После ее заветного юные лица Насти и Лейлы кажутся особенно серьезными. И говорят они, наоборот, только о серьезном. Вот кто на самом деле подвержен комплексу отличниц!

— К сожалению, Лейла, придется переделывать. Ты воспользовалась не той шкалой…

— Но, Наталья Павловна! — В черных глазах Лейлы читается укор. — Вы же сами нам объясняли…

— Извини! — Услышав телефонный звонок, я мгновенно забыла о существующих в мире шкалах оценки и методиках проведения экспертного анализа. — Мы продолжим попозже.

Девушка почтительно вышла из кабинета, а я нажала кнопку «SEND» на телефоне с таким чувством, с каким самоубийцы спускают курок. День сегодня необыкновенный — день судебного разбирательства по делу о Лешкиной квартире.

И я не ошиблась в своих предчувствиях: Лешка действительно собирался расстрелять меня. За все! За то, что из множества выставленных на рынок квартир я предложила ему купить именно эту! За то, что из всех бесчисленных адвокатских контор я подписала контракт с самой убогой, беспомощной, голимой.

— Ты мне сам прислал ее адрес… — слабо возразила я.

Но Лешка не слушал:

— И надо было устраивать эту комедию с Глебом! Давно объяснила бы мне, кто он такой, сами бы обо всем договорились! В тысячу раз лучше, без всякого суда.

— Попробуйте договориться теперь…

— Хм! Теперь! Суд подтвердил его права на квартиру. Он не до такой степени придурок! Понятно, почему ты изо всех сил стремилась запихнуть мать в сумасшедший дом!

— Я стремилась?

— Чтобы в родительской квартире мне не досталось ни метра! Мать хотела объявить недееспособной, квартиру перевести на себя. А потом выйти замуж за Глеба — еще и той квартирой завладеть.

— Лешка!

— Что — Лешка? Лешка теперь бомж! Без определенного места жительства!

Лейла деликатно приоткрыла дверь — комплекс отличницы гнал ее исправлять допущенные ошибки. Спросила:

— Наталья Павловна, к вам можно?

Я покачала головой. Надо подумать, подвести итоги. Итак, мой эксперимент с треском провалился. Брат ни минуты не может находиться в тяжелых обстоятельствах. Горе не сделало его терпимее и мудрее. Каким ты был — таким ты и остался!

Господи, для чего я полезла в его жизнь? Что собиралась доказать, объяснить, продемонстрировать? Свое благородство? Обстоятельства сложились таким образом, что о благородстве и заикаться нельзя, дай бог отмыться от той грязи, которой Лешка только что меня окатил.

Сказать ему:

— Я хотела, чтоб ты почувствовал, хотя бы немножко: у этой жизни есть темные стороны.

Он рассмеется:

— Тебе завидно, что твоя жизнь — помойка, а моя — райский сад!

Нечто подобное, только, конечно, совсем в других выражениях, уже однажды сказал мне Глеб. Глеб… Я совсем забыла о нем. Наверное, ему тоже досталось от Лешки. Он — подлинно невинная жертва моих дурацких экспериментов!

Однако настроение у Глеба — безмятежное и спокойное. Дело с квартирой завершилось так, как должно было завершиться. Еще ему по-человечески жаль моего брата. Надо отдать должное: держался Лешка очень корректно. Хотя и удивился, узнав, кто такой Глеб, но не более того. Расстались они вполне мирно, как и положено будущим родственникам. Куда поехал Лешка, Глеб точно не знал. Сам он торопился на работу: новые проблемы и незавершенные дела, а пора уже подумать об отпуске.

— Ты тоже подумай.

— Я думаю, Глеб.

— Наташ… в принципе это не мое дело, но я хотел спросить про Алексея… Где он будет жить?

— Ну как ты думаешь где? — ответила я устало. — Похожа я на человека, способного выкинуть родного брата на улицу? Конечно, на Ленинском проспекте! То есть он получит часть квартиры в собственность, а жить будет по старому адресу — в Ганновере.

— Тем более ты теперь переедешь ко мне… Я думаю, нам надо устроить новоселье!

— Новоселье? Ты же говорил, что родился в этой квартире.

— Действительно, я в ней родился, а вот пожить мне там не пришлось. Я получил ее в наследство от деда, сделал ремонт, вскоре уехал в Новотрубинск и так далее. Ну и что с новосельем?

