После обеда мы снова прибыли на стройку, только уже сразу же отправились к Селенге, даже не попытавшись найти прораба. Назарова я отправил за сухими ветками. Захотелось посидеть у костра, как в походе или на рыбалке. Вспомнить жизнь свою доармейскую, друзей и баб. Глядя на языки пламени, отрешиться от действительности. Пацаны разогрели тушёнку на огне. Поели, чаёк сварганили знатный.

Хороший получился день. Спокойный такой, умиротворённый, а это уже немаловажно. Только к самому ужину мы вернулись в казармы.

Так прошло несколько дней. К работе нас подпустили только после того, как мы сдали экзамены в учебном комбинате. Директор подмахнул наши корочки не глядя. Вот так мы стали стропальщиками третьего разряда.

В один из дней со мной на стройке произошёл незаурядный случай. Как-то, стоя возле крана, я зацепил бетонные трубы тросами подъёмного крана и, нет, чтобы отойти дураку, остался стоять, скомандовав крановщику: «вира». Тот поднял груз, мне захотелось закурить, но спички отсырели. Тогда, поискав глазами кого-нибудь, я увидел проходившего азика из нашей части. Пошёл к нему за огоньком, тут тросы лопнули и трубы с неимоверным грохотом рухнули прямо на то место, где минуту назад стоял я. Когда рассеялась туча пыли, и всё улеглось, я понял что произошло. Меня прошиб холодный пот и аж заколотило от ужаса. Разминулся со смертью, а ещё говорят, что курение вредит здоровью. Если бы я не был курящим, то быть бы мне размазанным, как блинчик на масленицу, по всей стройплощадке! Повезло, однако.

Со временем быт и служба на стройке наладились. Мы стали уже своими там. Местные мужики регулярно снабжали нас сигаретами, подкармливали. Мы научились менять унитазы или ванны на тушёнку, картошку и водку. Очень выгодный бизнес наладили. Прорабу, по-моему, было всё по барабану. Изредка он подходил к нам, когда мы на костре готовили себе обед и спрашивал:

- Ну как, не сдохли ещё, мерзавцы?

- Не, мы живучие, как блоха казарменная! - радостно вещали мы ему в ответ.

- Ну-ну, живите и дальше, подонки! - говорил он и, удаляясь куда-то, довольно потирал руки. Весёлым и странным типом был наш прораб.

А в это время в роте, да не только в ней, но и в части, и во всём гарнизоне власть взяли в свои руки кавказцы. Взяли как потом выяснилось окончательно и бесповоротно. Начинался беспредел под названием «землячество».

«Землячество», хочу вам сказать, намного страшнее «дедовщины». При «дедовщине» ты «летаешь» половину срока службы и, если не обозначился как «чмо», то будешь жить счастливо и весело. С «землячеством» всё намного сложнее. Тут создаются группировки по национальному или территориальному признаку. Как ты себя поставишь в начале службы, так и будешь жить все два года. Но пройти придётся жесточайшие испытания, чтобы тебя признали даже чужие группировки.

Практически каждую ночь в казарме творилось чёрт знает что. Подо мной, на нижней койке лежал писарь нашей роты Яшка Руссо, молдаванин. Так я практически каждую ночь просыпался от того, что моя койка ходила ходуном! Так Яша трясся от ужаса увиденного ночных забав. Тут ещё азербайджанцы стали выяснять отношения с армянами. В том ведь году полыхнул Нагорный Карабах. Как только кому-нибудь придёт письмо с родины о том, что сожгли дом, убили, изнасиловали родственника, так ночью начинается битва за Карабах. Самые жестокие драки были среди них. Я всегда с любопытством наблюдал за этим зрелищем со своей койки.

Чурки обнаглели уже до того, что и днём начали беспредельничать. Самым любимым развлечением у них было расставиться по всей лестнице с четвёртого этажа по первый, с ремнями наизготовку. Когда наша рота бежала на построение вниз, то кавказцы со смехом лупили всех подряд по спинам бляхами ремней.

Мне это всё претило, я пытался бороться с этой вакханалией, но я был один. На все мои уговоры братья-славяне молча тупили глаза вниз. Никто не смел перечить блатным. Их просто напросто боялись. Считали, что лучше маленькие унижения терпеть, чем серьёзное избиение. Больше всего меня поражало, что и бывшие судимые, а таких тоже у нас хватало, терпели. Мои доводы, что нас больше, никак на них не влияло. Поняв, что эту стену страха мне не пробить, я плюнул на них, предупредив их, что о моей помощи они могут забыть. Только Вовка Марков меня поддержал – настоящий боец!

