— Всегда успеется…
Одни конвоиры передавали арестованного другим — теперь его ведут латыши. Эти шутить не любят. И не будут. По лицам видно: окаменевшие, неумолимые лица. Они сейчас видят в нем лишь заклятого классового врага, врага революции и народа.
Все. Дальше — тупик.
Железнодорожный тупик. И старый заброшенный вагон, трехосный. В полуразбитых окнах, там, где уцелела часть стекла, пламенеет оранжевое отражение светила.
Завели в пустой вагон, оставили сидеть на скамье. Как на скамье подсудимых. Но будет ли суд? Или — без суда и следствия?..
Сами все вышли. Слышно, как спорят по-латышски, — ему ни слова не понять. И вдруг голос по-русски:
— Здесь и расстреляем.
В вагон вернулись двое, и тот же голос — опять по-русски:
— Вставай! Выходи!
Вот и все. Хватило бы сил держаться достойно, не перечеркнуть честно прожитые годы последними минутами неуправляемой слабости.
Обидно! Обидно умирать так рано, успев так мало. И главное, быть убитым своими же, погибнуть от своей руки! И никто ведь никогда не расскажет этим подло обманутым бойцам, кого они расстреляли у одинокого вагона в дальнем заброшенном тупике. Самому, что ли, сказать? Не поверят, сочтут за хитрость, за трусость.
Тупик. Дальше — пути нет. Нет пути из тупика.
Знакомый металлический звук затворов… Ну, чего тянут?! Скорей бы уж!..
Вот снова заспорили по-латышски. И затем — по-русски — обратились:
— Знаешь, за что тебя?
— Знаю! За то, что большевик, — ответил со злостью, с нескрываемым вызовом. Пускай думают, что хотят, терять ему все равно нечего.
Ну что за народ латыши! Как медленно до них доходит! Глядят на него изумленно. И — ни слова. Да уж стреляйте, черт бы вас побрал! Не томите…
— Так… так ведь и мы тоже… большевики.
— А если вы тоже большевики, так знайте же…
И рассказывает все, что знает сам. Все, без утайки. Со всеми подробностями. Они сперва не верят, задают вопросы. Тухачевский отвечает на все их вопросы. Они слушают. И снова спорят меж собой по-латышски. Наконец:
— Вы свободны, товарищ командарм! Разрешите нам идти?
Нет слов ответить, нет дыхания.
Они тихо уходят. Кроме одного. Зачем этот один остался?
— Разрешите, я провожу вас, товарищ командарм? Куда прикажете…
Кто сказал, что нет пути из тупика?
31. ВРЕМЯ И ЛЮДИ
Нельзя было терять ни секунды. Задыхаясь от напряжения, перескакивая через две ступеньки, Иосиф Михайлович добрался до чердака. Отсюда — через слуховое оконце — хорошо видно, что с парадного входа все блокировано муравьевцами. С черных ходов, пожалуй, выйти можно, однако с тем лишь, чтобы упереться в каменную стену, окружавшую здание. Раньше в этом похожем на крепость здании был кадетский корпус, теперь — комитет партии, губисполком и редакция местных «Известий».
И все это — в осаде…
Поздно уже. И тишина нехорошая. Где остальные товарищи, что с ними сталось? Где член президиума губисполкома Шеленшкевич, где политкомиссар штаба Лавров, где политработники Чистов и Муратов? Не в лапах ли у Муравьева? Этот авантюрист ни перед чем не остановится…
Иосиф Михайлович вернулся на третий этаж, в комнату президиума, где не раз ночевал на диване — даже подушка в шкафу есть. Он снял трубку телефонного аппарата, покрутил рукоятку.
— Станция? Алло! Соедините меня…
— Никого не соединяем, — поспешно ответил бесстрастный голосок.
— То есть как это «никого»?!
— Дано распоряжение, — и отключилась.
Он с досадой швырнул трубку.
Шагал из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, найти выход. Нельзя же бездействовать! А что можно сделать? Судя по всему, весь город в руках мятежного главкома.
Нет, какой же все-таки подлец! В такой момент — и удар в спину. Открыть врагу фронт…
Но надо что-то предпринимать. Что конкретно? Как?
