- Конечно, а иначе бы я сидел с вами и жрал спирт с грибочками. – Не удержался я от шпильки в их адрес.
- Мы ещё подумаем от твоей госпитализации, рядовой.
- А это, слава богу, не вам решать. Всё уже договорено на самом верху, товарищи офицеры. Так что сидите и предавайтесь далее своим маленьким радостям жизни.
- Вы забываетесь, военный строитель рядовой Ахмеджанов! – Побагровел военврач, трясущимися руками теребя свою портупею.
- Нет, это вы, кажется, забыли при каких обстоятельствах я попал в госпиталь, многоуважаемые Гиппократы! Так я могу напомнить, если у вас память отшибло! Знайте, я вам не бессловесная тварь, я более молчать не буду!
Понимая, что перепалка может зайти далеко, начмед глазами показал санинструктору, чтобы он меня вывел. А жаль, так хотелось ещё подискутировать, столько у меня накопилось к этим коновалам.
Прождав на крыльце минут пятнадцать, я получил на руки документ о том, что мне положено освобождение от нарядов и тяжёлых работ. Теперь я мог идти в казарму, чего мне очень не хотелось. Поднявшись на четвёртый этаж, я с тяжёлым сердцем толкнул дверь. На тумбочке дневального стоял Марков. Вовка, ошарашенно глядя на меня, рефлекторно отдал честь.
- Вольно, боец! – Раздавил лыбу я.
- Серый, здорово, чёрт такой! – Радостно тискал меня Володька. – А мы уже все решили, что мама отмазала тебя от этого дерьма, мол, ты уже дома водку трескаешь!
- Я так понимаю, что на наши отношения последние события не повлияли? – Осторожно поинтересовался я.
- Да что ты, Серёга, все славяне тебе благодарны. Правда, черножопые матерят по полной, но это-то как раз понятно. Дрючили их тут порядочно, аж стружка летела. Скоро сам убедишься, рота вот-вот придёт на обед. Тут так всё изменилось!
На шум из спального расположения вышел вечно дежурный по роте, теперь уже ефрейтор, Лисовский.
- О, кого я вижу! Главный правдоруб Министерства Обороны прибыл. – Пожал мне руку. – Пойдём, я тебя представлю новому ротному.
В канцелярии находились, помимо незнакомого старшего лейтенанта, прапорщик Баранов и «стакан». Я с нескрываемым интересом рассматривал нового ротного, а он меня. Не женат, отметил я про себя, но вроде неплохой мужик. Баранов, поинтересовавшись моим здоровьем, сразу же перешёл к делу:
- Никто тебя больше здесь даже пальцем не тронет, это я обещаю, но от слов и отношения я оградить тебя не могу. Ты уж извини.
- Ничего, я уж как-нибудь переживу анафему этих приматов.
- Только и ты не зарывайся. Сам понимаешь, одно твое неверное действие и пойдёшь под статью. Замполит батальона зол на тебя. Всё, можешь идти.
- Ты не волнуйся, Сергей, думаю всё наладиться, – как-то душевно, по-доброму сказал новый ротный.
«Стакан» за всё это время разговора мрачно играл желваками, не проронив ни слова. Вид у него был всё такой же неопрятный, но следы беспробудного пьянства уже не так бросались в глаза. Неужели в завязке?
Я вышел в коридор, взял табурет, поставил его возле тумбочки дневального и демонстративно вызывающе уселся на нём, закинув ногу на ногу, непринуждённо болтал с Вовкой.
Когда первые ребята ввалились в расположение роты, то оторопело замерли в дверях, задние напирали, не понимая в чём заминка и возмущённо орали. В конце концов получилось так, что вся рота встала полукругом напротив нас и молча смотрели на меня. Первым, как ни странно, ко мне подошёл главный туркмен, пролепетав что-то на своём, дружелюбно пожал руку. Потом уже, переборов скованность, стали подходить славяне. Со стороны блатных я услышал только сожаление о том, что не сдох там в госпитале. Привычный шум и гам воцарился в казарме. Больше чем уверен, что офицеры напряжённо под дверью подслушивали, но никто из них не вышел.
