– Пока не понимаю, – честно призналась литературная мама.

– 89! – повысила голос поэтесса. – Номер моей страницы! Что вы скажете на это?

– Даже не знаю, что сказать.

– Потому что вы не знаете, ЧТО было в той статье! – Голос повесившейся стал угрожающим – обещающе-интригующим. – Будучи пятилетней девочкой, Анна Горенко гуляла с бонной по киевскому Царскому саду. И нашла там золотую булавку в виде лиры. И бонна сказала ей: «Ты непременно станешь великой поэтессой!»

– Интересно. Я не знала об этом.

– Я тоже. Это малоизвестный факт. Но меня осенило! То была не просто булавка! Лира – талисман! И Анна Горенко вывезла его из Киева. Несмотря на свою украинскую фамилию, она не стала украинской поэтессой. Она стала Ахматовой…

– Исключительно потому, – втолковала поэтессе литературная дама, – что отец Анны не хотел, чтоб она печатала под его фамилией свои декадентские стихи. Быть поэтессой считалось не вполне приличным, и он попросил не срамить его имени. «И не надо мне твоего имени», – сказала она…

– Неважно! – в запале выпалил голос. – Важно, что она стала первой! Первой признанной женщиной-поэтессой России! Единственной в своем роде. Наш талисман – Лира – дал ей силу. И эта сила ушла от нас! Ее исчезновение обесточило всю нашу литературу. В том числе и меня. Потому что это был мой талисман. Его должна была найти я. Я – избранная! Избранная!

– Почему именно вы? – не осмыслила Вероника.

– Да потому, – закричала поэтесса, – что я – Анна Андреевна Голенко. А она – Анна Андреевна Горенко. Намек более чем прозрачный! Она пошла в гору, а я осталась голой. Потому что она меня обокрала! Обокрала еще до моего рождения. Теперь мне ничего не светит. Я обречена. Как и все мы, пишущие здесь, – не нужные, не интересные, чьи стихи никто не хочет не только печатать, но даже слушать. Вот почему в Киеве никогда не было ни одного Великого писателя. Ни одного Великого поэта! И не будет. Этот город мертв для литературы! Даже ваш Вертинский начал писать свои поэзы только тогда, когда отсюда сбежал. Есть только два выхода: либо уезжать отсюда, либо сдохнуть! Но мне некуда ехать… Улица Анны Ахматовой – мой последний рубеж.

– Но подождите, – остановила ее Дашина мама. – А как же третье упоминание Анны Ахматовой? Первое – улица. Второе – статья. Ведь, исходя из теории моего свекра, должно быть и третье совпадение.

– Должно, – согласилась Анна Андреевна Голенко. – И, конечно же, было. Вчера вечером мне позвонила моя дочь, из-за которой мне и пришлось разменять квартиру. Она позвонила предложить мне работу. И кем, кем? Торговать косметикой в метро! «В конце концов, – сказала она мне, – в тяжелые для нее времена даже Ахматова торговала на базаре селедкой. А кроме того, мама, ты же не Анна Ахматова!»

– Брошь в виде лиры? – Даша агрессивно почесала нос. – По-моему, это полная бредятина! То есть, – пояснила она, – быть может, Ахматова и нашла какую-то брошь. Я, например, в детстве нашла золотое кольцо на Владимирской горке. Потом продала, ну, когда выросла, жутко деньги были нужны. Причем за бесценок, так жалко… О чем я?

– Об Анне Ахматовой.

– Да. Мало ли кто чего где нашел! Эта поэтесса точно двинутая. Не была бы двинутая, не полезла бы в петлю из-за такой ерунды. Сама придумала. Сама расстроилась. Сама повесилась. Скажешь, нет?

– Скажу, что, скорее всего, ты права.

На лице Чуб отразилось довольство (она любила быть правой!), а руки ее продолжили потрошить платяной шкаф.

Маша Ковалева наморщила лоб – выводы, сделанные из теории трех совпадений несостоявшейся самоубийцей А. Голенко, и впрямь мнились слишком надуманными.

– И Анна Андреевна – жутко распространенное имя и отчество. – Даша придирчиво рассматривала кожаные шорты, больше походившие на стринги-трусы. – И Горенко-Голенко – не аргумент! Если прошерстить киевский адресный стол, можно найти десяток Голенко, двадцать пять Горенко и двух-трех полных тезок – Горенок Анн Андреевн. И все это ровным счетом ничего не значит.

