Не стали дожидаться киевляне, поднялись. Арсенальцы, как всегда, начали первыми: разоружили охрану, опоясали заводскую стену окопами и баррикадами. Сюда, к «Арсеналу», стягивались отряды повстанцев, чтобы получить оружие и боеприпасы, продукты и медикаменты. Но еще до рассвета их внезапно атаковала пехота Центральной рады, поддержанная двумя бронеавтомобилями. Атаку, правда, удалось отбить, однако противник подтянул подкрепления и блокировал мятежный завод, отрезав его от прочих районов города. От осажденного «Арсенала» во все концы и обратно, под носом у осаждающих, сновали без устали подростки с неустоявшимися голосами, сегодня добровольные связные революции, а завтра — защитники баррикад, гавроши Киева.

Киевские железнодорожники, расправившись с патрулями петлюровцев, объединились в отряд силою до трех сотен штыков. Красногвардейцы Демиевки — с деревообделочной фабрики, снарядного и пивоваренного заводов — гнали гайдамаков вдоль Большой Васильковской едва ли не до самого Крещатика, оттягивая на себя таким образом часть вражеских сил, затем объединились с путейцами и закрепились на Байковой горе, где установили несколько орудий, прикатили «максимы» и открыли пальбу по железной дороге, тревожа вечный сон погребенных в толще горы неисчислимых предков. Эта пальба вынудила торопившиеся к городу резервы Центральной рады спешно выгрузиться из эшелонов и продолжать движение в пешем строю, под прицельным огнем красногвардейских орудий и пулеметов.

И все же силы были слишком неравными.

Баррикаду за баррикадой, дом за домом, улицу за улицей неустанно штурмовали все прибывавшие и прибывавшие петлюровцы. Вражеские батареи били прямой наводкой, после чего под прикрытием броневиков устремлялась в атаку пехота. Пленных не брали, раненых пристреливали, закалывали штыками и рубили шашками. Уцелевшие повстанцы уходили проходными дворами, стараясь пробраться под защиту стен «Арсенала». В Киеве много проходных дворов…

От крепостных стен «Арсенала» отлетали желтые осколки прочного кирпича — на многие годы останутся темные оспины, покрывшие в те дни лицо революционной цитадели. И когда пролилась на белый снег красная кровь последних защитников цитадели, тогда в бледно-голубой морозной вышине, над золотыми куполами храмов, забелели здесь и там то ли неправдоподобно мелкие облака, то ли неправдоподобно крупные снежинки. Это рвалась шрапнель, посланная с левобережья подступившими к городу войсками Муравьева, с ходу взявшими Бровары и Дарницу.

…С левого берега виден был высокий правый. Над снегами сквозь прозрачные оголенные заросли светлели многочисленные храмы, увенчанные многоярусными главами, — красота невиданная. Иным храмам почти тысяча лет! Вон слева внизу — нарядный Выдубецкий монастырь. В том месте, сказывали, прибило к берегу деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, когда сбросили его в Днепр дружинники князя Владимира, и народ все бежал вослед за плывущим Перуном, еще не осознав новой веры, не в силах тотчас отречься от поверженного кумира, и кричал ему: «Выдыбай, боже, выдыбай!» А там, правее, огороженные крепостными стенами сказочные строения Нижней Лавры, над нею — Верхняя Лавра с колокольней, которую видно было за много верст до подхода к городу. Еще правее, в дымке, виднелись купола Софийского собора, Михайловского монастыря и Андреевской церкви. И за всей той красотой несказанной, в глубине города, все еще лилась кровь: добивали повстанцев.

Скорей, скорей на подмогу! Успеть бы выручить, успеть спасти! Этой великой заботой были охвачены все — от молодых командиров до пожилых ездовых, завзятые «червонцы» Примакова и донецкие красногвардейцы Жлобы, матросы Полупанова — балтийцы с черноморцами, — рабочие Москвы и Харькова, Петрограда и Полтавы, солдаты 1-го Кексгольмского гвардейского полка, 12-го и 13-го Туркестанских полков… все, кто подошел к Киеву с левого, восточного, берега и поглядывал в святом нетерпении на неприступные кручи правого. Там заняли позиции отборные части Центральной рады.

