Сестра была в шоке, она решила, что я сбежал навсегда. Эрдельтерьер, мой любимый пёс Юник, радостно прыгал как мячик, всего меня обслюнявив. Вечером я, никого не предупредив, появился на «сетке». Дружки, придавленные летней духотой, тяжким похмельем и потерей главного идейного вдохновителя всех начинаний, молча сидели, осмысливая последние события. Вылезая из кустов, я проорал: «Рота, строиться!». Девчонки радостно завизжали, а у корешей отвисли челюсти. Только Вилька подбежав, сразу предложил: «Пиво будешь?». Поведав всю историю своего побега, я пробыл с ними до поздней ночи.
На следующий день я валялся на диване, мечтал о всякой хрени, листал газеты и перебирал свои фотографии. Вечером надо было ехать обратно на «Угрешку», Лобаша вызвался ехать со мной. В дороге все прибито молчали. А что было говорить, и так всё было ясно. Прощание у КПП было коротким и скупым по-мужски. Я растворился в вечерних сумерках за воротами на 6 месяцев.
Наш офицер подозрительно поинтересовался, почему меня не было на перекличках. Невинно глядя ему в глаза, я ответил, что спал сутки напролёт и ничего не слышал. Он только махнул рукой и что-то пометил в блокноте. Все пацаны мне завидовали. А кто им-то мешал наведаться домой?
Нас везут в «Икарусе» в аэропорт «Домодедово». Все курят, пьют и прыгают, раскачивая автобус, поют и машут в окна проезжающим машинам. Настрой у всех был боевой. Мы почему-то решили, что все будем в одной роте и сможем дать отпор «дедам». Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. У своих джинсов я оторвал штанины по колено, на заднице красовалась надпись «ДМБ-90», чтоб не достались старослужащим. Рубаха тоже подверглась варварскому дизайну. В аэропорту нас быстренько посадили в самолёт, видимо боялись, что пьяные призывники расползутся по всему зданию - ищи нас потом. Полёт запомнился холодом и похмельем. Стюардессам мы обещали через 2 года встретиться и жениться на них. М-да, молодость.
ИЛ-86 мягко коснулся земли и приятно зашуршал своими шасси по взлётке. Как только мы покинули борт лайнера, сразу почувствовался жарко-липкий климат, но не такой, как на Чёрном море. На город уже спускалась ночь, а на нас - тревога перед неизвестностью. Вокруг были сопки и десятка два солдат, тут же оцепивших нас. Так, наверное, чувствовали себя заключённые на этапе в мрачные тридцатые годы. Загрузив в дребезжащий, видавший виды автобус, нас повезли куда-то за город, как потом оказалось, в посёлок Силикатный, где дислоцировалась наша часть. Всё. Можно сказать, что служба началась.
Улан-Удэ. Начало. 23-30 июня.1988 г.
Куда там Достоевскому
С «записками» известными,
Увидел бы, покойничек, как бьют о двери лбы!
И рассказать бы Гоголю
про нашу жизнь убогую,
Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.
.
В кромешной темноте забайкальской ночи автобус, усердно пыхтя, заехал на территорию воинской части, сразу подрулив к ярко освещённой бане. Вокруг стояло много военнослужащих в странной форме. Вылезали мы из транспорта под улюлюканье и крики: «Духов привезли! Вешайтесь, черти!».
В бане нам приказали снять свою одежду и идти в помывочную - смыть с себя, так сказать, вольный дух гражданки. Далее мы выстроились в очередь за получением обмундирования. Несмотря на огромный выбор формы, всем раздавали первую попавшуюся. Мне, например, выдали сапоги 39-го, а не 41-го размера и хэбэшку самую большую, какая была на складе. Почему? Не знаю, но думаю, чтоб сразу показать, что это - АРМИЯ, а ты здесь НИКТО и НИЧТО. Переодевшись, мы построились в две шеренги, ожидая пока нас разберут по ротам. Получилось так, что в каждую роту попало по 5 человек.
