— Мне очень жаль, что я помешал тебе завтракать, — извинился он.

— Ричард, — возразила я, — видеть тебя для меня важнее всяких завтраков. Одиннадцать лет… Из мальчика ты превратился в мужчину. Целых одиннадцать лет!

— Да, да, — проговорил он несколько поспешно, словно ожидая упреков. — Мне следовало приехать, и я собирался, но каждый раз этому что-нибудь мешало. Я писал тебе…

— Я всегда получала твои письма.

— А я твои. И твой подарок получил. — Он указал на перчатки, сшитые мною из замши и расшитые жемчугом. Похоже, они были у него единственной по-настоящему добротной вещью. Если бы Ричард снял с себя одежду и бросил ее в угол, вполне можно было бы подумать, что ее забыл какой-нибудь лучник. На фоне поношенных, потертых кожаных штанов и куртки роскошные перчатки казались совершенно неуместными. Однако одежда не имела для него никакого значения. Ему было не нужно подчеркивать костюмом титул или положение — ни в одной компании он не остался бы незамеченным и недооцененным.

Глядя на него, я понимала, что за теплом встречи, за радостным волнением этого момента стояло что-то иное. Белки его глаз были испещрены красными нитями, а на шее сильно пульсировала жилка. Мне были знакомы эти свидетельства сдерживаемой озабоченности. Соединив их с внезапным визитом ко мне — да еще в конце недели, — я решила, что он снова поссорился с отцом. В своем эгоизме я сочла, что, возможно, причина конфликта в том, приглашать или не приглашать меня на свадьбу. Может быть, Генрих не хотел этого, а Ричард наоборот. Произошла ссора, за которой последовал этот визит ранним утром. Версия была правдоподобной. Что ж, буду стоять на том, что не поеду на свадьбу, так как чувствую себя недостаточно хорошо. В конце концов, в свои шестьдесят лет я уже считаюсь инвалидом!

— Мне надо поговорить с тобой, мама, — произнес Ричард и зашагал взад и вперед по комнате, то и дело ударяя перчатками по другой руке.

— Мне известно о твоей свадьбе, — желая ему помочь, заметила я.

Он резко повернулся.

— Так, значит, ты знаешь, в чем дело?

— Догадываюсь. Генрих не хочет, чтобы я присутствовала на ней, а ты настаиваешь, и вы опять поссорились. Дорогой Ричард, ты всегда так верен мне! Но сейчас это не имеет значения. Я уже старуха, поездка меня утомит, а ложность положения была бы крайне неприятной. Я очень рада тому, что ты наконец женишься, и надеюсь, что Алис через год принесет тебе сына, но на свадьбу не поеду.

Его уже называли Отважным, Ричардом Львом, Ричардом Львиное Сердце, но были времена, когда, несмотря на его рост, мне казалось, что он больше похож на рыжего лиса. Разозлившись или чем-то увлекшись, он производил впечатление щепетильно честного или опрометчиво откровенного, очень открытого человека. Но иногда Ричард становился замкнутым, коварным и хитрым. Сейчас, когда он повернулся ко мне, перестав хлопать перчатками и очень медленно обхватив их ладонью, у него был именно такой вид.

— И это все, что ты можешь сказать об этой… свадьбе?

«Уж не забродила ли в нем отцовская сентиментальность?» — подумала я.

— Я, естественно, надеюсь, что ты будешь очень счастлив. Мне никогда особенно не нравилась Алис, но в этих обстоятельствах — другое дело. К тому же я не видела ее много лет. Кроме того, Ричард, в твоих руках любая женщина станет податливой глиной.

У него вырвался короткий смешок.

— А больше ты ничего не можешь сказать?

— А что ты хочешь от меня услышать?

— Задавалась ли ты когда-нибудь вопросом, почему, каждый раз, когда вставал вопрос о моем браке с Алис, всегда находилась новая причина для того, чтобы отложить свадьбу? Ответь мне честно, мама.

Я ответила ему честно.

— Я все время думала об этом. И осуждала тебя, правда не слишком. Ты молод, и я не сомневаюсь, что тебя окружает множество соблазнов. В глубине души я не уверена в том, что очень хорошо, когда невеста и жених невинны и не имеют опыта. Я радовалась тому, что у тебя была возможность, как говорится, перебеситься… Но потом, должна признаться, у меня закралось подозрение.

— Да? — Он глядел на меня очень внимательно.

— Я иногда подозреваю, что твоего отца очень устроит, если тебя убьют раньше, чем ты обзаведешься наследником. Он до безумия любит Иоанна. И если кто-нибудь, не дай Бог, прикончит тебя — а ты постоянно лезешь на рожон, — прежде чем у тебя появится сын, Генрих передаст свою корону Иоанну и сможет спокойно умереть. Если за последнюю неделю вы заключили с ним мир и подружились, тогда прости мне столь резкие обвинения. Но почему же тогда он годами препятствовал вашему союзу, который сам же задумал, когда вы с Алис были детьми, — ведь этот союз обещает во всех отношениях быть в высшей степени удачным?

