракан, но показать ему таракана отказался, сославшись на то, что тот всё равно в свидетели против своего хозяина не пойдёт. Ложку с тараканом Титаренко показывал также сидевшему рядом за соседним столом Скворцову, но тот таракана не видел, а может быть, ему просто было противно на него смотреть, поскольку он сам ел солянку и возможно опасался того, что при виде таракана его стошнит. Не добившись замены порции, Титаренко и его товарищ Дмитриевский из ресторана ушли, а перед самым его закрытием вернулись. Их не хотели пускать, но они ворвались в него силой. Титаренко предложил Никитину мировую, грозя в противном случае уголовным преследованием. Никитин рассердился и велел сторожам вывести гостей из ресторана. Те обратились в суд. Никитин рассказал в суде о том, что уже не раз случалось, что посетители, не желающие платить за съеденное или содрать с него денежную компенсацию, заявляют, что в кушанье находился таракан. Мировой судья подумал и решил, что доказать вину Никитина труднее, чем доказать его невиновность, и оправдал его. И, наверное, правильно сделал.

Подобные прохвосты появлялись и в трактирах. Спустя год после того, что случилось в ресторане Никитина, в трактиры, особенно загородные, стали наведываться весёлые компании. Они занимали вместе с дамами отдельные кабинеты, требовали вина, закусок, заказывали обед, ужин, а когда приходило время расплачиваться, придирались к чему-нибудь, поднимали шум, требовали к себе хозяина или распорядителя, угрожая им всякими карами. Когда же те, растерявшись, спрашивали: «Помилуйте, за что ж?» — наиболее представительный и строгий участник застолья отвечал: «А вот узнаете за что! Я вам покажу!» — а на вопрос: «А вы кто же будете?» — отвечал: «Вы меня не знаете? Я агент сыскной полиции. Этот дурацкий счёт оставьте себе, а вот вам моя карточка и с нею извольте прислать завтра к десяти часам утра ваш счёт к нам в управление».

После этого возмущённая компания уходила, естественно, не расплатившись. Однажды в трактире, когда там орудовали такие молодчики, оказался настоящий полицейский. Он проверил документы у наглеца, представившегося агентом полиции, и арестовал его. Забредали подобные субъекты и в аптеки. В 1887 году два прохвоста пожаловались врачу: один — на глаза, другой — на живот, и тот выписал им атропин и соляную кислоту. Они по рецептам получили в аптеке лекарства. Потом переклеили этикетки, пришли в аптеку и заявили, что им выдали не те лекарства. При этом они потребовали денежную компенсацию за причинённый им моральный ущерб. В противном случае грозили написать жалобу. Аптекарь испугался и отдал им 500 рублей. Когда же они решили этот фокус повторить, то были задержаны полицией.

Бывало, что взаимоотношения посетителей и трактирно-ресторанной прислуги доходили до крайности. На 1-й Тверской-Ямской, в трактире с бильярдом, некий Сергей Прохоров поспорил с маркёром — так его избили. При этом выбили зубы и рассекли губу. А однажды в трактире купца Макарова на Водоотводной улице Захар Куликов избил полового, который выпроваживал его из трактира. Половой от побоев скончался.

Половые служили в трактирах и чайных. Работали они по 12–15 часов в сутки. В Москве до Первой мировой войны существовало много ночных чайных, в которых коротали ночи бездомные. Такие чайные лавки работали с семи вечера и до семи или десяти часов утра. «Белорубашечников», бывало, били хозяева, а порой, как мы уже видели, доставалось им и от посетителей. Если бы не чаевые, то от работы этой не было бы никакой радости, ведь получали половые в месяц от своих хозяев 6–7 рублей, а то и меньше.

Работы в питейных заведениях хватало всем, поскольку их было много. В Даниловской слободе, например, в конце XIX века было 11 винных лавок, восемь трактиров, четыре харчевни и семь портерных, а проще говоря, пивных, поскольку портером называли крепкое пиво, что-то вроде нашего «ерша», страшная гадость, одурманивающая человека. Подавали пиво и в кофейнях, завлекая посетителей такими объявлениями: «Пиво продаётся прямо из бочки». Все эти заведения поглощали оставшиеся у людей от работы силы, их жалкие средства и свободное время. В 1898 году в Москве, по скромным статистическим подсчётам, насчитывалось 554 трактира с продажей крепких спиртных напитков. Так уж устроен русский человек, что, придя в какое-нибудь заведение, парой пива (двумя бутылками) не ограничится. Ему всегда мало. Единственное, что могло хоть как-то сдержать пьяницу, так это отсутствие у него денег на спиртное, несмотря на всю его дешевизну: за бокал пива брали 3 копейки, а бывало, что за два брали 5. Водка тоже стоила недорого, однако и на неё денег не хватало, и тогда мастеровые закладывали в трактирах под проценты свои вещи (рубахи, картузы и пр.). В кабаках пьяниц подстерегали «услужливые» проходимцы, делавшие «сменку», то есть меняли за копейки их приличную одежду на худшую. Через несколько таких «сменок» пьяница оказывался в лохмотьях, в которых было страшно явиться домой. Проходило некоторое время, и в газете появлялось объявление о том, что где-нибудь «на Грачёвке поднят в бесчувственном состоянии гражданин, который был доставлен в больницу, где в приёмном покое скончался. Документов при нём не оказалось».