Начин де Нача: А мне можно узнать?

Хуан-Тигр: Почему бы и нет? Как только забрезжит заря, я вернусь домой. И там я сяду и буду сидеть, дожидаясь, когда ко мне вернется моя жена. Она обязательНачин де Нача: Поздравляю тебя, дружище. Поздравляю тебя и с днем твоего ангела, и еще с тем, что в своем саду ты посеял семена забвения. Теперь тебя уже не волнует, что ты пьешь из ручья, откуда пьют все остальные, и что твоя свеча освещает две спальни, и что ты ешь объедки… Ну и прекрасно. А я-то думал, что тебя выкормила волчица. Но я ошибся. Ну-ка, львиное сердце, скажи мне, кто сделал тебя ослиным?

Хуан-Тигр: Я знаю, что мне теперь делать. А сейчас давай ложиться.

Увидев перед собой Эрминию, Веспасиано сразу как-то сник, хотя именно сейчас как никогда ему нужно было проявить твердость.

– Садись, – сказал он. – Поезд так трясет, что ты можешь упасть.

– Да я и так уже пала, я и так навсегда себя погубила.

– Пока еще нет. А если ты себя погубишь, то будешь сама в этом виновата: значит, тебе так хочется.

– Нет, не потому, что мне так хочется, а потому, что такова моя воля.

– Не понимаю я этих тонкостей: какая тут разница?

– А тебе и незачем понимать. Сейчас не время рассуждать. Я тебе уже говорила, что это для меня как кораблекрушение.

– Хорошенькое дело! Из-за того что ты вздумала себя погубить, тебе хочется погубить и меня заодно! Ну уж нет! Я и сам, на свой страх и риск, как-нибудь с этим управлюсь – это уж то ли как Богу, то ли как черту будет угодно. Я сам соображу, что мне делать, чтобы не утонуть в этом житейском море. Но вот мимо проплываешь ты. Тебе взбрело в голову, будто ты тонешь. И вот, вцепившись в меня, ты начинаешь меня колотить! Так что же, нам теперь обоим идти ко дну? Ну послушай, глупышка, с какой стати ты вздумала тонуть и тем более топить меня? Подумай как следует, пока еще есть время.

– Я предупреждала, что скоро заставлю тебя доказать, в самом ли деле ты меня так любишь…

– А я тысячу раз твердил тебе и уже устал повторять, что суть настоящей любви – свобода. Свобода и никаких пут. Нет никакой другой любви – только свободная! Если ты не будешь покушаться на мою свободу, я тебе покажу, какая она – настоящая любовь! Ты познаешь райский восторг, от которого будешь как пьяная, без чувств! Но только прежде ты должна немедленно отказаться от своей свободы и вернуть мне мою. Понимаешь, нам будет лучше, если ты навсегда потеряешь свою свободу, чем погубишь мою. Подумай об этом хорошенько, Эрминия, а иначе у нас с тобой ничего не получится! Я говорю с тобой как благоразумный человек, как настоящий мужчина. Возвращайся домой, Эрминия, возвращайся скорее!

– Эта ты-то – настоящий мужчина? Да ты и не мужчина вовсе!

– Но послушай, Эрминия…

– Так вот именно потому, что любовь должна быть свободной, свободной от всяких пут, я со всем порвала, я все бросила – и мужа (а вот он и впрямь настоящий и порядочный мужчина!), и свой дом, где я была хозяйкой, и свой тихий семейный очаг. Я оставила все – и достаток, и свое, скорее всего, счастливое будущее… Видишь, я от всего отказалась – только бы улететь вместе с тобою, только бы быть с тобою рядом…

– Мне льстит и – почему бы не признаться в этом? – меня пугает твоя любовь, которая готова уничтожить все – даже то, что ей дороже всего.

– Ну и напрасно. Тебе незачем гордиться моей любовью, которая, скорее всего, уже прошла. И мне теперь кажется, что прошла она так давно…

– Так вот, если она все-таки еще не прошла, послушай, что я тебе скажу. Пока я чувствую себя свободным, я люблю тебя безумно, я изнываю от желания. Но если ты повиснешь у меня на шее, как удавка, но если ты опутаешь сетью крылья моей свободы, то ты будешь мне противна. Клянусь тебе, тогда я тебя возненавижу, ты будешь внушать мне ужас! Возвращайся домой, Эрминия. В Бонавилье пересекается несколько путей. Там ты сядешь на обратный поезд и скоро будешь дома. Никто и не догадается о твоем глупом побеге.

