Огромный магнитофон, принесённый Ленкой, гремел на всю округу, радостно вещая ночной и нервно вздрагивающей Москве бессмертные хиты «Ассерт», «AC/DC» «Scorpions». Я, как всегда, быстро перебрав, блевал в туалете, так как в ванной Макар уединился с жирной и безотказной армянкой Рузаной, обладающей отвисшей грудью, как у кормящей собаки. Шиков, пользуясь моментом, пристраивался к Леночке, ничего с пьяни не понимающей. Лобаша на святом родительском диване прелюбодействовал с карликовой по размеру Диной, с удивительной фамилией Небаба. Петрыкин с сознанием дела, сидя по-хозяйски в кресле, стряхивал пепел в парадно-выходные лакированные ботинки отца Лобана, приговаривая при этом: «Даст ист фантастиш, натюрлих» и лениво пытался о пианино открыть «жигулёвское». Однокурсники Лобанова, в дупель пьяные, спали в коридоре на полу валетом, чем я решил воспользоваться. Сняв с одного редкие по тем временам спортивные трусы «adidas» и высморкавшись в них, выбросил в окно. Наутро поиски оказались безрезультатными, их нигде не было. Импортные часы другого парня были спущены в унитаз. После, с чувством выполненного долга, я предложил сокурснице Лобанова уединиться на кухне за бутылочкой красного вина. Алла с пониманием посмотрела на меня и немного смущённо поведала, что она не пьянеет, и я пусть даже не рассчитываю на что-то. Решив испытать судьбу и себя, я рискнул. К сожалению, она оказалась права - сломался я.
Утро добрым не бывает. Вот с этой мыслью я и проснулся на диване с Леночкой, хотя смутно припоминаю, что пристраивался на ночлежку под пианино. В голове от принятой лошадиной дозы алкоголя звенело так, словно весело бил в барабаны боевой пионерский отряд. Язык отказывался ворочаться во рту ввиду страшного сушняка. Рожа отекла до такой степени, что глазки были узенькими, как у японского милитариста. В общем, выглядел я, как гитарист группы «Deep Purple» Томми Болин на пике героинового угара.
Кругом все валялись вповалку и как попало. Батарея пустых бутылок и горы окурков украшали некогда праздничный стол. Пол был заблёван. Хата напоминала настоящий притон. На кухне мною был замечен Лобан, гнавший похмелье вином. Вот тут-то моё состояние подверглось сейсмическому толчку высшего балла, окончательно добив меня. На мой невинный вопрос: «А где Макарушка?», Андрей угрюмо ответил: «Ушёл в армию». Оказывается, что Макар попытался в 5 часов утра поднять хоть кого-то из нас, но натыкался на нечленораздельное мычание и мат. Только в прихожей, на подозрительные шорохи появился Лобан, завёрнутый в простыню, как римский патриций. Чувственно тряся своему тёзке руку и пожелав удачи, он закрыл за ним дверь, даже не предложив проводить до стадиона «Локомотив».
Уже после армии Макар с юмором рассказывал как у «Локомотива», а призывников нашего района собирали именно там, все были с родителями и друзьями, и только он был совершенно один и с дипломатом. Как командированный. До сих пор у меня кошки скребут на душе, и не проходящее чувство вины перед другом гложет меня, когда я вспоминаю эти проводы.
Мои проводы. 20-22 июня 1988 г.
Живёт король Гольянова,
Весёленький чувак,
Зовут его Ахмеджановым,
Он любит пить коньяк!
С утра я с батей отправился навестить могилы своих бабушек, поклониться, так сказать, им перед серьёзным испытанием в моей жизни. На татарском кладбище, где лежит вся родня по отцовской линии, папа попросил муллу прочесть молитву за меня. Необычное ощущение, надо сказать. Последним мы заехали на Ваганьковское кладбище. Я очень люблю В.С. Высоцкого, поэтому мне захотелось побывать у него. По дороге домой в универсаме закупили алкоголь, куда ж без него, родимого! Да, как я и предсказывал, мама дала добро на проведение торжественного отправления меня в ряды доблестной и непобедимой советской армии.
Матушка весь день жарила-парила на кухне, при этом ворча, что больше она на такие уступки не пойдёт, что это в последний раз. Как будто в армию забирают с завидной регулярностью! Странные они люди, эти женщины. Вечно у них в голове одни противоречия. Ну да ладно.
