Ребята нам обрадовались. Для начала Гришка предложил нам папиросу, набитую какой-то странной травой. Прожив почти девятнадцать лет, я не знал, что такое конопля. Всё-таки в советское время учебные заведения оберегали от торговцев «дурью». И менты были порядочнее и человечнее. Сначала меня не зацепила «травка», но со второго штакетника я поплыл. Всё стало как в замедленной съёмке, было грустно и смешно одновременно. Потом захотелось жутко жрать. Вот тут-то нас с Марковым ребята угостили наваристыми щами с мясом. На второе была варёная картошечка с мясом.
- Ребята, откуда такая роскошь? – блаженно развалившись на диване, спросил я.
- Гав-гав, Серёга! – лукаво глядя на меня, ржали кочегары.
- Не понял, чего лаете, дурни?
- Это вам лаять надо, пацаны, мы уже привыкли за год собачатину жрать в голодные времена.
Только тогда я понял в чём дело. Я был в шоке, я всегда любил собак. А тут слопать её и в супе, и картошке. Самое интересное, что у меня не было рвотных позывов из-за брезгливости. Скажу честно, мне понравилось мясо. Володька вообще заявил, что с голодухи можно и чурбана какого-нибудь забить на шашлык.
Через неделю после начала апокалипсиса столовского в гарнизоне произошёл случай, вернувший в мгновение ока электричество. Вспышка, распалившая огромный костёр всеобщей ненависти, произошла там, где её не ждали.
Ночью блатные из нашего батальона решили сходить в самоволку в соседний посёлок. Поживиться хотели курами, яйцами в курятнике, может, если удача улыбнётся, то и корову втихую подоить. Короче, на промысел отправились. Воровать. Черноту население не любило, поэтому и не подкармливало как нас. Их возле забора задержал патруль комендантского взвода. Слово за слово, в общем - понеслось. С каждой из сторон по одному побежали за помощью к своим. Кто-то кого-то перехватил в дороге, кто-то увидел что-то из окна. Закончилось всё грандиозной дракой на плацу, в полутьме, при зловеще мерцающем синевой свете фонарей. Дрались не только краснопёрые с чёрными, но и все славяне выбежали против блатных биться. Стоял такой хруст сломанных челюстей, свёрнутых носов и проломленных черепов, что мне даже жутко стало. Черенки лопат, ремни, табуреты, вёдра, кирзачи и прочие подручные предметы мелькали перед лицом. Как меня там не прибили, до сих пор загадка. Хотя я особо-то и не лез в гущу, всё более наскоками нападал сзади с ремнём в руках и отскакивал обратно.
Бедные, перепуганные офицеры беспомощно бегали и пытались остановить кровопролитие. Куда там! Если бы они сунулись в толпу, то за их жизнь я и ломаного гроша не дал бы. Кто-нибудь, да отвёл бы душу на них. Остановились мы сами. Силы закончились, практически все были в боевых ранах, кто-то валялся в полной отключке. Победителей не было. Всем досталось. Очень многих потом госпитализировали с переломами, вывихами и т.д.
Командование, пораскинув своими мозгами, решило не доводить дело до критической точки и вызвало, наконец-то, электриков, закупило необходимые детали для трансформаторной будки. Что же мешало сразу это сделать? Почему довели тысячу людей до состояния диких зверей? Откуда такое равнодушие у офицеров к солдатам? Ведь по своей сути мы были дети ещё, матери наши отдали нас под их опеку, мы не прятались от призыва, мы честно отправились служить. Меня вообще поражало многое тут. Например, нам не платили семь рублей, так как мы на стройке должны, якобы, зарплату получать. Зубную пасту не выдавали, курево было дефицитом. Многие опускались до того, что подбирали окурки после офицеров.
Когда я только прибыл в часть, то поразился отвратительному запаху от постельного белья. Когда я спросил ребят, что это такое, то мне простодушно объяснили, что его посыпают дустом от платяных вшей. Утром просыпаешься, а тебя ведёт, как наркомана. Так за ночь надышишься. И вот в такой армии я хотел сделать блестящую карьеру офицера-танкиста.
