— И мне, признаться, очень их жаль. Мистер и миссис Брандит — такие славные люди, и сынок у них чудесный! — задыхаясь, выговорила хозяйка дома. — Этот молодчик, который всем заправлял, в воскресенье смотал удочки, а с ним и девица, что на пианино играла. У них ни пенни за душой! В городе на бедолаг ополчились — конечно, денег-то всем жалко, особенно нынче, когда цены растут как на дрожжах, — но, говорю вам, мне их жаль. Я не знала, куда глаза деть, когда миссис Брандит, такая благородная леди, не то что некоторые, пришла ко мне и разрыдалась. Сейчас они всей труппой поехали на вокзал, сказали, что хотят все обсудить и выпить чаю в буфете миссис Маундер. Он прямо напротив вокзала — там их и найдете.

Вот как вышло, что мистер Митчем и Иниго очутились у входа в привокзальный буфет одновременно со стройной светловолосой женщиной и ее чудным спутником, крепким низкорослым работягой. Иниго подумал, что из них четверых вышел бы на редкость диковинный квартет.

В буфете было только шесть посетителей, и все они сидели за одним столиком в дальнем конце зала. Очевидно, то были несчастные обманутые комедианты, хотя назвать их несчастными язык не поворачивался: они громко переговаривались и хохотали. Мистер Митчем уверенно направился прямо к ним, а следом и светловолосая женщина, которая зачем-то возвращалась к машине. Иниго отчего-то смутился, замешкался, стянул с плеч рюкзак и замер на месте. Приземистый работяга тоже встал. Они переглянулись. Иниго приподнял брови и едва заметно улыбнулся, а работяга в ответ подмигнул.

— Вы, часом, не знаете, — оживленно зашептал он, — эти люди — как бишь их, бродячие артисты?

— Они самые, — ответил Иниго. — Труппа называется «Штучки-дрючки».

— Вот так названьице! — Он задумался и добавил: — Ничего не знаю про штучех-дрючех, но я так скажу: странное эт дело. Правда, со мной всю неделю черт-те чего творится.

Иниго подивился его важному тону, сильному акценту и серьезному, открытому лицу.

— Неужели?

— Ага. Началося в понедельник, когда ты, малый, спал в своей теплой кроватке…

— Минутку, уважаемый, минутку! Ночью в понедельник я не спал в своей кроватке, я вообще кровати не видел…

— Я тож. Только диван.

— Я сидел в зале ожидания Богом забытого вокзала под названием Даллингемский узел и слушал, как мой друг — вон тот — играет на банджо. Ну, каково?

— Ишь ты! Сколько народу-то по стране шатается, на каждом шагу таких встречаю. А вот угадай-ка, что было со мной?

— Сдаюсь.

— Я трясся по Великой северной дороге в одном грузовике с двумя отпетыми ворюгами, каких ты в жизни не видывал! — Глаза мистера Окройда засветились гордостью. Наконец-то он нашел слушателя себе под стать!

— Вот это я понимаю, это дело! — вскричал Иниго и широко улыбнулся чудаковатому йоркширцу — очевидно, такому же романтику, как он сам. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что мистер Митчем зовет его к столу, размахивая огромной ручищей.

В эту минуту из середины компании прозвенел голос:

— Ну же, не стесняйтесь! Скорей идите к нам. — То был девичий голос, беззаботный и чуточку насмешливый. Услыхав его, Иниго ощутил необъяснимый укол чудесного волнения, который помнит до сих пор и, возможно, не забудет никогда: прозвенел голосок, и перед Иниго словно подняли занавес.

— Еще чего не хватало — девчушки стесняться! — хмыкнул мистер Окройд. — Ну, раз приехали — давай присоединимся.

И это, должен сказать, прекрасные заключительные слова — ими можно подытожить весь сумбур и суматоху первой книги, полной чересчур знакомых пейзажей, отнюдь не случайных совпадений и дорог, заманчиво убегающих вдаль; книги, приправленной духом мятежа и решениями о побеге. Итак, вот они, все наши герои, а мы пока притушим свет на сцене, оставив их удивленно разглядывать друг друга.