Так мы и стали держаться друг друга. Бывало, что у меня силы кончались, руки опускались, но Вовка встряхивал меня, не давал падать духом. Бывало, что и Вовка сам начинал ломаться, тогда уже мой черёд подставить плечо другу. По одному мы не выдержали бы, дрогнули бы, потеряли бы веру в себя. Конечно, вдвоём нам было легче не только физическом плане, но и в духовном. Владимир Марков в моём сердце навсегда останется настоящим мужиком и человеком среди сослуживцев в Улан – Удэ.

Тут ещё каждую вечернюю поверку сержант Гаджиев полюбил проходить сзади строя и бить кулаком по почкам всем, кто не мог или боялся ответить. Вот так со скукой он боролся. Но уже появились несколько ребят, кого он не трогал. Я с Володькой тоже вошёл в число избранных. С каждой дракой, с каждой каплей крови, с каждым новым синяком мы всё больше и больше завоёвывали себе имя. Правда, нас стали звать чокнутыми. Мы хватались за всё, что попадало под руку и бились. А что нам ещё оставалось, если зверьё по одному не нападало? Как ещё мы могли отбиться от них? На стройке, я помню, в толпу даже унитаз запустил, отгоняя её от лежавшего уже бездыханного Маркова. Вовка как-то включил газосварку и направил её на дагестанцев, уже разгоняя их от меня, валяющегося в крови.

Многие нас ненавидели, даже среди казахов были такие. Их удивляло наша решимость и упорство. Все же видели, как смирилась со своей участью практически основная масса роты. Мы же с Вовкой понимали, что обратного пути нет, что если дадим слабину, то на нас отыграются за всё.

Многие начали по ночам читать стишки, петь песенки, в общем, развлекали блатных. На стройке пахали за себя и того чурку. В наряде полы мыли не только в расположении своей роты, но и у других. Так дежурные просили в помощь друг у друга «чмошников».

Нет, конечно, я с ними общался, помогал куревом, хавчиком, но никогда я за них не вставал на защиту. Мне одного раза хватило с лихвой. А произошло вот что.

В один из дней, во время обеда на стройке, ко мне и Маркову подошли наши ребята и попросили защиты от чурок.

- Так вы понимаете, что вам тоже придётся биться с ними? – спросили мы. – Не рассчитывайте отсидеться за нашими спинами.

- Конечно, мы всё понимаем. Помогите, пацаны, мы устали, а сами не справимся уже, – умоляюще смотрели они на нас. Ну, прямо глазами щенят.

Вот как можно было отказать, тем более своим, в принципе, ребятам? Договорились, что если кого ночью поднимут, то он крикнет: «мужики». Это и будет сигналом для остальных. Все поднимаются на защиту, а там, глядишь, поднимутся хохлы, челябинские, алтайские и остальные славяне. Справимся, нас же больше в несколько раз, в конце-то концов!

Самое удивительное, что ночью подняли меня! Наш разговор подслушал хохол Костя, парень из Жмеринки, по кличке «кот». Он был на побегушках у чёрных. За это они его не трогали, но и близко к себе не подпускали.

Я, как и положено, гаркнул на всю казарму: «Мужики»!

И что вы думаете? Хоть кто-нибудь встал? Ага, сейчас! Кроме Вовки моего, все остальные сделали вид, что спят мёртвым сном, сволочи. Еле отбились тогда мы. Табуреты летали по всей казарме, несколько коек перевернули, все полы кровищью залили, но выстояли. Битва была похлеще, чем на поле Куликовом. Очухались мы только тогда, когда нас дневальные водой из ведра поливали.

Наутро меня вызвал к себе в каптёрку старшина. Там уже сидели сержант Махач Гаджиев и уважаемый всеми в батальоне аварец Занди Давгаев.

- Ты что творишь, чёрный москвич? Ты не понимаешь, что тебя грохнут здесь или инвалидом сделают? Угомонись сам и своего кореша успокой, – заговорил первым Зоидзе.

- Ты подумай о том, что через два года на дембель уйдёшь. Так уйди же здоровым, Серёга, – добавил Махач.