Пришёл и мой черёд заступать дневальным в наряд по роте. Событие пришлось как раз на возвращение из санчасти Магомедова. Готовил меня в наряд Лисовский, парень из Новосибирска, он заступал дежурным по роте. Я побрился, подшил свежий подворотничок из чьей-то простыни, до блеска полирнул сапоги. Так как я был уже борзым капитально, то вторым дневальным дали азербайджанца – кто-то ведь должен был делать всю грязную работу. Ну не я же, в самом-то деле?! Азербайджанцы стояли в солдатской иерархии на самой низшей ступени, то есть были «чмырями».
Ровно в шесть часов вечера все наряды гарнизона стояли на плацу на разводе. Дежурный по гарнизону, какой-то майор, важно прохаживался вдоль строя и спрашивал уставные обязанности наряда у, как казалось ему, наиболее подозрительных служивых. Меня от греха подальше спрятали во вторую шеренгу, я же устав так и не то, что не читал, я его даже не открывал. Слава богу, пронесло, на меня сей важный чин даже внимания не обратил.
После ужина я заступил в наряд. Отправив азика драить полы в туалетную комнату, я встал на тумбочку дневального. Только-только осмотрелся, как в роту вошёл тот самый чеченец. Вот так встреча. Ни он, ни я никак не ожидали увидеть друг друга так сразу. Злорадно глядя на меня, он прошипел:
- Вот и поговорим сегодня ночью. Наслышан я о твоих «подвигах».
- Я тоже «рад» тебя видеть. Жаль, что не мёртвенького.
Отбой у нас был в десять вечера. Разумно посчитав, что первым стоять выгоднее, спать я сначала отправил азика, а сам до двух ночи остался в наряде. Часа два прошли на удивление спокойно, а потом из спального расположения появился Магомедов.
- Ну что, пойдём в Ленкомнату, борзый?
- Пошли.
Волнение было приличное, я никогда не справился бы с ним, уж слишком здоровый был он, настоящий атлет. Внутренне меня трясло так, что даже мысли путались. Чеченец, заметив это, сказал:
- Ну, овечий хвост, пора отвечать за свои дела.
Тут же последовал удар в лицо такой силы, что искры из глаз посыпались. Оттолкнув его и выскочив из ленкомнаты, я рванул в бытовку, сломя голову. Я вспомнил, что там лежали куски разбитого стекла. Схватив голыми руками самый острый, как штык, кусок, я направился на Магомедова. Страх и злоба были такой силы, что я не чувствовал боли от впившегося стекла мне в ладонь. Оказывается, я со всей дури сжимал стекло, даже кровь капала на пол. Надо отдать долг чеченцу, он не испугался, а раскинув руки в сторону, прорычал:
- Ну давай, иди сюда, бей!
Все блатные собрались посмотреть на нас, но никто не влезал. Молча стояли и наблюдали.
Тут на шум из каптёрки выбежал старшина. Когда он оценил ситуацию, то сразу же мягкой кошачьей походкой подошёл ко мне и начал ласково говорить:
- Серёжа, Серёженька, успокойся, отдай мне стекляшку, ты ручку поранил, кровь льётся, отдай, пожалуйста. Ты меня слышишь? Я старшина твой, Гоча Зоидзе.
Он сделал знак чурбанам и Магомедова увели. Гоча пообещал, что меня никто не тронет в наряде. Я успокоился, расслабился, из меня как воздух выпустили, нехотя разжал пальцы и отдал осколок ему. Напряжение спало, захотелось дико спать. Поэтому я азика поднял на час раньше положенного.
Утро прошло спокойно. Ротного встречал докладом я. Азеру такое не поручишь. Когда капитан ввалился бухой в расположение роты, то опешил, увидев меня:
- О, наглеца припрягли в наряд! Давно пора!
Я, чеканя каждый шаг, направился к нему и, встав за три шага, доложил:
- Товарищ капитан, за время моего дежурства происшествий не случилось. Дневальный по роте военный строитель рядовой Ахмеджанов!
- Да, а с рукой что, почему перевязана кисть?
- Последствия онанизма, товарищ капитан!
- Всё умничаешь. Тьфу на тебя, пройдоха, – сказал «стакан» и направился в канцелярию.
После завтрака надо было за казармой в уличном туалете собрать использованную газету и сжечь. Ну вы понимаете, о чём я. Лисовский отправил туда азика, а я в окно следил за ним. Представляете, это «чмо» руками собирал газеты и руками же утрамбовывал их в металлическом баке. Меня чуть не вырвало, ну совсем нет никакого понятия о брезгливости. Кошмар! Дикарь, он и есть дикарь.