— Как скажешь.

Мне очень хотелось выдавить из себя хоть капельку радости, но, увы, — в моих словах дышала одна унылая покорность. Безбрежная унылая покорность. Море унылой покорности… Океан. Но Глеб, кажется, хотел именно покорности. Сказал в первом же серьезном разговоре: ты должна соглашаться со мной. Так ему проще. По жизни он не борец.

«Жуткое зрелище будет представлять наше семейство — слабый человек и безропотная жена. — Я криво усмехнулась. — И дети — такие же слабые, унылые, безропотные — родятся от этого союза».

Я представила себе семью: трое детей, отец и мать. Все в серых мешковатых одеждах, почти в рубищах, дети даже не поймешь кто — девочки или мальчики. И бредут они все вместе по пыльной средневековой дороге с посохом и заплечными мешками. Бредут и бредут, словно вырванные из времени.

— Наталья Павловна, объясните, пожалуйста, почему нельзя по этой шкале!

Лейла уже несколько раз заглядывала в кабинет. Мое неподвижное сидение перед включенным монитором она расценила как уклонение от непосредственных служебных обязанностей. А раз так — нужно срочно призвать меня к порядку. Это все разные грани комплекса отличницы…

Закончив консультировать Лейлу, я позвонила Лешке.

— Значит, так, — говорила сухо, без предисловий. — Мы с мамой давно, задолго до суда, решили, что ты получишь свою долю квартиры на Ленинском. Третью часть. Мне кажется, у тебя нет поводов для истерики.

— Да что ты понимаешь? — как вепрь, взревел мой брат. — Я потерял такую квартиру! Считай, у меня из кармана просто вытащили сто тысяч баксов! Прикинь?! Про Ленинский-то понятно! Ленинский — это само собой. Но мою собственную квартиру вернуть уже не получится… В суде мне знаешь что посоветовали? Найти Воронову и стребовать с нее деньги, а я…

— Поезжай к матери и обсуди с ней вопрос своего водворения в нашу квартиру. Только веди себя прилично! — сердито отчеканила я в ответ и с удовольствием зашвырнула телефон в глубины стола Александры Николаевны.

А Ленинский-то, значит, само собой! А я думала… Сначала Лешка почувствует, что оказался без дома, а потом, когда я поделюсь с ним своим планом, оценит мой поступок. И смягчится. Увидит: я просто так готова отдать ему свою собственность. Поймет: это нормально — жертвовать собой для других. Пусть не собой, но хоть своим. Пусть имуществом, а не жизнью.

Но Лешка такое развитие событий изначально мыслил как единственно возможное. Называя себя во всеуслышание бомжом, брат просто рисовался… О чем говорить? Водворение блудного сына и брата в родительский дом — всего лишь мелкая жизненная деталь, несущественная подробность. О таких на третий день забывают!

Остаток дня я прожила с неприятным, гадливым чувством. Не хотелось работать, не хотелось идти домой. И к Глебу ехать не хотелось. Он (так некстати!) затеял праздник, назвав его малым новосельем. Угощал чем-то вкусным, наливал красное вино в узкие высокие стаканы, ежеминутно обнимая, целуя меня или поглаживая мои колени… Внутренний неуют усилился еще и потому, что в последний раз я бывала в этой квартире в обществе Влада. Совсем не к месту вспоминались эпизоды из прошлого, ненужные откровенные подробности, шокирующие мою целомудренную натуру. До чего странно и причудливо может иногда завернуться жизнь!

Отчаявшись хоть немного меня развеселить, Глеб поинтересовался, в чем причина столь плохого настроения.

— Голова болит. — Я выдала первое, что пришло на ум, и тут же почувствовала: у меня действительно болит голова.

— Тяжело быть начальником?

— Тяжело! Скорее бы Александра Николаевна возвращалась из отпуска.

— Тяжела ты, шапка Мономаха, — засмеялся хмельным смехом Глеб.

А я, сколько ни пила в тот вечер, не смогла даже немного расслабиться, не говоря уж о том, чтоб напиться.

— Вот поедем на Памир, оттуда, с высоты, все такой ерундой покажется: суды, квартиры, ценные бумаги… У тебя голова от переутомления болит. Я сейчас уложу тебя спать.