Но Парницкий вовсе не стремится преподнести читателю и прокомментировать как можно больше фактов твердо установленных. Популяризацию исторических знаний он не считает своей задачей. Он рассчитывает в ряде случаев на собственные познания читателя, на его культурно-интеллектуальную подготовленность, полагая, что писатель, вложивший «неслыханно много подготовительного труда в создание произведения», может «ожидать, что и читатель пожелает взяться за такой же труд, хотя бы в степени десятикратно меньшей». Бесспорно, это придает романам Парницкого своеобразный блеск, но и сужает круг тех, кому они адресованы. (Впрочем, к предложенной читателю книге это менее всего относится.)
Художественный же вымысел в писательской концепции Парницкого устремлен не на дополнение известных фактов, связывание их в общую картину, а на проникновение в области, исследователю принципиально не подвластные. А к таковым Парницкий относит все, что связано с мотивами (вплоть до самых сокровенных) действий исторических лиц, с сознанием отдаленных эпох, поскольку оно не дошло до нас в достаточно подлинном выражении. Реконструкция человеческих портретов, ушедших в прошлое мышления и психологии — вот что становится целью художественной фантазии. Последняя получает очень большие права. Поэтому-то Парницкий неизменно обращается к тем эпохам, которые изучены менее, как бы остались в теин, в литературных и иных памятниках отразились весьма неполно. Источникам вымысел не должен противоречить, но за пределы их он обязательно выходит. Открывается поле для собственных интеллектуальных построений писателя, для его концепций (почти никогда не выражаемых прямо, от себя). Духовный мир героев максимально усложняется. Парницкий заявлял, что воспроизведение этого духовного мира историческими романистами прошлого представляется ему плоским или излишне модернизированным. Герои выступают как идеологи, литераторы, как концентрация достигнутого их обществом в умственном развитии. Предел здесь кладется лишь один: уровень тогдашнего знания. Психологию же действующих лиц Парницкий конструирует при помощи разнообразных приемов, свидетельствующих о знакомстве с теориями психологов XX века и о связях с теми тенденциями в литературе нового времени, которые сделали психологический анализ главной и подчас самодовлеющей задачей.
Не случайно, по-видимому, содержание романов Парницкого преподносится им, как правило, в литературно-композиционных структурах до чрезвычайности сложных. Часты переносы действия, выступает несколько повествовательных пластов, информация о событиях и их толкование даются в комплексе диалогов, внутренних монологов, приводимых документов. Персонажи выступают не как иллюстрация к эпохе, не как актеры занимательного представления, а как олицетворение определенной точки зрения, идеологического аспекта. На них возлагаются и добавочные функции: объяснение событий, указание на их связь, прием потока информации. От читателя требует автор не только известной эрудиции, но и напряженного усилия в самом процессе чтения: умения запоминать детали, сопоставлять, делать выводы из разрозненных намеков. При всем этом конструкция лучших вещей Парницкого по-своему крепко слажена и логична. Продумана писателем и преобладающая в его прозе стилистическая концепция: лексической архаизацией он в погоне за историческим колоритом никогда не злоупотребляет, атмосферу эпохи дает почувствовать главным образом в складе речи героев, в течении, строении фразы, нисколько не затруднял читательского восприятия.
Установить источники и дать целостный анализ всей совокупности взглядов Парницкого на историю — задача сложная и требующая серьезного исследования (не только литературоведческого). Несомненно, что изученная писателем обширная литература (преимущественно немарксистская) нашла в его романах известное отражение, но никак не сделала последователем какой-нибудь одной узкой доктрины, не склонила к предвзятости в истолковании прошлого.
Можно отметить, что Парницкий избегает, как правило, изображения общества, эпохи в разнообразии социальных типов, в «вертикальном разрезе». История интересует его не столько в своем социальном выражении, сколь в интеллектуально-культурном отражении. Социальных полотен, целостно-научного толкования процесса читатель в его книгах искать не должен. Но зато они побуждают к размышлению, подчас к историко-философскому спору, и доносят до читателя последовательно проводимые автором убеждения, относящиеся прежде всего к развитию человеческой культуры.
