Николай Иванович продолжал поиски. Он побывал в школах, швейных мастерских, на моторостроительном заводе.

На заводе ему рассказали о деле, взволновавшем руководство. С фронта, из авиационной части пришел сигнал: некоторые моторы с их заводской маркой не выдерживают и сотой доли положенного им века — катастрофически изнашиваются.

— Налицо вредительство. Это вам ни какая-нибудь Маша. Так-то, юноша, — назидательно закончил разговор с Николаем Ивановичем начальник секретного отдела.

Срок командировки москвича подходил к концу. С еще большей настойчивостью он продолжал, казалось бы, бесплодные поиски.

Маша Попова выздоравливала медленно: она потеряла так много сил, что теперь почти целыми днями лежала в постели. Выздоровление могло затянуться, если бы в один прекрасный день она не получила весточки с фронта.

Маша спала, когда сестра принесла письмо, и та не решилась ее разбудить. Проснувшись, Маша долго-долго глядела на конверт со штампом полевой почты, лежавший на одеяле. Адрес был написан рукой Андрея. Сначала Маша подумала, что она все еще продолжает спать, и, боясь нарушить это сладкое видение, не решалась взять конверт. Потом она осторожно повернула голову к окну и увидела знакомую до мельчайших подробностей улицу: линию одноэтажных домов, дорогу, по которой медленно двигалась колонна тяжело груженных машин, крытых брезентами. Пробежал мальчишка, — одно ухо солдатской ушанки стоит торчком, другое весело скачет в такт движениям мальчика. Из яслей напротив вышла женщина и остановилась на крыльце, ожидая кого-то.

Да нет, это не сон! Маша поспешно схватила конверт и распечатала его. Сначала ничего не могла понять: буквы, буквы, рукой Андрея писанные крупно и аккуратно, со старанием. А из букв никак не получались слова. Маша отложила письмо, закрыла глаза и перед ней встал ее любимый. Такой, каким она его видела последний раз перед разлукой: немного грустный и взволнованный. Должно быть, от волнения он все время поправлял на лбу волосы, хотя они были в полном порядке. Милый Андрюшка!

Маша открыла глаза, начала читать. Письмо было просто замечательным, — ласковым, полным любви. Чудак, мог бы не оправдываться: разве она не понимала, что на фронте бывают и такие времена, когда не только письма написать — воды некогда напиться.

Большую радость доставила Маше и приписка, сделанная капитаном Осокиным. Капитан хвалил Андрея за умение и знания, за то, как он бережно и любовно относится к технике, которую производит для фронта она, Маша.

Весь день Маша находилась под впечатлением письма Андрея, у нее было такое настроение, что все казались преотличными людьми.

К вечеру в палату зашел какой-то неизвестный молодой человек, тоже очень славный. Ему дали слишком короткий халат, вроде кацавеечки, и он все старался натянуть его на колени, когда сел около Машиной постели.

Он представился:

— Николай Иванович.

Маша ждала, что он скажет дальше, и думала — почему это дали такой смешной халат?

— Я пришел в неудобное время, — извинившись, сказал Николай Иванович. — Но я обещал разыскать вас, Маша, во что бы то ни стало.

— Да зачем же было мучиться? Все, наверное, знают, что я в больнице. Вы новый комсорг цеха? Мне девушки говорили, что новый комсорг собирается прийти.

— В том-то и дело, Маша, что я не сразу узнал ваш настоящий адрес. И, кроме того, еще возможна ошибка.

— Ничего не пойму! Говорите вы какими-то загадками. Да откуда вы?

— Я из Москвы.

— Из Москвы? — просияла Маша. — От Ольги Ивановны? Привезли мне привет? А может быть, даже письмо?

— От Ольги Ивановны?

— Конечно, Ольги Ивановны. А я уже собиралась поругать ее. Уехала, и ни слова. Хоть бы ответила на мои письма.

— Ну, значит, вы та самая Маша!

Ночью Николай Иванович связался по телефону с Линевым. Подполковник был чрезвычайно обрадован тем, что таинственная Маша нашлась и не скрыл своего огорчения по поводу того, что она находится в больнице.