— И это самое мрачное из подозрений, приходивших тебе в голову? Моя бедная мама! Да, я совсем не то хотел сообщить тебе, надеясь, впрочем, что какой-то намек дойдет твоих ушей. Неужели ты ничего не слышала? — Он буквально сверлил меня взглядом.

— Однажды Альберик рассказал мне о том, что из Лондона пошел слух: якобы, поскольку ты не проявляешь большого желания жениться на Алис, неплохо бы попробовать сделать это Иоанну. Но на том все и кончилось.

— Этого не знают ни Альберик, ни лондонские торговцы сплетнями. Мой отец и моя невеста любовники.

Если бы в комнату влетел огромный камень, пущенный баллистой, я удивилась бы меньше, вернее, удивилась, но не была бы так потрясена. Я ни минуту не поверила этому. Но видела, что Ричард верил.

— Более злобной сплетни мне никогда не приходилось слышать, — вымолвила я. — Это неправда. Для меня не имеет значения, кто тебе сказал такую гадость, Ричард. Это — неправда. Неужели ты думаешь, что я не узнала бы об их связи? Разве можно было сохранить ее в тайне? А кроме того, Генрих не осмелился бы пойти на такое. Французская принцесса, присланная сюда ребенком и вверенная ему на воспитание, невеста его сына! О, такой скандал потряс бы христианский мир до основания. Нет, Ричард, кто бы ни влил этот яд в твои уши, он поступил так из самых низких побуждений, желая вновь восстановить тебя против отца. Хотя я затрудняюсь, — продолжила я после секундной паузы, — назвать кого-нибудь, кто мог бы задумать такое. Разве что Иоанн. Это он, Ричард?

— Нет. Мне никто об этом не говорил. Я обо всем узнал сам, с невольной помощью одного французского менестреля. Я все видел собственными глазами, мама, тебе этого мало? — Глаза Ричарда засверкали, а губы растянулись, открывая зубы в гримасе, в которой я узнала его злобную ухмылку. — И если ты ничего не знала, то тому есть самая веская причина! Если бы даже это было известно всей Англии — хотя на сей раз дело обстоит иначе, — старый дьявол позаботился бы о том, чтобы ты осталась в неведении. В противном случае он не был бы счастлив со своей проституткой, не так ли, мама?

Но даже теперь я не могла поверить этому. И не верила даже Ричарду. Под Халдой из Лестера рухнула лестница на Хэверфордской ферме, а женщина по прозвищу Сладкая Эдит из Или объелась устрицами в долгой дороге с устричной отмели в Клочестере. Розамунда Клиффорд скоропостижно умерла, но живы врачи, которые лечили ее от язвы в легком после рождения второго сына. Я посмотрела Ричарду прямо в лицо и сказала:

— Звучит как дешевая шутка какого-нибудь рифмоплета. Надеюсь, ты не претендуешь на подобные лавры.

— Сделав свое открытие, я, помнится, подумал, несмотря на охватившую меня ярость, что ты либо ничего не знаешь, либо чувствуешь себя совершенно беспомощной, либо вокруг этой маленькой потаскухи заварилась какая-то странная каша.

— Интересно, как тебе удалось сделать свое открытие.

— Долгая история, — пробурчал он. — Я приехал, чтобы угодить Филиппу. Я хочу, чтобы он отправился со мной в крестовый поход, а он мечтает выдать замуж Алис. Вот я и приехал, чтобы покончить с этим делом как можно скорее. Его величество принял меня очень сердечно… Ты знаешь, мама, его манеру, когда ему приходится что-то решать. Он становится гладким и скользким, как масло. Начал он с того, что предложил мне поехать в Виндзор, говорил об охоте, словно я приехал развлекаться. Но у меня были свои планы. Я объяснился с Филиппом и сообщил ему о цели приезда. Тогда он сказал, что принцесса больна, сильно простудилась и пролежит в постели неделю, если не больше. Но, Бог дал ему, мама, такие глаза — они прозрачны, как венецианское стекло, не правда ли? Из них прямо на меня смотрел обман! Тогда я сказал, что, раз она больна и не может меня принять, я поеду в Виндзор. И уехал от Филиппа. В тот же вечер я отправился в Башню Вильгельма, где лежала Алис. Она действительно была простужена и не вставала с постели. Но меня впустили. Я привез ей подарки от Филиппа. Мы беседовали с ней в ее спальне, в присутствии двух дам. Я вручил подарки, и мы поговорили о том, когда и где должна состояться свадьба и кого следует пригласить. Разговор был, как и подобало, чисто деловым. Я воспользовался этой возможностью, чтобы посмотреть на нее. Как ты знаешь, в последний раз я видел ее еще девочкой. Довольно привлекательная девчонка, хотя и с распухшим от простуды носом, с великолепными соломенно-желтыми волосами… Но она была чем-то смущена. Очень симпатичная, приятная во всех отношениях, но крайне смущенная, она была явно озабочена тем, как бы поскорее выдворить нас всех из своей спальни — не только меня, но и дам тоже. Одна из дам зевала, и Алис ухватилась за этот предлог. Женщины занялись приготовлением своей принцессы к отходу ко сну, и я вышел.