Однако играть весь ее багаж не пришлось: Иниго прекрасно читал с листа, а баллады и вовсе щелкал как орешки. Сверкая глазами и колыхая грудью, миссис Джо мелодично велела сыну вести себя хорошо; пожаловалась, что розы ее сердца уж впредь не зацветут, как розы в цветнике; велела красному солнышку катиться на за-апад; дождалась возвращения некоего Энгуса Макдональда из загадочного похода на чужбину; попрощалась с листвой, деревьями, поцелуями в лоб и практически всем на свете и заявила, что должна немедля уехать на море. Исполнив таким образом полдюжины своих самых ярких номеров, миссис Джо объявила, что не просто довольна новым пианистом, а восхищена, отерла лицо одной рукой, другой похлопала Иниго по плечу и сказала, что у него прекрасное чутье, талант, душа, и вообще он — находка.

— Вы идеально мне подходите, мистер Джоллифант! — тепло воскликнула она и попросила присутствующих с ней согласиться. Иниго, который все это время тайком посмеивался над своей чересчур воодушевленной игрой, искательно огляделся по сторонам: мисс Сюзи Дин смотрела на него холодным отстраненным взглядом. Похвалы недалекой певуньи тут же показались ему неуместными. Он виновато покосился на Сюзи — мысленно он называл ее просто Сюзи, — но юная леди вздернула подбородок выше обычного и отвернулась. Иниго пришел к выводу, что не такой уж он талантливый молодой человек, каким себя полагал.

Джо доставил Иниго больше хлопот, чем миссис Джо, хотя багаж у него был куда менее богатый и шикарный, чем у супруги.

— У Джо есть голос, но нет выучки, — пояснила она. — Если он опять не сумеет удержать ноту, придется транспонировать для него несколько песен. Я пыталась сказать это той дряни, что сбежала с Милденхоллом, да все без толку. Она еле-еле играла по нотам, а уж про транспозицию можно было не заикаться. Как я сказала сегодня Джо, вы — настоящий музыкант, и вам не составит труда сыграть ниже на полтона или на тон.

Иниго сыграл ниже на полтона и на тон, но, кроме возликовавшей миссис Джо, никто не заметил разницы. Грубый мощный голос Джо отказывался ему служить. Ближе к концу песни он начинал скакать между разными нотами, а в самом конце вообще уходил в другую тональность. Хуже того, не приходилось сомневаться, что Джо — крайне черствый вокалист. Он напрягал все свое огромное тело, стискивал кулаки и орал во всю глотку, багровея лицом. В песнях с моряцкой тематикой это смотрелось неплохо, и он считал своим долгом описать все страшные опасности, подстерегающие вас в пучи-и-ине. Но вы невольно улыбались, глядя на могучую мускулистую тушу славного Джо, его грубо вытесанный подбородок, лоб с бусинками пота и кулачищи, готовые в любую секунду отправить вас в нокаут, когда Джо превращался в певучую жертву душевных страстей, заявлял, что вы шептали его имя среди роз, и признавался, что он день-деньской грезит о синих очах и лилейных руках, а ночью стоит под вашим оконцем. Мисс Трант, которой посчастливилось войти в зал именно в ту минуту, когда Джо вовсю голосил о любви, едва не прыснула со смеху и спешно укрылась в дальнем углу.

— Зачем мистер Брандит вообще это поет? — спросила она потом у Сюзи. — Конечно, я не против его пения, но он ни капли не похож на томящегося от любви юнца.

Сюзи рассмеялась:

— Знаю. Бедный Джо! Он будто не поет, а требует подать ему мяса с луком, верно? Это наша Стелла заставляет его петь о любви. Впрочем, даже эти номера пользуются успехом у публики. Люди, верно, думают, что ему еще хуже, чем им, вот и хлопают от жалости. А все равно я души в нем не чаю. Он куда лучше большинства мужчин, которые умеют петь о любви. Знавала я таких, фу!

