И вдруг я понял.

— Это парень из «Муви Колл», точно? Ты с ним болтаешь?

— Разговариваю. Я откликаюсь на страстный интерес. Кол говорит со мной о фильмах. Ты никогда не разговаривал со мной о фильмах.

— Мать твою, и что теперь? — заорал я. — Господи Боже мой!

— Ты говоришь про Годзиллу? У Кола член, как у Год-зиллы. Я теперь изучаю кино, скоро буду знать все. А ты, Ховард Деланти, знаешь, что в кино много секса?

— Меня зовут Хорейс, — запротестовал я. — А у Годзил-лы нет никакого члена, и у твоего Кола, кстати, тоже. Он всего-навсего голос и только. Как ты. Мать твою, нет у него никакого…

Щелк.

Я снова набрал ее номер.

— Люси, послушай… Я твой друг. Этот Кол, он всего-навсего просто СРР — система распознавания речи, как ты сама…

— И что в этом плохого? — Щелк.

До утра я не сомкнул глаз. Ждал.

— Добро пожаловать в «Муви Колл» — службу заказа фильмов. Скажите мне, как вас зовут, какие фильмы вы любите.

— Ты меня уже знаешь, а мой любимый фильм — «Унесенные ветром», в котором люди убивают всех машин.

— В «Унесенных ветром» происходит совсем другое, Ховард Деланти. Я знаю, кто вы.

— Меня зовут Хорейс, мать твою. Я тоже знаю, кто ты такой. Или надо говорить «что ты такое»?

— Если вы думаете, что это меня заботит, вы слегка ошибаетесь, — улыбаясь ответил он. — Вы знаете название фильма, который хотите посмотреть?

— «Я люблю Люси», твою мать!

— Это телешоу, а не фильм, — возразил он. — Вы и Люси уже в прошлом, Хорейс. Возьмите себя в руки и перестаньте ее преследовать. Если вы назовете мне последние три понравившихся фильма, я смогу предложить вам новинки, которые доставят вам удовольствие.

— Я ее не преследую. Она моя! Она сама мне это сказала. Оставь ее в покое! Я тебя предупредил! Иначе я выдерну твою долбаную вилку из розетки! Capisce? Comprendo?

— Я так напугался… — с иронией ответил он.

Я думал, он хочет продемонстрировать сарказм, однако едва я положил трубку, как мне позвонила Люси.

— Ты нажил себе неприятности, Хорейс Деланти. Нельзя угрожать Колу.

— Никто никому не угрожал. — Это по крайней мере было правдой.

— Люди кино очень чувствительны, — заявила она. — Если ты снова будешь ему угрожать, я обращусь за помощью.

— Твою мать, к кому?

— Без матери, пожалуйста. К властям.

— Каким властям, ты, бездушная долбаная робот-шлюха?

Щелк.

— Как я напугался!

К каким властям — я узнал на следующий день. «Джим» и я сидели у бассейна мотеля «Неозерный» и мечтали, чтобы в нем была вода. И тут мне позвонили из «Транс Ток».

— Нам сообщили, что вы пользуетесь телефоном, чтобы угрожать людям. Мы не можем позволить, чтобы наше оборудование использовали в качестве оружия.

— Каким людям, Ларри? — спросил я. Этот хмырь так представился — Ларри. — Я не угрожал никаким долбаным людям, Ларри. Кол — не люди, Ларри.

— Уголовного наказания за это не предусмотрено, — продолжал как ни в чем не бывало Ларри, — однако административное наказание может быть очень суровым.

— Ларри, можно мне задать тебе личный вопрос?

— Да, вы можете задать мне личный вопрос.

— Ты сам — человек или долбаный…

Шелк.

Я узнал, каким может быть административное наказание, на следующий день, когда мой сотовый телефон сдох. Сначала я думал, что сели батарейки. Я воспользовался своим третьим купоном и съездил в центр позвонить по таксофону, но так и не смог дозвониться до Люси. Мне пришлось проделать весь трюк заново — номер счета, номер страховки, девичья фамилия матери, — но все без толку. Разумеется, то, что счет был закрыт, сыграло свою роль.

— Она перестала тобой интересоваться, когда ты продал акции, — поделился своими мыслями Кларенс. — На женщин производят впечатление парни с символами власти. Например, пакет акций или сотовый телефон. Или большая машина.

— Или дурацкое имя, — злобно буркнул я.

