Я облизала и вытерла липкие пальцы, смахнула с платья крошки и вошла в комнату Беренгарии. Она сидела, выпрямившись на табурете перед серебряным зеркалом, но смотрела мимо него. Руки ее, наполовину скрытые длинными рукавами, были скрещены на груди, лицо, как обычно, выражало мягкую, спокойную и какую-то пустую безмятежность. Но в ее позе, гордо поднятой голове, скрещенных руках было что-то, граничащее с торжеством. Мне не раз случалось видеть подобное, когда победители в турнирах гордо осаживали своих лошадей под восторженные крики зрителей.

Когда я вошла, она поднялась с табурета и предложила мне сесть, но я жестом вернула ее на место и села на край не застеленной с утра кровати. Вместо того, чтобы сразу начать разговор об ее свите, я спросила:

— Как понравилось герцогине ваше платье?

— Я его ей не показывала. Мы говорили совсем о другом. — И хотя лицо Беренгарии оставалось совершенно невыразительным, вся ее поза по-прежнему выражала торжество.

Я попыталась зайти с другого боку:

— Так, значит, решено, едем завтра?

Она улыбнулась своею едва заметной милой улыбкой.

— Завтра. С остановками в Веккий и Хаке. Оттуда отец отправится обратно, а мы продолжим путь. Мадам, сколько времени понадобится, чтобы добраться до Марселя?

— На ваш вопрос ответить почти невозможно. Очень многое зависит от состояния дорог и от скорости, с которой мы сможем двигаться. — Настал удобный для меня момент. — В связи с этим, дорогая, я должна вам кое-что сказать, и если мои слова вам не очень понравятся, прошу иметь в виду, что говорю я это на основании большого опыта и ради нашего общего блага.

— В чем же дело?

— Я думаю, что герцогине Апиетской ехать с нами не следует.

— Анна с вами о чем-нибудь говорила? — спросила она. По контрасту с красотой невыразительного лица ее дрогнувший голос прозвучал довольно злобно.

— Вовсе нет. Просто она неспособна выдержать предстоящее путешествие. Я поняла это, увидев ее по возвращении из Апиеты в состоянии полного изнеможения. Два дня сравнительно короткого путешествия ее пришлось нести в паланкине. Нам же предстоит путь в пятьсот раз длиннее и дольше.

— Анна намного выносливее, чем кажется. Задержка в пути и то, что она заторопилась в постель, были связаны вовсе не с усталостью, мадам. Просто она боялась предстать передо мной со своим бессмысленным предложением. Вы же знаете, как всегда хочется оттянуть любое неприятное дело.

Не в первый раз Беренгария, так часто казавшаяся рассеянной и ненаблюдательной, удивила меня проницательным и трезвым замечанием.

— И что же она вам предложила?

— Ничего нового. Она давно собиралась построить дом в Апиете — в своем герцогстве, а узнав о том, что мой менестрель умеет чертить и даже может выполнить проект, пожелала, чтобы он поехал туда наблюдать за строительством. Перед вашим приездом она «позаимствовала» его у меня и, естественно, как только увезла с моих глаз, стала упрашивать его и всячески соблазнять остаться в Апиете и построить ей этот дом. А сегодня утром сказала, что они с Блонделем, с моего разрешения, хотели бы никуда не уезжать.

Я почувствовала огромное облегчение. Как мне повезло! Они оба самоустранялись, без всяких моих усилий.

— Очень мудро с ее стороны. Женщина в ее состоянии и менестрель, предпочитающий постройку дома предстоящему путешествию, были бы для нас не лучшей компанией.

— Сожалею, мадам, но я вынуждена с вами не согласится. Анна и Блондель — единственная компания, которая мне нужна. Я скорее оставила бы здесь любого другого.

— Но почему? Женщина-калека, которая станет для нас обузой, и менестрель, который будет тосковать по родине и петь жалостливые песни, повергая в ностальгическое настроение всех слушателей! Вы, Беренгария, не имеете никакого понятия о том, с какой силой воздействуют на людей песни менестрелей. Грустная песня подавляет, веселая может поднять настроение целого лагеря. Мне говорили, что иногда, когда солдаты Ричарда попадают в трудное положение, он берет лютню и поет им песни, поднимающие их дух.