Почти три сотни пулеметов были нацелены с Киевских высот на замерзший Днепр и низкий левый берег. На колокольнях, под куполами, сидели наблюдатели с полевыми биноклями. И четыре десятка зеленоватых орудийных стволов, будто сорок драконьих голов, готовы были изрыгнуть смертоносное пламя.

Правда, не меньше орудий насчитывалось и в войсках Муравьева — тридцать легких и десять тяжелых. Это после того, как к приведенным из Полтавы на конной тяге полевым батареям присоединились поднявшие красное знамя артиллеристы Дарницкого полигона. Да еще артиллерия подошедших к станции бронепоездов… Силища! Михаил Артемьевич невольно вспомнил артиллерийские страсти под Пулковом. Усмехнулся воспоминаниям. И отдал приказ открыть огонь.

Вот тогда-то киевляне и увидели в голубом небе своего города белые разрывы шрапнели. А вслед за тем услышали грохот ответной канонады. Без малого сотня орудийных стволов взревела над Днепром.

А бойцы рвались в бой — выручать погибающих повстанцев. Ждали только команды. И Муравьев дал команду.

Сидевшие на колокольнях наблюдатели увидели несметное множество темных человеческих фигурок, появившихся на левобережье и на льду Днепра, они неудержимо приближались к высоким быкам и фермам Цепного и железнодорожного мостов.

— Ур-ра-а-а!.. А-а-а-а!..

Сорвалась, захлебнулась первая атака: под прицельным пулеметным огнем с правобережья одни залегли и начали отползать на исходные позиции, другие же полегли и не двигались.

Но полтавчане с харьковчанами зацепились все же за Труханов остров — напротив центра города. Плоский остров простреливался насквозь, голые кусты ивняка не укрывали. Там, где в мирную летнюю пору загорали на песочке пляжа киевляне, теперь лежали убитые, уткнувшись похолодевшими лицами в потеплевший от крови снег. Лежали вперемешку с живыми. И живые упрямо не желали покидать это гиблое место, не желали откатываться обратно в плавни, куда огонь противника не дотягивался.

И отряд Жлобы умудрился не только пересечь по заснеженному льду великую реку, но и вскарабкаться вверх по правому крутому берегу до самых лаврских стен, за которыми — под усиленной охраной — томились в ожидании расстрела почти полтысячи повстанцев. Потеряв чуть больше десятка убитыми и до полусотни ранеными, отряд перебил охранников, освободил приговоренных, вооружил их и пополненный таким образом — завязал долгий бой с противником. Чуткие колокола лаврских храмов отзывчиво позванивали с вышины, откликаясь на яростную ружейную пальбу. Центральной раде пришлось спешно перебрасывать к Лавре подкрепления с других участков.

А Муравьев был вне себя. В целом лобовая атака по днепровскому льду не оправдалась. Надо было сочетать удар через мосты с обходным маневром. Но где обходить, какими силами? Известно, что обходить лучше всего конницей. Получалось, что сделать это должны червонные казаки Примакова.

Михаилу Артемьевичу по-человечески нравился этот красный атаман с красивым, вдохновенным лицом под сдвинутой на затылок папахой, в ладном светлом полушубке с темной меховой опушкой, весь в ремнях, у левого бедра — не шашка, а какая-то кривая саблюка старинного восточного образца — то ли из музея, то ли прадеда-сичевика… Они частенько спорили меж собой, но, нетерпимый во всех прочих случаях и столь вспыльчивый, Муравьев почему-то смирялся перед этим своим подчиненным, который был намного моложе его. Так и на сей раз. Начавшись с обсуждения тактических деталей, их разговор все заметнее переходил в принципиальную полемику.

— Передо мной цель, Виталий Маркович, — убеждал Муравьев. — Взять Киев. И я возьму его. Любой ценой, любыми средствами. А вам и вашим конникам придется в этом участвовать.

— Участвовать — да, — отвечал Примаков, теребя темляк своей допотопной сабли. — Побеждать — да. Но не любыми средствами. Не любой ценой. Не ценой крови человеческой.