Утром нас всех вызвал к себе замполит роты и буднично сообщил, что после завтрака мы принимаем присягу. В Ленкомнате. В хэбэшках. Меня это так потрясло, что я не съязвил, как обычно, по поводу очередной нелепицы. Я был просто подавлен и смят этой новостью. На завтрак мы отправились в дурном расположении духа.
В одиннадцать часов, когда вся рота уже ушла на работы, Баранов приказал все парты в Ленкомнате сдвинуть к одной стене. Дневальные отдраили полы до совершенства, хоть кушай с них. Меня наш прапор отвёл в сторону для разговора :
- Ахмеджанов, тут туркмены будут принимать с вами присягу. По-русски они не говорят, так что я тебя очень прошу, нет, заклинаю, не устрой тут клоунаду, пожалуйста.
- С чего вы так решили, товарищ прапорщик?! Клоунаду вы уже устроили, если взглянуть на обстоятельства принятия присяги. Так что не волнуйтесь, мне нечего добавить к этому шапито.
Мы стояли в две шеренги. Первым командир роты вызвал меня. Выйдя из строя и повернувшись к нему лицом, я зачитал текст присяги, сноровисто подсунутый мне в кожаной папке замполитом. После, расписавшись в чём-то похожем на ведомость, я вернулся в строй. Процедура прошла одинаково для всех русскоязычных ребят.
Настало время туркменов. Нет, я не могу сказать, что плохо к ним относился. Скорее наоборот. Они были выдержанные, спокойные ребята. Никуда не лезли, ни на кого не наезжали, но и себя не давали в обиду. Друг за друга были горой. Главный среди них тоже не знал ни слова по-русски, но мы как-то сразу прониклись взаимоуважением: он - ко мне, я - к нему. Почему их не научили русскому, узнать мне было не суждено.
Каждого туркмена вызывал ротный. Тот выходил и вставал рядом с замполитом. Баранов тихо говорил пару слов из присяги, туркмен с чудовищным акцентом повторял их. Прошло полтора часа, пока пятерых азиатов смогли подвести к присяге. Я чуть с ума не сошёл за это время. В награду нам дали выходной до самого отбоя, но без выхода за пределы части.
Отправив своих ребят в учебный комбинат, я сбегал в столовку к Лёхе. Потом заскочил в кочегарку к ребятам. Я всех пригласил на обмывку присяги. К обеду подтянулись все мои новые знакомые. Повар и кочегары принесли столько разнообразной еды, что у моих сослуживцев голова закружилась и слюнки потекли. Анатолий Григорьевич достал несколько бутылок водки. Игорь вытащил из шкафа магнитофон. Мы себя хоть на время почувствовали как на гражданке. Было ощущение свободы и безмятежности. Казалось, что весь мир нам благоволит, а жизнь представлялась исключительно в розовом цвете. В общем, пьянка удалась на славу.
Довольные, пьяные и сытые мы прибыли в роту намного позже, чем к отбою, но нам и слова никто не сказал, только дежурный по части покачал головой и понимающе улыбнулся. Друзья помогли мне забраться на второй ярус. Лёг я на койку, не раздеваясь – в сапогах и мордой вниз, уткнувшись в подушку. Сашка - Варшава, мой сосед, протянул мне руку приветствия :
- С праздником, дружище.
- Спасибо, брат. - Прожевал я в ответ слова благодарности вперемежку с невесть как попавшим в рот уголком одеяла, пожимая впотьмах его руку.
Завтра утро начнётся для меня уже, как для настоящего солдата, принявшего присягу, а значит отвечающего за свои поступки юридически. Распустив слюни, как трудолюбивый паук паутину, по всей подушке, с улыбкой идиота, я проваливался в глубокий сон. Сон, где нет сержантов, где нет офицеров, где нет чёрных, где нет «шедевральной» столовой, где нет армии самой, чёрт побери. Сон счастливого человека с гражданки, мать вашу! Вольный сон вольного человека!
Честь имею. 2 - 28 июля 1988 г.
И рано нас равнять с болотной слизью -
Мы гнёзд себе на гнили не совьём!
Мы не умрём мучительною жизнью -
Мы лучше верной смертью оживём!