Эти слова привлекли ее внимание, как и любое упоминание о Ричарде. Беренгария пылко спросила, какие песни он больше всего любит, и мы немного оживленно поболтали с нею, совсем по-дружески. Но в ответ на замечание о том, что Ричарду понравилась бы игра Блонделя, я заставила себя сказать:

— Я хочу, чтобы вы подумали над моими словами и убедились в том, что этих двоих следует оставить здесь.

— Я не задумаюсь об этом ни на минуту.

— Но почему?

— Я не могу вам объяснить. Вы никогда не поймете, мадам. Здесь, в Наварре, они значат для меня больше, чем кто-либо другой. Ваши уговоры бесполезны. Я всегда предпочла бы общество Анны, особенно в трудных обстоятельствах, компании любого другого из известных мне людей. У нее острый ум и добрая душа. Что же до Блонделя, то он отлично умеет укрощать ворчливость Анны и будет сеять радость, а не уныние.

Это был тупик. Я боялась обидеть Беренгарию, но мне всем сердцем хотелось, чтобы она проявила упрямство в любом другом вопросе, а сейчас послушалась бы меня. Я смотрела на нее, сидящую рядом, такую красивую, такую невозмутимую и такую упрямую, и во мне поднимался гнев. Мне хотелось схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. Но подобный аргумент представлялся бесполезным, и дай я себе волю, последствия были бы ужасны, поэтому продолжать разговор не стоило.

— Надеюсь, что вы все-таки очень серьезно подумаете над моими словами. У нас остается мало времени, — в который раз повторила я.

Беренгария улыбнулась.

Я отправилась к Санчо. Он был ее отцом и производил впечатление здравомыслящего человека. Санчо и его сын, известные, соответственно, как и Санчо Мудрый и Санчо Смелый, осматривали на конном дворе лошадей и мулов, на которых нам предстояло на следующий день отправиться в дорогу. На дворе кипела бурная деятельность. Грумы и пажи сновали взад и вперед с сундуками и свертками, гоняли лошадей по двору, пробуя упряжь, начищали сбрую. Увидев меня, Санчо повернулся и взял меня под локоть:

— Пойдемте, выпьем со мной вина, мадам. Это печальный для меня день, но одновременно и счастливый. Выпьем за нашу печальную радость.

Он повел меня в ту часть замка, где раньше мне бывать не приходилось, и я вошла в его комнату. В противоположность другим апартаментам замка, и особенно дамским покоям, отличавшимся небывалой роскошью, она была мрачной и пустой до аскетизма. Однако вино оказалось превосходным, и после того, как мы выпили за успешное путешествие и за счастье наших детей, настроение мое улучшилось, как и умерилась печальная радость Санчо. Завязалась легкая, свободная беседа, и когда пришло время заговорить о том, что было у меня на уме, мне удалось найти слова, звучавшие достаточно бесстрастно.

Санчо взялся рукой за бороду.

— О, дорогая мадам, верьте мне, я вас понимаю. Вы правы, калека на пару с не слишком довольным человеком — не очень желательное дополнение к любой компании, но, со своей стороны, права и Беренгария. Они с Анной не расставались с самого детства, а этот парень, Блондель, однажды оказал нам очень важную услугу. Я могу понять, что, пускаясь в столь рискованное предприятие — а брак, как вы знаете, для невинной девушки выглядит именно так, даже если ей повезло выйти замуж по собственному выбору, — она хочет иметь рядом верных, привычных спутников своей молодости. Кроме того, Анна превосходная девушка. Мне будет ее очень не хватать. — Он улыбнулся. — Мне не раз приходилось прибегать к ее совету. Кроме того, как вы сами сказали, к ее услугам всегда есть паланкин.

Он снова улыбнулся, и мне стало ясно, что поддержки от него ждать не придется. Оставалась надежда лишь на возможность выяснить, многое ли известно Блонделю и многое ли он успел разболтать. Я допила вино и подвинула Санчо бокал, чтобы он наполнил его снова и выпил вместе со мной. Мы еще несколько минут поговорили о путешествии, а потом я мимоходом спросила:

— Так, значит, менестрель однажды оказал вам услугу. В чем же, сир?