Эрминия размышляла. Веспасиано продолжал настаивать, сменив свой суровый тон на мелодично-соблазнительное воркование:

– Правда, моя обожаемая крошка будет меня слушаться? Ты ведь сделаешь так, как я говорю, мое сокровище? Доверься мне, милая моя сумасбродочка, и тогда мы с тобой будем счастливы. Безумно счастливы и совершенно свободны! Эрминия, Эрминия… Видишь, я уже и говорить не могу… Как же я тебя люблю! Я просто сгораю от страсти! Пока доедем до Бонавильи, мы успеем пригубить нашего счастья, которым потом насладимся сполна. И тогда ты мне скажешь, какой у него вкус…

Веспасиано обнял Эрминию за талию и протянул к ее губам свои губы – бледные и жадные. Но Эрминия резко его оттолкнула:

– Прочь!

Веспасиано, тяжело дыша, молча возобновил свою атаку И Эрминия его оттолкнула снова, насмешливо заметив:

– Но-но, дорогой, не все сразу. Какой ты нетерпеливый! Ведь у тебя же впереди целая вечность – так чего же ты спешишь? Я была поглощена моими мыслями, а ты так некстати мне помешал. Я думала о тебе: мне тебя жалко.

– Да уж, конечно, как меня не пожалеть, если я влюбился в женщину с ледяным сердцем.

– Я не слышала, что ты мне говорил, прежде чем на меня кинуться. Твои слова были каким-то нудным шумом, вроде завывания волынки. Я задумалась, как только ты сказал, что, если я тобой завладею, ты меня возненавидишь и я буду внушать тебе ужас… Боже мой, какая разница! Я-то знаю, что говорю, но это уже не твое дело. Ты хочешь, чтобы я была твоей, не имея права считать тебя своим? Свободы-то много, а равенства никакого! Значит, если бы мы были равны, ты бы меня возненавидел… Вот наконец ты и был искренним – впервые в жизни. Бедный Веспасиано, как же мне тебя жалко! Таким уж ты уродился: не сам же ты себя таким сделал! Разве ты виноват? Ты просто боишься любви, потому что она, как и смерть, останавливает время, уничтожает его. Твой удел – катиться, не останавливаясь, вниз. Все катиться и катиться, подскакивая, как мячик, в пропасть времени… Бедный Веспасиано – ты боишься любви! Никогда ты не любил, никогда ты не сможешь полюбить. Мне тебя жалко.

– А я и не подозревал, что у тебя такой дар красноречия. Женщины, когда рассердятся, начинают говорить красиво.

В это время в вагон вошел контролер, и Эрминия поспешила ему заявить:

– У меня нет билета. Этот молодой человек заплатит за меня сколько нужно. – Эрминия сделала ударение на слове «человек».

– До какой станции? – спросил контролер.

– До Бонавильи, – ответил Веспасиано.

Нет, до Региума, – вмешалась Эрминия. – Зачем взваливать на этого господина двойную работу, если в Бонавилье нам все равно придется взять еще один билет?

Как только контролер вышел, Веспасиано, разозлившись, вскочил на ноги. Держась одной рукой за сетку для багажа, другой он раздраженно жестикулировал.

– Ну уж нет, этого я так не оставлю! Ты меня в это дело не впутывай! Хуан-Тигр мне друг, и я не собираюсь умыкать жену моего друга. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Нет, видно, все мои слова были для тебя что собачий вой для луны. Убирайся вон, слышишь? А нет, так на первой же станции я перейду в другое купе. Ты для меня больше не существуешь. Делай что хочешь, но учти: я тут ни при чем. Я напишу Хуану-Тигру, что ты сама за мной увязалась, я тебя не подговаривал бежать со мною. Не хочу я ни во что впутываться. Если ты сама скачешь, как бешеная коза, то пусть твой муж тебя и ловит. – Тут Веспасиано вдруг переменил свой тон на жалобный: – Ну подумай хорошенько, Эрминия, еще есть время…

– Успокойся, Веспасиано. Чего ты так боишься? Не волнуйся: ты меня не подговаривал, и я первая объявлю это во всеуслышание. Я даже дам об этом объявление в газету: пусть все читают. Нет, ты меня не умыкал – я сама убежала из дома, потому что мне так захотелось – вот и все. Дурачок, я же не затем убежала, чтобы быть с тобой; ты для меня только повод. Помнишь, я тебе сразу сказала, что пала, что навсегда погибла… Зачем же тебе портить свою репутацию, связываясь с падшей женщиной?