— Надолго? — спросил он.

— Что надолго? — не понял Николай Иванович.

— Болезнь, я говорю, надолго ее задержит в больнице?

— Вот этого я еще не знаю, товарищ подполковник.

— Напрасно, Николай Иванович. Выясните и доложите.

Некоторое время трубка молчала. Слышался только шорох замерших проводов. Николай Иванович испугался, что его разъединили и уже приготовился было грозно прикрикнуть на телефонистку, как вновь раздался голос Линева:

— Во всяком случае, Николай Иванович, ваша командировка автоматически продлевается до полного выздоровления Поповой. В Москву вы должны возвратиться вместе с нею.

Первое, что сказала Маша при знакомстве с подполковником Линевым, было:

— Знаете, как я рада, что к вам попала. Теперь все станет на свое место.

— Думаю, да, — улыбнулся Линев. — Думаю, расставим все по местам, если вы захотите помочь по-настоящему. А вы ведь захотите.

— Да! — Маша задохнулась от волнения и гордости. — Конечно. Все, что сумею.

Она старательно вспоминала все касающееся Ольги Ивановны — ее просили не упускать мелочей. Она рассказала о «каменной бабе» — привязала же это прозвище к человеку! Та, действительно, слабоумная, а все же работает в цехе чернорабочей, силищи невероятной.

У Маши было много друзей. Но только в бреду вырвались у нее слова о «каменной бабе». Придя в сознание, Маша не посчитала возможным поделиться с кем-нибудь своими неясными опасениями. Что, собственно, особенного в том, что Ольга Ивановна перед отъездом — она все время собиралась в Москву, ждала вызова — пошла побродить по окрестностям, спасалась от дождя под крышей, кормила хлебом встретившуюся ей там «каменную бабу».

Ольга Ивановна часто говорила: «Как уеду, Машенька, вы мне пишите: главный почтамт, до востребования — еще неизвестно, где жить буду».

Маша написала Ольге Ивановне два письма. Неудобно же молчать, раз просили.

И вот приходит к Маше Николай Иванович, спрашивает, кому она писала в Москву? Что ж, это не секрет. Все свои, заводские, здесь; писала бывшей соседке по комнате, Ольге Ивановне Петровой, она из Минска, эвакуированная, жена офицера.

Слово за словом. В результате Маша поняла, что ей помогут разобраться во всем неясно беспокоящем и что она в чем-то может помочь. Она охотно поехала в Москву.

— О вас, Маша, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал ей подполковник Линев. — И о вас, и о вашей замечательной работе, ваших моторах и даже о вашем Андрее. Давайте сразу договоримся: вы здесь — моя помощница. Мой товарищ по работе. Мы с вами вместе обязаны взять коварного врага с поличным. — И он стал рассказывать то, что в интересах дела должна была знать Маша.

Пока подполковник говорил, Маша все больше и больше бледнела. Ей вдруг стало страшно: что она прохлопала, что проглядела?

— Что с вами, Маша? — заметив ее волнение, спросил Линев.

— Для меня все будто новым светом осветилось! — воскликнула девушка, вскочила с кресла, оперлась о стол Линева сжатыми в кулаки худенькими руками. — Вам лучше знать. Но и я догадываюсь: тут вредительство с фашистской стороны. Бьют наши — посмотрите-ка сводки! — бьют их в открытом бою. Они давай невидимо, втихую гадить. Вредительство! Самая что ни на есть людоедская, фашистская уловка! Но только сделать нас несчастными нельзя! — убежденно заключила девушка.

— Самое главное, — сказал Линев, — ни в чем не отступать от правды. Я и не сомневаюсь, что вы говорите правду. Но мы с вами должны сейчас суметь уличить одну особу во лжи. Приведите арестованную Примак! — отдал он распоряжение.

— Можно напиться? — спросила Маша. — Я все-таки очень волнуюсь!

Подполковник Линев, если не по годам, то по жизненному опыту, безусловно, годился бы Маше в отцы. Однако, передавая стакан, он чуть не расплескал воду на паркет.