Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вы даже не хотите испытать меня?

— Попозже, Ги. Вы здесь только брызжете слюной, я же теряю драгоценное время. Со своими людьми и с Истинным Крестом я буду везде, где понадобится.

И все вышло по его желанию, все, кроме одного, но столь удивительного, приятного и уместного! Но по порядку. Рискованно, но точно все рассчитав, Бодуэн вновь обнажил Палестину и во главе всего своего войска понесся в Моав, одним своим появлением разрушив намерения Саладина. Султан не решился встать лагерем вокруг крепости Рено де Шатильона, опасаясь, несмотря на свой численный перевес, подвергнуться атаке изнутри и снаружи, одновременно проведенной Бодуэном и осажденными. Он сделал вид, что отступает к Дамаску, но внезапно и резко обрушился на Галилею, где, помимо прочих, атаковал донжон Бельвуар. Тогда Бодуэн покинул Моав и вышел навстречу ему в те места. Атака его была столь стремительной и красивой, что отбросила султана за Иордан и вынудила его вернуться восвояси. Однако Саладин был не из тех, кто легко отступает от своих намерений. Недавнее поражение не принесло ему реальных потерь. Вдоль наших границ он прошел на север. Осведомленный о ссоре нашего короля с графом Триполитанским, с хитростью, сравнимой разве что с военными уловками Бодуэна, он предпринял попытку расчленить надвое его королевство. Сокрушая все на своем пути, наводя ужас на мирных жителей и на возможных наших союзников, он поскакал к Бейруту и устроил там засаду. Попавшись в нее, граф Триполитанский оказался бы отрезанным от остального королевства, и пробил бы час нашей гибели. Однако король, проникнув во все эти тонкости, во весь опор помчался туда же, на север. Саладин не ожидал нашего появления и упустил добычу. Сжигая, грабя и разоряя, он отступил, но ярость его была бессильна: удар не попал в цель! Бейрут был спасен, но спасено было и королевство…

Саладин, власть которого казалась несокрушимой, — хотя и сама была результатом убийств, интриг и узурпации, — оказался беспомощным против нашего скорбного маленького короля и его латников. Он решил хотя бы возместить затраты этой дорогостоящей и безрезультатной вылазки. До сих пор, с помощью и поддержкой Иерусалимских королей, атабеги Алеппо и Мосула все еще сохраняли свою независимость. Он решился покорить их, с тем, чтобы весь исламский Восток оказался под его властью. Но Бодуэн обманным маневром снова опрокинул его планы. Победоносно прошел он через эти земли, продвинувшись вплоть до предместий Дамаска — то, чего Саладин не смог сделать по отношению к Иерусалиму. Ах, почему же не было у нас ни людей, ни запасов, чтобы победоносно завершить это предприятие! И на этот раз прокаженный вырвал добычу из когтей султана! Так, в результате этого мучительного похода — он длился около пяти месяцев! — Иерусалимское королевство снова было спасено, а мощь Саладина, лишившегося северной Сирии, поколеблена.

Свершив сей труд, наш король отправился в Тир, чтобы встретить там Рождество в обществе своего друга и наставника, архиепископа Гильома. Когда он входил в триумфально встречавший его город, среди его свиты, стремя в стремя с вашим покорным слугой скакал некий оруженосец с юношескими чертами лица и хрупкой фигурой. Можно было подумать, что это сын одного из сеньоров, по обычаю занимающий место подле короля. Но истина была в другом. Немногие догадывались о ней.

Она состояла в том, что, когда мы готовились к захвату земель Дамаска, в лагере появился некий посланец. Он объявил, что прибыл из Иерусалима и должен переговорить с королем. Его отвели в шатер Бодуэна. На нем были мужская обувь и одежда, но я сразу узнал знакомый замшевый корсет.

— Немыслимая неосторожность! — воскликнул король. — Одна, по этим дорогам!

Но, забыв о моем присутствии, о лагере, ощетинившемся копьями и пиками, забыв о своей собственной проказе, недолго думая, он раскрыл навстречу ей свои объятия.

— Сеньор, я умирала от тревоги за вас…

— Сними каску… О, Жанна, где твои чудесные волосы? Что ты с ними сделала?

— Я их отрезала. Они быстро отрастут. Иначе я, может быть, не смогла бы добраться до вас. Не надо дразнить дьяволов, их же так много сейчас по дорогам!

— Безумная, безумная от любви! Тебя могли захватить мавры — настоящие или переодетые, выбить тебя из седла, переломать руки и ноги!

— Я верная оруженосица! А если бы я не приехала, кто бы стал ухаживать за вами?

Она вгляделась в лицо короля и сказала:

— Гио, посвети мне… Ах, я вовремя прибыла!