Это единственное застолье, которое не вызывало во мне привычного предвкушения. Я знал, чувствовал, интуиция меня никогда не подводила - впереди будет жопа! Никакой радости мне всё это не доставляло, мне хотелось уединиться, побыть одному. Мрачные мысли жрали меня изнутри. Я даже Леночку свою послал куда подальше и не стал звать на проводы, не веря, что она меня дождётся, зная её темперамент. Замена ей была в лице некой Иры. Девица с крепкой задницей и маленькой грудью, а так же, ну очень болтливая, зато никаких обязательств не требовавшая. В общем, дура дурой.
Вечером пришли мои друзья, те, которых ещё не замела железная рука военкомата, даже Антон Смирнов, с которым мы учились до 7 класса включительно, приехал с гитарой. Все гости были оживлённо энергичные, словно праздник был вселенского масштаба. Родители, мудро улыбаясь пластмассовыми улыбками, для приличия посидели с нами минут тридцать и свалили в маленькую комнату, оставив в качестве наблюдателя мою сестру Нину. Папа, окинув с сожалением стол, полный бухла, ушёл последним, помаявшись в дверях.
В принципе, всё прошло достойно: никто не нарезался, как воин ислама, драк не было тоже. Пил я много, но, как говорится, не в коня корм. Наверное, от нервов. Большую часть ночи я провёл на балконе: курил и пил, с тоской наблюдая, как утро неумолимо приближается всё ближе и ближе. Лобан под «баньку по-белому» Высоцкого, рыдал у меня на плече. Антоха постоянно что-то бренчал на гитаре, чем окончательно очаровал всех девчонок. Серёга Соколов пытался вздремнуть на стуле, делая вид, что он не спит и бодр. Шикова можно было найти, конечно, возле баб.
Где-то в середине ночи мы пошли прогуляться до «сетки», вывернув попутно зачем-то доску объявлений у моего подъезда с корнем. На «сетке» мы поили невесть откуда взявшихся ментов и пели с ними репертуар Розенбаума. Ночь стояла тёплая, было почему-то спокойно и умиротворённо. Может, водочка так подействовала?
Плавно подошло, как лимузин члена Политбюро, время собираться на «Локомотив». По давно заведённой традиции призывников из дома я вышел спиной вперёд с рюкзаком на плечах. У стадиона, в предрассветной дымке, было уже полно народа, все были пьяны и возбуждённы. Военные важно и деловито сновали туда-сюда со списками призывников.
Всё, пришло время расставаться. Всех обняв, расцеловав и пожав протянутые руки, я запрыгнул в автобус под марш «Прощание славянки» уже на ходу. Бухие друзья до поворота бежали за мной и стучали по автобусу, таким образом прощаясь со мной.
В автобусе стояла гнетущая тишина, не знаю у кого как, а у меня лично ком подкатил к горлу, мешая дышать. Слёзы наворачивались на глаза, но я держался из последних сил, тупо уставившись в окно, разглядывая кривые улочки Москвы. Мы подъезжали к «Угрешке» - городской сборный пункт. Типичное школьное двухкорпусное здание московской постройки, окружённое трёхметровым забором.
Выйдя из автобуса, я первым делом, по старой привычке футбольного фаната, сразу осмотрелся. Узнав у сопровождавшего нас офицера, в каком корпусе мы располагаемся, я направился в буфет. У приятеля со двора там работал дружок, через него я хотел выведать, куда нашу команду отправляют. Так я узнал о существовании Улан-Удэ и Бурятии, а так же о том, что вылетаем мы отсюда только завтра вечером. Оценив перспективы провести здесь сутки, я решил свалить на это время домой. Поделившись своими соображениями с парнями, я начал искать подельника. Согласился только один. Обойдя по периметру всю территорию, мы нашли слабое место: на заднем дворе, у забора рос огромный дуб, своей кроной как раз ложась на него. Вот по нему и ушли. Поймав такси, благо деньги были, мы умчались - каждый в своём направлении.
На одном из перекрёстков сзади кто-то отчаянно жал на клаксон. Я выглянул в окно и обомлел. В «волге» мышиного цвета сидели мои родители! Они узнали меня по рукаву клетчатой байковой рубашки правой руки, которую я высовывал из такси, стряхивая пепел сигареты. Прямо там на перекрёстке я пересел в родительскую машину.