Первое утро после присяги ознаменовалось письмом из дома. Было это даже символично как-то. Сразу после завтрака я уединился за казармой, достал сигарету и дрожащими руками распечатал конверт. Почерк был отца. «Здравствуй, сынок». Такие добрые слова я уже давно не слышал. Слёзы непроизвольно навернулись на глаза и побежали неудержимым потоком. Я рыдал, рыдал навзрыд, как маленький ребёнок, никого не стесняясь. Мне в этот момент было плевать на всех и вся. Ничто не могло разорвать связующую нить с отчим домом. Краем уха, сквозь бурю эмоций, я услышал сочувственно:
- Первое письмо, видать, из дома парню пришло, вот и истерика у него.
Успокоившись, я прочитал его. Покурив, прочёл ещё раз. Потом ещё. Я всё никак не мог остановиться, хотя батя писал всякие банальности. Рассказал новости из дома. Советовал терпеть тяготы воинской службы. Наивный. Знал бы он как теперь в армии, не то что в его времена. Всё изменилось, причём в чудовищную сторону.
С распухшим лицом я привёл своих ребят в комбинат. Толик, увидев меня, всё сразу понял, и повёл прямиком в свой кабинет. Заварив чаю и выставив печенье на стол, он вышел, оставив меня одного. Я был ему очень за это благодарен. Мне действительно надо было посидеть одному, собраться мыслями, переварить всё ещё раз. Я был выбит из колеи, раздавлен, смят просто. Как потом выяснилось, почти все через это проходят. Видать стресс колоссальный получает новобранец. Я потом много раз видел подобное с другими и всегда с пониманием относился к этому.
После обеда директор объявил, что назавтра мы все выходим всё-таки на практику, но уже законно, по путевому листу. Стройка ждёт своих героев.
Утро разбудило нашу роту звериным рыком и каким-то бабьим рёвом. Вскочив, мы все бросились к центральному проходу. В центре его стоял, пошатываясь, наш капитан, сжимавший разбитую телефонную трубку. Напротив него на тумбочке дневального, как мы называли пост роты номер один, сгорбившись и приняв тело аморфного существа в слезах, соплях и крови, ревел азербайджанец. Ротный яростно требовал от него утренний доклад, а у парня с русским языком были проблемы, как у нашего «стакана» с тягой к алкоголю. В общем, тот только дрожал, плакал и молчал. Кэпа заводило это ещё более, и он всё усерднее добивался, посредством ударов трубкой по голове бедолаги, хоть чего-нибудь вразумительного от дневального. Рядом стояли мертвенно-бледные дежурный по роте и дневальный свободной смены. Чуть поостыв, посмотрев на нас залитыми с утра глазами, ротный исчез в канцелярии, громко хлопнув дверью. Симпатично начался день.
После завтрака, уже в кабинете Толика я получил наряд-путёвку и отправился со своими ребятами на близлежащую стройку, которая находилась прямо на берегу реки Селенга.
КПП мы прошли без приключений, и минут через пятнадцать были на месте. Быстро разыскав прораба вручив ему наряд, спросил его, что нам делать, куда он нас определит. Почесав в затылке, он задал вопрос:
- Курите?
- Ага, - недоумённо ответил я.
- Ну и курите. Мне не до вас сегодня.
- Тогда мы на речку сходим?
- Да как хотите, только не утоните. Отвечай потом за вас, обормотов.
Радостной гурьбой мы скатились по крутому обрыву к реке. Надо сказать, что река имела сильнейшее течение, вода аж была буро-коричневого цвета. Ширина её была где-то метров шестьдесят. Раздевшись, мы осторожно полезли в воду. Уже через пару метров, я почувствовал, что меня начало сносить вниз по течению и предупредил ребят об этом. Так мы плескались, не заходя далеко от берега, и загорали до самого обеда. Денис, мечтательно глядя на небо, протянул:
- Эх, вот так бы всю службу.
- Только ты не забывай о предстоящей зиме! - мрачно напомнил Владька.
- Плюньте вы на будущее, пацаны, живите сегодняшним днём, - философски заметил я.
А что, погода стояла хорошая, жратва с куревом были, работать не надо, никого над нами нет. Вот и лежи да радуйся лафе полной. Когда ещё вот так поваляешься на песочке под солнышком голышом. До самого обеда мы коротали время за разговорами о том, кто и как жил на гражданке, чем занимался там. Один Влад Никитин всё на еду пытался свернуть тему, но его все тут же посылали куда подальше. Он вообще думал только о ней всё время.