До Дамаска она продвигалась вместе с нами. Я не знал, кто из них двоих вызывает во мне большее восхищение: эта пожертвовавшая своими волосами оруженосица, презревшая опасности, не позволявшая себе ни единой жалобы, составлявшая бальзамы и менявшая повязки в то время, как мы отдыхали, обессилев от усталости перехода, или же этот король, струпья и воспаления которого были скрыты под железным забралом. Этим знойным летом и мы-то с трудом выдерживали ветры пустынь, дышавших в лицо раскаленным огнем и песком. Нашу усталость усугубляла ежесекундная возможность увидеть вдали отряды Саладина, быть атакованными с тыла или с фланга, где охрана была недостаточна, погибнуть от отравленной воды пустынных колодцев. Но при виде нашего мученика-короля, прямо восседавшего на своем белом коне под знаменем с пятью золотыми крестами, с короной на голове, с глазами, устремленными к Истинному Кресту, мы снова обретали утраченную было храбрость, и на устах наших воинов замирали привычные жалобы о том, что добыча несоразмерна затраченным усилиям, что обещанная победа заставляет себя ждать. Во время сражения хрипота прокаженного исчезала: его голос вновь становился звонок и высок. И самые толстокожие из нас понимали, что, следуя за этим человеком, они участвуют в некоем историческом действе, оставляющем по себе память в веках. А еще и то, что они непременно заслужат свою райскую долю, сражаясь в рядах этого уязвленного жуткой хворью архангела. Великодушные безумцы — соль соли земли! — говорили, что по сравнению со столь мужественно переносимыми страданиями смерть — не более чем дым, мимолетное неудовольствие. И все, даже старые хищники, вылезшие из своих феодальных берлог, грустные товарищи крепостных амбразур и катапульт, преклонялись перед силой души, поддерживавшей нашего короля в седле, вздымавшей его тяжкий меч, помогавшей ему схватывать на лету и тут же исполнить задуманное. Все это превосходило наше разумение! Он, пластом лежавший на кровати, шатавшийся на ходу от внезапной истомы, как мог он в момент атаки выхватывать меч, потрясать копьем, а затем мчаться верхом часами напролет. Иногда мы опасались за его жизнь, ибо он, несмотря на палящий зной, вдруг закутывался в свою белую мантию. И лучше, чем другим, мне было известно, что под ней, под железом кольчуги он дрожит как осенний лист. Жанна приготовила для него медный флакон в соломенной оплетке и приторочила его к седлу; из него он пил, чтобы восстановить свои силы. Это питье умеряло его лихорадку. Так мы и добрались до предместий Дамаска, а затем вступили в Тир, звонивший во все свои колокола.

25

БАЙЛИ

Колокола весело отзванивали приход Мессии в этот мир, но они приветствовали и наше победоносное вступление в город. Сеньоры и эдилы, горожане и ремесленники, весь этот мелкий люд, мужчины и женщины, старые и молодые встречали Бодуэна так, будто бы он был самим воскресшим Спасителем. Но, хотя бы в какой-то мере, разве он не был им? Потемневшее от проказы бугристое лицо его уже никому не внушало отвращения, но вызывало потоки благодарных слез, сеяло в этих приземленных сердцах семена торжествующего бессмертия, и это человеческое тесто всходило на дрожжах веры. Проказа короля не была более его тайным стыдом, но залогом райского блаженства и неоспоримым свидетельством того, что Господь хранит корону Иерусалима. Говорю вам, что тот, кто имел счастье видеть, как с поднятыми горе глазами, прямо и неподвижно восседая на своем белоснежном коне, он въезжал в Тирские ворота, кто целовал полы его мантии, прикасался к стременам — тот не забудет этого никогда! И среди этого счастливого перезвона колоколов, возбужденной радостью толпы, в блеске круглых шлемов, значков и знамен, на паперти своей церкви старый архиепископ, учеником и воспитанником которого он некогда был, воздавал благодарение Богу за то, что с Его помощью внушил королю на уроках прямоту и набожность, моральную стойкость и самоотверженность. И вот несчастный, пораженный проказой ребенок возвращается к нему в ореоле славы. Вовеки никто не сотрет память об этом рождественском посещении Тира, завершившем столько героических усилий! И Саладин мог сколько угодно оплакивать свои поражения, глядя на то, чей Бог истинный — его или Франкского короля. Из всех чудес, случившихся на этой земле, одно заключалось в великих деяниях, совершенных этим полуразрушенным телом! Но и то, с каким набожным послушанием и с каким самоотречением покорялся Бодуэн воле Господа! И старый Гильом лил слезы, он, столько боровшийся за своего короля, столько выстрадавший от вырождения сильных мира сего — от выборов Ираклия и от всего прочего: падения нравов, развращения молодежи, бесконечных праздников, бессовестных и бесцельных отречений… Ему казалось — ибо он жил надеждой! — что, несмотря на ошибки и грехи этого народа, его предательства и крайности, — бесстыдство и компромиссы, Господь Бог не отвратит от него Своих взоров, потому что Промысел Его виден в часы опасности.

44
{"b":"171323","o":1}