Вот только что-то в дурацкой ночной истории цепляло Машу своей настоящестью.

– А я вот о чем не спала сегодняшней ночью… – Землепотрясная, кряхтя, пыталась влезть в шорты-трусы. – То, что мой Ян не демонстрирует тебе свое отношение ко мне, тоже не означает, что он относится ко мне так же, как и к тебе! Скажешь, я не права? – Шорты сопротивлялись. Но Даша не сдавалась и победила.

– Но все-таки брошка была в виде Лиры, – с сомнением сказала Маша.

– Да хоть в виде черепа и костей! Что из того? Да и была ли она во-още? Может, это такая себе легенда семейная: родичи Ахматовой потом придумали, когда она поэтессой стала, чтоб было чего журналистам в интервью рассказать. Или она сама. Она во-още была жуткой обманщицей. Вот уж кто умел себя распиарить, так это Анечка Горенко. Ты вообще в теме, что еще при ахматовской жизни художники нарисовали больше двухсот ее портретов? Вот это, я понимаю, раскрутка!

Чуб подскочила к зеркалу и показала ему свою попу.

Шорты врезались в ягодицы, оставляя нижнюю часть открытой на обозрение.

Однако в пониманье певицы одежда существовала отнюдь не для того, чтобы что-то скрывать, а одеваться хорошо, в ее понимании, означало – так, чтобы оборачивались все прохожие.

Ныне же следовало расстараться особенно…

– OK! Сзади полюбят, спереди привыкнут, – глубокомысленно огласила Чуб. – А когда мы сегодня с Яном встречаемся?

– Но в Киеве, действительно, не было ни одного большого писателя. Ни одного большого поэта, – продолжала сомневаться студентка исторического факультета. – За всю его историю.

– Не было, – подумав, покивала косами дочь литературного критика. – Но ты так рассуди: а при чем во-още Лира к Киеву? Лира – это ж типа из Древней Греции.

– Логично.

– Остынь! Куча народу находит всякую хрень. Куча народу вешается! Здесь даже нет ничего мистического. – Вид сзади Дашу удовлетворил.

Оставалось подобрать умопомрачительный верх.

– Если бы в этой истории не было ничего мистического, нас бы туда не позвали, – аргументировала Ковалева.

– О’кей, – немедленно отыскала лазейку Землепотрясная, обладавшая ярковыраженным талантом к спорам. – Анна Голенко верила в мистику, и ее мистицизм ее доконал. Поэтому ее проблема как бы подпадала под нашу парафию…

– Я поняла! – озарило Машу. – Теория твоего дедушки Чуба! Теория повторяющихся слов. Это же правда! Так с нами общался Город, когда мы были совершенно слепыми. Он постоянно подбрасывал нам подсказки. Он нас направлял. Все вокруг указывало нам путь – название спектакля на афише, статья в газете…

Внучка Чуб принялась чесать нос.

Именно благодаря статье в случайной газете, принесенной ветром и прибившейся к Дашиным ногам, Дашины ноги и отправились в «Центръ колдовства», где умирающая Киевица Кылына…

– О’кей. И че из того? – оборонилась спорщица. – Это означает лишь то, что мой дедушка был умный парень.

– Нет, – оспорила упрямая Маша. – Это означает, что кто-то специально подводил Анну Голенко к подобному выводу.

– Вот и прекрасно, – сделала нелогичный вывод певица. – Вот мы и поняли, в чем колдовство. Кто-то подводил эту тетку к самоубийству, но мы вовремя вмешались и спасли ее.

– Но кто этот кто-то?

– Какая разница?! – разрезала Даша воздух рукой. – Пойми ты, Голенко – это полный голяк! Я задницей чувствую. – Для убедительности Даша выпятила интуитивное место и похлопала по нему рукой. – Какая-то третьеразрядная поэтесса возомнила, что ее обокрала Анна Ахматова, и решила покончить с собой. Хренотень и графоманские бредни! – Певица вздохнула.

Ибо было понятно: никакая это не хренотень. А нечто важное и значимое, что они по ничерта-незнанию просто не способны понять.

Иначе зачем бы на небе загорался красный огонь?

– Но иногда твоя задница все же ошибается, – сказала Маша.

– Ну, она, конечно, не Господь Бог, – капитулировала Чуб.

Выдернув из шкафа украинскую вышиванку-сорочку, она прикидывала ее на себя.