Потом репетировать пришли две девушки, мисс Сюзи Дин и мисс Элси Лонгстаф. Иниго ждал неприятный сюрприз: он обнаружил, что играть для последней куда легче, чем для первой. Сначала репетировала Элси — она исполнила полдюжины песенок, главным образом американских — одновременно жалостных и беспардонных, у автора которых либо никогда не было «любимой», либо он ее только что потерял. Элси пела их тоненьким гнусавым голоском, будто бы специально завезенным из Штатов, а в конце исполнила несколько забавных и изящных танцев, выигравших за счет ее чудесной фигурки. Когда Иниго удавалось сыграть несколько одинаковых тактов, сопровождавших танцевальные па, он время от времени поглядывал на Элси через рояль — и нашел ее весьма привлекательной, хотя поначалу она казалась ему чересчур беленькой и пушистенькой, чересчур большеглазой, надушенной, чересчур застенчивой и одновременно показной — словом, похожей на стареющего котенка. К тому же ему ни разу не удалось ее разговорить. До сих пор Элси была в его представлении глупой пустышкой, и мысленно он назвал ее «претенциозной вульгарной особой с подловатой душой». Но теперь, когда она кружилась на сцене, улыбалась ему, кричала: «Быстрей, пожалуйста!» и снова улыбалась уже вместе с ним, Иниго подумал, что в ней есть определенное очарование и публике ее номера точно придутся по вкусу, какими бы плоскими и заурядными они ни были. А потом она подлетела к роялю, хлопая в ладоши, розовая и запыхавшаяся, и воскликнула: «Ах, огромное вам спасибо! Это было незабываемо! Вы прекрасно играете, честное слово!» На что Иниго ответил: «Отлично мы повеселились, верно, мисс Лонгстаф?», а она заявила, что теперь никак не может быть мисс Лонгстаф, теперь она Элси, а он Иниго, и отныне они друзья.

То был приятный сюрприз. Неприятно же удивила его Сюзи. Во-первых, ее выступление никуда не годилось. Джимми Нанн, Брандиты и даже Джернингем хором уверяли его, что она — восходящая звезда и лучшей юной комедиантки ни в одной труппе не сыщешь. Что в ней не просто есть изюминка, она не просто трудолюбива и талантлива, а… ну, вы понимаете. Иниго в самом деле понимал. Он внимательно наблюдал за ней с самого знакомства (которое состоялось только в минувший четверг, но, по его ощущениям, с тех пор прошло несколько месяцев) и охотно верил всему, что о ней говорили. Он живо представлял Сюзи на сцене — юркую и одновременно крепкую, ее игривое, сияющее радостью лицо и сами номера — вихрь приподнятых настроений, шарма и шутовства, с тончайшей, едва уловимой ноткой пафоса. Но вот Сюзи пришла на репетицию, и ее выступление даже близко не походило на то, что нарисовал себе Иниго. Осипшим голосом она исполнила несколько песен — никчемных и скучных, у Элси и то были лучше, — да и пела она вяло, без огонька. Затем последовала чечетка — такая же вялая и безрадостная. То и дело Сюзи останавливала Иниго и говорила, что тот играет слишком медленно, слишком быстро или что в такие моменты надо замолкать. Его разочарованию не было предела.

— Слушайте… — начал он, когда Сюзи закончила и принялась собирать ноты.

— Да, профессор?

— Эти ваши песенки… они не больно-то хороши, а? — Сюзи вытаращила глаза. — Ну, в смысле… они довольно слабые, не находите?

— Да неужели? — В ее голосе зазвучали опасные ноты.

— Ну да! Плоские, как бумага. Вам, верно, ужасно надоело их петь. Даже если не брать в расчет слова, одни мелодии чего стоят! Разве это музыка? Господи, да я за утро сочинил бы десяток песен куда лучше ваших.

— Правда?

— Легко! — с жаром ответил молодой человек. — Конечно, и мои сочинения — требуха, но требуха требухе рознь, верно?

— Пожалуй, — тихо ответила Сюзи. — Я эту гадость не пробовала. Но вы продолжайте, продолжайте.

— Я только хотел сказать, — Иниго немного оробел, — что если у вас нет песен получше, мы могли бы отправить их на заслуженный покой и сочинить что-нибудь новенькое. Как думаете?

— Сейчас я вам скажу, что я думаю! — в гневе воскликнула она. — Я думаю, что вы — ужасный нахал, так-то! Сидите себе за роялем, как король, и говорите, будто я пою дрянь, а сами и пяти минут в труппе не проработали! Публику в глаза не видели! Думаете, я еще маленькая и можно мной командовать? О да-а… — она вздернула подбородок и заговорила гортанным голосом, хлестко пародируя Иниго. — Требуха-а требухе-е рознь, верно? Да-а, определенно! — Яростно взмахнув юбкой, она развернулась и приметила в зрительном зале Джимми Нанна, который с кем-то совещался.