Нашу группу вёл маленький сержант азербайджанец с полным отсутствием плеч и прутиком в руке. Путь к нашей казарме пролегал через огромного размера плац. Тут этот бравый сержант, видимо, вспомнив свою пастушью юность, решил нас подгонять своим прутиком как баранов. Все почему-то молча терпели. Только я возмутился и с разворота хрястнул азику в челюсть. Полетел он красиво так, горизонтально земле. Вскочив и ошалело вращая глазами, он заорал что-то на своём языке. Изо всех щелей и кустов повылезало несколько таких же маленьких уродов. Бились мы зло и отчаянно, но силы были слишком уж не равны.
С разбитыми лицами и кулаками мы пришли на склад нашего батальона получить постельные принадлежности, а так же поменять, если кому надо, сапоги и обмундирование по размеру. Во время обмена-выдачи произошла ещё одна драка, теперь уже с казахами. Нас хотели просто ограбить. У одного забрали электробритву, у другого - тельняшку, ну и так далее. Опять численный перевес был не на нашей стороне. Сколько же здесь чёрных?
Наконец-то мы добрались до расположения нашей 4 роты. В нос ударил ужасающий духан кирзовых сапог, портянок и несвежих мужских тел. Пока мы осматривались и застилали кровати многие в казарме проснулись и молча наблюдали за нами. Минут через пять из дальнего угла отделились две тени и направились в нашу сторону. Два кряжистых кавказца предложили мне пройти в ленинскую комнату. Ленинская комната первоначально должна была, по задумке «высших умов» из Главполитуправления вооружённых сил, служить солдатам для политинформации и чтения газет-журналов, а также - написания писем на родину. На вопрос, есть ли у меня деньги, я резонно спросил: «А вам какое дело?». В следующее мгновенье меня сбил с ног чудовищной силы удар. Сквозь кровавую пелену я кое-как добрался до своей койки.
Утром я вздрогнул от непривычного и противного вопля: «Рота, подъём!». Боже, что это было? Только я успел подумать, как получил кирзачом в лицо.
- Тебя что, падла, команда не касается? - на меня зло смотрел какой-то огромный и совершенно чёрный, как африканская ночь, сержант.
- А чём дело? - цивильно поинтересовался я.
- Ты в армии, душара, бегом на зарядку!
Только сейчас я догнал. Твою мать, точно, я же в армии! Попытавшись подняться, я застонал от нестерпимой боли. Кровь из моей разбитой накануне рожи запеклась и прилипла к подушке, поэтому вставая, я потянул её за собой. Но, делать было нечего и, оторвав подушку от себя, я собрался на зарядку. Голова жутко трещала, похоже, сотрясение у меня приличное.
В армии перво-наперво надо научиться наматывать портянки. От этого зависит состояние твоего бытия в первый месяц службы. Хорошо, что банщика, который нам показывал, как это делать, я слушал внимательно. За все 2 года у меня ни разу не было проблем. Ни разу. Я и спустя 20 лет могу намотать портянки с закрытыми глазами.
Выскочив на плац, я огляделся. Вдоль него стояли две четырёхэтажные двухподъездные казармы из красного кирпича. В каждом подъезде по батальону, каждая рота занимала свой этаж. Были ещё какие-то одноэтажные здания.
Ёжась от сырости и ветра, к тому же накрапывал мелкий противный дождик, вся часть построилась в колонну по четыре и рванула по периметру плаца. Всё это называется кроссом на 3 километра. Эта хрень мне сразу не понравилась, и я решил непременно от зарядки в будущем отмазаться.
Взмыленные и обессиленные мы приводили себя в порядок. Умывшись в грязном и ржавом умывальнике такой же водой, я заправлял свою койку. Тут ко мне подошёл, как потом оказалось, аварец. Наблюдая за мной, спросил:
- Ти ктё пё нации?
- Татарин, а что?
- Язик свёй зняэшь?
- Ну, так, чуть-чуть.
- Тёгдя нэ смэй сэбья тяк нязивать! Ти рюський.
- Слышь ты, горилла, иди давай овец своих учи, умник, блин, выискался! - Возмутился я. - Спустились тут с гор за солью и давай командовать. Совсем обозрело зверьё! Вали отсюда, козёл!
Обалдев от такого напора, он с минуту соображал, что делать, а потом побежал за подмогой к своим. От расправы меня спасло то, что в роту прибыло офицерьё - два капитана (наш ротный и комсорг батальона) и прапорщик (замполит роты).