Накопление человечеством интеллектуального опыта, расширение его горизонтов рассматривается писателем как неотъемлемый спутник развития, как не прерываемый в конечном счете процесс. Ничто пенное и значительное в этой области жизни общества бесследно пропасть не может, ибо существует культурное общение, соприкосновение племен и народов между собой.
В общении этом заключен, но Нарницкому, важнейший стимул обогащения культуры, ибо в процессе накопления общих культурных ценностей народы и расы творчески равноправны, имея возможность внесения своего вклада, ибо между разными культурами не может существовать и не существовало в прошлом непреодолимых барьеров.
Поэтому именно «стыки культуры» так привлекают внимание Парницкого. Поэтому часты в его романах герои, своим происхождением и воспитанием (это обычно дети разноплеменных родителей и люди высокой образованности, подчас трагической судьбы) предназначенные содействовать взаимопроникновению различных начал, не страдающие заносчивой и односторонней приверженностью к чему-то одному.
Преподнесение читателю этих концепций у Парницкого своеобразно. Он пишет об отдаленных временах, когда умственное развитие общества совершалось в формах, далеких от нынешних. Но именно тем и объясняется напряженный интерес писателя к различным мифам, верованиям, культам, что его увлекает стремление утвердить идею единства общечеловеческого культурного развития, обратившись к его истокам.
На протяжении своего творческого пути Теодор Парницкий проявил себя художником, непрерывно и своеобразно развивающимся, и нынешний этап его деятельности принесет в польскую историческую прозу, несомненно, еще много нового, интересного, может быть неожиданного.
Роман «Аэций, последний римлянин» стоит в начале творческого пути Парницкого, и основные черты исторической прозы писателя со всей полнотой в нем еще не проявились. Нет здесь ни усложненной структуры повествования, ни максимальной нагруженности персонажей интеллектуальным содержанием, ни широкой многоплановости действия, рассчитанной на читателя-эрудита. Можно сказать, что роман этот весьма подходит для того, чтобы именно с него советский читатель начал свое знакомство с произведениями польского автора. Вместе с тем и в «Аэции» налицо типичное для Парницкого соотношение между историческими фактами и авторским вымыслом, между ролью писателя как исследователя эпохи и как художника. (Хотя эрудиция романиста не предстает здесь в такой широте, как позднее, может быть потому, что еще нет слишком большого размаха исторической панорамы.) И характерен выбор описываемой эпохи: переломный период в истории Европы, гибель одного общества и становление другого, столкновения народов и цивилизаций.
Аэций, выдающийся полководец Западно-Римской империи, много лет фактически правивший государством, поставлен автором в центр повествования и выделяется среди героев романа, превосходя их проницательностью и силой характера. Биография этого исторического лица, мужественно и умело собиравшего силы ослабевшего Рима для отпора множеству угроз извне, успешно воевавшего с бургундами, франками и другими племенами, в 451 году на Каталаунских полях одержавшего победу над гуннами, предводительствуемыми Аттилой, изобиловала яркими страницами. Парницкий не пошел, однако, по пути создания героического образа. Политическая карьера Аэция базируется в романе на целом комплексе качеств героя, никак не сводящихся к доблестям. Он показан как человек, способный в решающий для себя момент руководствоваться голым политическим и личным расчетом (либо интуицией). Когда нужно, он может поступиться моральными или религиозными соображениями, человечностью и семейными связями, может сломить чужое сопротивление, перешагнуть через чужую правоту. При способности к цельным чувствам, уважении к уму и храбрости, предпочтении борьбы вульгарному злодейству и интриганству Аэций склоняется к принципу, стоящему на грани хищничества («жизнь — это охота»), и смысл существования видит в том, чтобы от жизни брать все возможное.