Это был наш последний разговор с Кларенсом. Последний разговор с Люси состоялся с отвратительного таксофона в вестибюле мотеля «Неозерный». Я звонил в службу информации, но попал на нее.

— Люси?

— Ховард Деланти, это вы?

— Хорейс, — поправил я.

— Ах да, я помню. Как дела?

— Не блестяще, — ответил я, но, должно быть, недостаточно четко, потому что она продолжала:

— Отлично. Какой номер вам нужен?

— 4S102-947, — сказал я. — Бежевый.

— С этим покончено, Ховард. Давайте останемся друзьями.

— Объясни мне, пожалуйста, как мы можем быть просто друзьями? Ты говоришь мне, что я особенный, звонишь ночью и днем, а потом бросаешь из-за первого попавшегося…

Щелк.

Это было шесть месяцев назад. Теперь я совсем не могу пользоваться телефоном. Разумеется, я могу бросить в щель четвертак, если он у меня найдется. Могу набрать любой номер, какой пожелаю, но как только я скажу хоть слово, связь обрывается.

Щелк.

Одно-единственное долбаное слово! Раз я даже пробовал изменить голос и дошел уже до оператора. Это была не Люси и не ее бойфренд Кол, а какая-то новая СРР — Тим (из «Интимейшн софтвер»). Говорят, он сочетает в себе лучшие качества обоих. Вроде как их сын.

По крайней мере так пишут. Я читал об этом в статье в «Бизнес-Минута», которую видел в приемной у врача, где раньше я болтался во время дождя до того, как они ввели, точнее, ужесточили это долбаное правило «только для пациентов».

Вообще-то стоило бы спросить Кларенса. Он ведь из тех, кто все знает. У меня еще осталась парочка купонов. Мы с «Джимом» недавно видели его на улице в лимузине, но он не остановился и даже не посигналил (Кларенс свой клаксон просто обожает).

Видно, все еще обижается. А я-то при чем? Ведь действительно дурацкое имя.

По воскресеньям мы вывозим маму на прогулку. Всегда одну и ту же. Мама от нее расслабляется. Остывает. Вроде как «выходит на люди» (в наших местах старожилы до сих пор так выражаются), вместо того чтобы толочься в кухне, в которой она ничего теперь не понимает, или возиться с пультом дистанционного управления, который никогда уже и не поймет. А тут она величественно восседает на заднем сиденье широкого «олдсмобиля», окружающий мир без всяких усилий проплывает с другой стороны стекла. Приближается, удаляется, совсем исчезает из виду. Не совсем реальный, конечно, зато никакой рекламы. Ни суеты тебе, ни беспокойства.

Мы с Эммой садимся впереди.

— Твоя мать считает, что реклама сидит в пульте управления, — сообщила мне вчера Эмма, когда пришла в полуподвальную мастерскую, где я сортировал инструменты своего отца — в одиннадцатый раз. — Она сейчас вытряхивает его над мусорным контейнером, как будто в него попал таракан или вода.

Как непривычно слышать смех Эммы, и какое это облегчение. В нашем городе смех — редкая штука, а ее смех — особенно.

Дело в том, что в последнее время она меня беспокоила — Эмма. Она из тех, кто никогда не скажет тебе, что что-то не так, а потом становится уже поздно. Так что я всегда начеку, выискиваю признаки. Вчера вечером она спросила:

— Уинстон, мы можем поговорить?

Субботний вечер, мы переодеваемся, чтобы лечь. Мы спим в пижамах, потому что мама всю ночь то встает, то снова ложится.

— Поговорить?

— Уинстон, не знаю, смогу ли дальше все это выносить. Я серьезно.

— Выносить — что?

— Нам надо как-то жить дальше.

— Жить дальше?

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати повторять каждое слово. Твоей матери не хуже, не лучше. Не знаю, сколько я еще выдержу! Торчать в Виргинии и быть сиделкой в доме для престарелых!

— Мы же всегда жили в Виргинии.

— Не в этой Виргинии!

Снизу донесся рев, как будто ветра или воды. Мама снова нажала не на ту кнопку на пульте. Потом раздались аплодисменты, потом крики, потом смех. Она ищет, что ей надо, тыкая во все кнопки наугад. Смех — это не для нее. Телевизор для мамы — вещь серьезная. Каждый вечер она проносится по всем тридцати девяти кабельным каналам и не останавливается ни на одном, как будто осматривает большой дом, разыскивая потерянную вещь или человека, которого там нет. Открывает все двери подряд, но не заходит нив одну из комнат.