Вечером, когда Марков сменился с наряда, я его и всё остальное своё отделение повёл в кофейню за свой счёт. Теперь, кстати, Сторожук был назначен командиром. Всё правильно, слишком долго я валялся в госпитале, а командовать же отделением надо. Но почему Вадим, а не Володька? Даже смешно сравнивать их авторитеты в роте! Впрочем, меня это не сильно беспокоило, хотя и задело, не скрою. Мои планы простирались на много дальше нашего отделения. Мне надо обязательно попасть домой, в Москву. А там и до комиссации недалеко. Служить я уже точно более не намерен. Не хочу! Конечно, о своих соображениях я не делился за праздничным столом с ребятами. Мало ли как жизнь сложится. К чему лишние разговоры? Вечернюю поверку проводил старшина, теперь он спал с нами в казарме, а не у себя в каптёрке. Так же на ночь в канцелярии остался Баранов. Наверняка из-за меня.
Отверженный. 24-27 октября.
Не обижайтесь все, кто мне не мил,
Что иногда гляжу по-волчьи.
Я слишком долго всех любил.
Спасибо, отучили, сволочи…
Проснулся я где-то за полчаса до подъёма от холода. Съёжившись от холода под одеялом, я мечтал поскорее попасть в госпиталь обратно. Мне здесь не хотелось задерживаться даже на час! Всё мне тут было чуждо и враждебно, даже стены, мне казалось, недружелюбно смотрели на меня серыми тонами масляной краски. Но тут дневальный проорал традиционное привычным и оттого скучным голосом : «Рота, подъём!». Началась неспешная суета, все вставали хмурые, замёрзшие, изредка украдкой поглядывая на меня с любопытством. Ещё бы, я ведь был главной новостью в их однообразной жизни. В столовой я ограничился чаем и бутербродом с маслом, как всегда, впрочем. Осматривая столовку, я отметил косметический ремонт. Внутри здание всё посвежело, стало как-то даже радужнее что ли, веселее. Правда, у меня вызвал недоумение потолок, выкрашенный в фиолетовый цвет. А мухи… мухи остались, ну куда же без них!
После того, как рота ушла на работы, а я остался предоставлен сам себе, у меня возникла мысль навестить Толика. Предупредив дежурного по роте, я пошёл в учебный комбинат. Сказать, что директор был рад меня видеть, значит ничего не сказать. Он меня мял, тискал, сжимал в своих могучих объятиях и что-то радостно басил. Потом, когда первые эмоции схлынули, он, хлопнув себя по лбу, спросил:
- Ты, наверное, кушать хочешь, Серёня?!
- Да ну, а вот выпить не отказался бы, – лукаво посмотрел на него.
- Ой, какой же я дурак, у меня же поллитровочка коньячка есть! Будешь?
- Странный вопрос, Анатолий Григорьевич, - церемонно ответил я, - наливай, блин!
До обеда я скоротал время с ним в душевных беседах за жизнь, о дальнейших планах и перспективах. Много не пил, так как проблемы с офицерами мне не были нужны. Теперь я у них под прицелом, так сказать, под особым контролем. Давать повод им я не собирался. Я должен быть безупречен во всём, иначе все мои планы летели в тартарары.
После обеда я посетил котельню. Кочегары, тоже наслышанные о моих подвигах, встретили меня радушно. Быстро накрыв нехитрую снедь на стол, мне сунули в руку «косяк». После того, как нас накрыла шмаль, разговор пошёл степенный и умиротворённый. Поговорив от том, о сём, набив желудок несовместимыми друг с другом продуктами (а что вы хотите, голод по обкурке прошибает недетский), я, отяжелевший и апатичный, отправился в казарму.
Первый день в части я благополучно, без всякого сожаления, цинично убил. И слава богу!
Вот так, примерно прошли мои дни в батальоне, в ожидании вызова в госпиталь. Скукота и монотонность будней сменялась ненавистью и словесными перепалками с блатными. Они запретили славянам общаться со мной. Только Вовка, «Шрам», Толик (тот самый, что имел срок за плечами) и «Варшава», плюнув на всё, демонстративно проводили со мной всё свободное время. Другие наши ребята осмеливались нарушить наказ чёрных только, когда рядом никого не было. Я вообще заметил изменения в роте и, к сожалению, не в лучшую сторону. В глазах у ребят я видел затравленность, страх и полное смирение. Потухшие глаза были у когда-то жизнерадостных пацанов. Такого не было перед моей госпитализацией. Да, было тяжело, нам доставалось крепко, но мы находили место для юмора, жизнелюбия, в конце концов. А сейчас я видел покорных овечек, готовых идти на закланье.