— Жаль — это не то слово, мисс Трант! — гневно прокричала мисс Элси Лонгстаф. — Я работаю с конца апреля, пять с лишним месяцев подряд, и смотрите, в каком я оказалась положении: вынуждена клянчить деньги у дяди! Работаю с конца апреля, мисс Трант, и вот уже три недели мне не на что сходить в парикмахерскую завить волосы! А последняя неделя — просто кошмар! Все на нас косятся, разговаривают как с отребьем. Каких только унижений мы не натерпелись из-за этого мерзкого негодяя! Ужас!

— Ничего ужаснее в жизни не слышала, — сочувственно проговорила мисс Трант, начиная всерьез злиться на беглого антрепренера. — Выпьете еще чаю?

— Спасибо, с удовольствием. — Тут мисс Лонгстаф внезапно сменила тон: — Он заставил нас подписать контракт аж до следующего лета! Мы думали, все по-честному, а что в итоге? Недавно мне предлагали семь недель играть в пантомиме Дандини, первый концерт в Мидлсбро — и я, разумеется, отказалась. А теперь взгляните на меня!

Мисс Трант взглянула — с искренним сочувствием. Элси была моложе и красивее сестры, хотя при ближайшем рассмотрении оказалась не такой молодой и красивой, как на первый взгляд. Ей было около тридцати: светлые волосы с чересчур решительным золотым отливом, широко расставленные голубые глаза, лицо, резко сужающееся к острому подбородку, и недовольно скривленные губы. Она была похожа на многоопытную и слегка растрепанную куклу.

— Вдобавок, — чуть не плача, добавила мисс Лонгстаф, — он уничтожил одну из лучших концертных программ на колесах!

— У вас была такая хорошая бродячая труппа?

— Ради Бога, не называйте нас «бродячей труппой», мисс Трант! Мне сразу представляются попрошайки, которые клянчат деньги у отдыхающих на курорте. Мы — разъездная труппа, странствующие комедианты.

— Извините, больше не повторится.

— Честное слово, мисс Трант, программа у нас замечательная! И я говорю так не потому, что сама в ней участвую. Это ничего не значит. Я с такими артистами выступала — страх! Надеюсь, мои знакомые или поклонники меня не видели. Но эта программа была хороша, очень хороша. Мы могли бы на ней заработать.

— Какая жалость! — воскликнула мисс Трант и призадумалась. Возможно, именно тогда в ее голове впервые забилась одна сумасбродная затея.

— Да, но самое печальное, самое ужасное в другом. Понимаете, без этих негодяев программа стала бы еще лучше — по крайней мере у нее были на то все шансы.

— Они так плохо выступали?

— Бездари, самые настоящие бездари. Он читал юмористические монологи и пародировал детей. Поверьте, такой скукоты вы в жизни не слыхали! Мистер Чарльз Милденхолл и его знаменитые пародии! Тихий ужас. Зрители думали, это такое короткое вступление, но оно все длилось и длилось… А та бесценная пианистка, которую он с собой прихватил — Марджори Мейдстоун, так она себя называла, небось после того как в тюрьме отсидела — худшая пианистка в мире, честное слово. Да она «Учебник для маленькой Нелли» в глаза не видела! Тарабанила жирными пальцами по клавишам, играла медленно, когда я просила быстро, и быстро, когда я просила медленно, вечно пропускала повторы — кошмар! Все номера мне попортила. Будь у нас хороший пианист, мы бы себя не узнали. А теперь, когда они подложили нам такую свинью, программе конец. Ну, разве не ужас? Волей-неволей руки опустишь!

— А сами, без антрепренера, не справитесь? — спросила мисс Трант: ей теперь страшно хотелось увидеть, как люди делают что-нибудь сами.

— Ох, мы это обсуждали, обсуждали, обсуждали… бесполезно. У нас нет денег — ни гроша! Нам нечем расплатиться с долгами за четыре недели, у нас даже вещи забрали — весь реквизит конфисковали в уплату аренды. Какие уж тут гастроли… Хуже не придумаешь! Ох, попадись мне этот гадкий Чарльз Милденхолл, уж я ему глаза повыцарапаю! Комик и пародист! Нет, вы только подумайте! — И мисс Лонгстаф трижды промокнула глаза платком.

Мисс Трант, окинув взглядом всю чудную компанию, стала расспрашивать Элси про долги, а та, отчаянно хлюпая носом, вяло отвечала. О да, если расплатиться с долгами и покрыть текущие расходы, гастроли можно продолжить. А если бы им хватило денег на аренду Театра его величества, то дела пошли бы совсем хорошо. Все сводилось к деньгам.