Кто-то вошел в кабинет. Иосиф Михайлович оглянулся резко, схватился за кобуру — нелегко вам будет взять Варейкиса, сволочи!..
Увидав вошедшего, успокоился. Это был секретарь горкома Каучуковский.
— А, это вы…
— Что происходит, товарищ Варейкис?
— Вы что, с луны свалились? Измена, мятеж! Главком открыл фронт.
— Главком Муравьев?!
— Да, Муравьев! Я никогда ему не верил…
— Что же делать, товарищ Варейкис?
— Действовать! Непременно и решительно действовать… Вот что. Все партийные документы, все деньги надо убрать из здания, надежно припрятать. Ключи от сейфов у вас?
— Как всегда. Разрешите приступать?
— Сумеете выбраться? Ведь все блокировано.
— Сумею, не беспокойтесь. А вы как же?
— Не теряйте времени, действуйте. Главное — успеть!
Слышно было, как затопотал вниз по лестнице Каучуковский. Сейчас он уже на втором этаже, в парткоме… Открывает сейфы, быстро отбирает главное, складывает, заворачивает, аккуратно связывает сверток бечевкой… Сумеет ли выйти, проскочить?
Иосиф Михайлович не знал еще в те минуты, что все произошло именно так, как он себе представил: Каучуковский действительно связал отобранные бумаги бечевкой, затем деловито и непринужденно вышел из здания, усыпив бдительность стражей столь откровенной дерзостью, затем умудрился проскочить мимо заслона пулеметчиков…
Так. Что дальше? Спокойно. Прежде всего — спокойно!
Итак, на что и на кого можно рассчитывать? Симбирский коммунистический отряд — на позициях, Клим Иванов знал, когда и как отправить его из города под более чем благовидным предлогом. Если бы отряд остался в Симбирске… Если бы да кабы! Клим Иванов — такая же эсеровская штучка, как и главком. Все они одного поля ягоды! И щеголь Беретти из той же компании, не случайно его бронедивизион, нужный на фронте никак не меньше, чем коммунистический отряд, оказался в Симбирске и теперь — к услугам Муравьева. Было бы болото — черти найдутся!
Но здесь, в самом здании, на первом этаже, — казармы, там рота прибывших недавно из Москвы латышских стрелков. Он уже заходил к ним, предупредил, чтобы никаких активных действий без директив комитета не предпринимали. Нельзя подставлять бока. Удалось ли Муравьеву за последние немногие часы переманить латышей на свою сторону? Предположим худшее: допустим, что удалось. Как быть в таком случае? Выход один: попытаться прочистить им мозги. Рискованно, конечно…
А если предположить лучшее: латыши не поверили Муравьеву и сохранили верность Советской власти? Тогда тем более необходимо пойти к ним.
И он направился вниз, в казарму.
А в казарме митинговали. Среди множества выгоревших гимнастерок алела кровавым пятном черкеска все того же красавчика адъютанта. В данный момент он молчал, нервно теребя темляк шашки, слушая многоголосье предельно взбудораженных красноармейцев, среди которых были и латыши и русские.
— Да вы понимаете, товарищи, что всех нас расстреляют? В любом случае! За неподчинение приказу главкома…
— А если главком — изменник?
— Тогда — за содействие изменнику.
— Погодите, погодите! Что-то мы путаем. Давайте-ка разберемся…
— Давайте разберемся! — громко подхватил Иосиф Михайлович, внезапно появляясь среди митингующих.
— Гляди, сам товарищ Варейкис!
— Вот он нам все и растолкует.
— Товарищ Варейкис! Что же это творится?
Значит, они не верят адъютанту, хотят знать правду, готовы слушать. Значит, не все потеряно.
— Спокойно, товарищи, спокойно! Сейчас объясню.
— Товарищ Варейкис! — К нему протолкался здоровенный пулеметчик, которого называли Медведем (то ли фамилия такая, то ли кличка) за сходство с Топтыгиным. — Это правда, что главком всех большевиков — под арест?
— Да, правда, — твердо ответил Иосиф Михайлович. — Кроме тех, до кого пока не дотянулся.
