– Это неприлично, сэр! – послышался возмущенный мужской голос.

– Да, мне это тоже представляется несколько необычным, – ответил другой.

Это был глубокий голос, такого тембра и окраски, что Пенелопа непременно узнала бы его, услышь она этот голос снова. Она в этом не сомневалась. Это был хороший голос, теплый, радостный и уверенный. Она с легкостью представила себе, что его владелец, произнося эти слова, улыбается. И в глазах его пляшут озорные искорки.

Еще она могла допустить, что человек этот был подвыпившим.

– Но, сэр! Ваша ладонь лежала на э-э… руке моей жены! – вознегодовал первый голос.

– Нет, сэр, – поправил его второй. – Моя ладонь лежала на э-э… груди вашей жены.

Толпа ахнула. Кто-то, вероятно, тот, кто негодовал, задохнулся. Обладатель теплого веселого голоса ничего не сказал, хотя вокруг разразился настоящий скандал. Пенелопа решила, что должна обязательно взглянуть на этого человека.

Заметив у соседней стены стул, она, приподняв подол юбки, устремилась к нему. Наверняка в подобной сумятице никто не обратит внимания на вставшую на стул женщину с белокурыми локонами. Пенелопа взобралась на сиденье и схватилась для устойчивости за папоротник, надежно распятый – как она надеялась – на гипсовой колонне.

О, теперь она увидела мужчин. И в одном без труда узнала хозяина дома, лорда Берлингтона. Выглядел он, как обычно: красный, толстомордый и возмущенный. Второй оказался совсем иным. Пенелопа с удивлением затаила дыхание.

При всей культурности речи и теплоте тона вид мужчины совсем не соответствовал его голосу. Она ожидала увидеть человека энергичного и лихого, который живет своим умом и среди прочего получает удовольствие от интеллектуальных разговоров. Человека, знающего толк в тонких спиртных напитках и свысока взирающего на тех, кто ниже его по положению. Денди, который привык к восхищению и чьего расположения добиваются. Таким он представлялся ей, если судить по его голосу.

Но то, что предстало глазам Пенелопы, отнюдь не совпадало с ее представлением.

Господи, это был настоящий бродяга! Неопрятный, нечесаный, с засохшей грязью в волосах и на бакенбардах и многодневной щетиной на лице. А его одежда и вовсе пребывала в бедственном состоянии. Даже если бы он оделся так, чтобы убирать из конюшен навоз или пахать землю, то и в этом случае казалось бы, что явно перестарался с выбором. Его вид внушал ужас и отвращение!

Тут он тоже ее заметил. Их взгляды встретились, и Пенелопа для устойчивости схватилась за папоротник. Он улыбнулся, и она почувствовала, как стул под ее ногами поехал.

– Если вы дадите мне сказать, Берлингтон, – обратился мужчина к пылающему от гнева собеседнику, не отрывая глаз от Пенелопы. – Я пытался объяснить вам, что вы сделали поспешный вывод относительно своей жены. Я входил в комнату, когда она выходила, и мы просто столкнулись. Вот и все.

– Но вы находились с ней наедине. Ваши руки лежали на ее… Не думайте, что я не наслышан о вашей репутации, сэр.

– Да, да. Я знаю, что все наслышаны о моей репутации. И этого уже не изменишь. Не так ли? Но уверяю вас, что в данном случае я не виноват.

– Мне следовало бы вызвать вас на дуэль! – продолжал бушевать хозяин дома.

– Что ж, полагаю, я бы мог застрелить вас на дуэли чести, если настаиваете, но, откровенно говоря, мне бы этого не хотелось. У меня и без того в голове будет утром звенеть.

В ответ на что толпа рассмеялась. А лицо негодующего Берлингтона еще сильнее покраснело. Похоже, он понял, что исчерпал причины для возмущения, но, очевидно, не исчерпал пыл продолжать ссору. Нервно оглядевшись по сторонам, он ограничился усмешкой, сквозившей разочарованием.

– Поскольку мою жену весьма огорчает сама мысль о дуэли, на этот раз я вас отпускаю.

– Ах, Берлингтон, как это мило с вашей стороны.

– Но берегитесь, сударь. И лучше займитесь тем, для чего ваш дядюшка прислал вас в город. Найдите себе жену и оставьте всех в покое.

Оборванец на это лишь улыбнулся уголком рта.

– Как это предусмотрительно со стороны моего дядюшки оповещать весь Лондон о моих достижениях.

– Если бы ваши достижения не порождали скандалы и бесчестье на каждом шагу, никому в Лондоне не было бы до этого и дела. Следите за собой, лорд Гарри, если только в ваши планы и вправду не входит прожить достаточно долго, чтобы получить титул, который в один прекрасный день будет вынужден оставить вам ваш несчастный брат.

– Только не нужно вмешивать сюда моего брата, Берлингтон.

– Почему? Или вам стыдно иметь в семье дурачка, сэр? И вы ждете не дождетесь, когда его бренное тело закончит свой земной путь, чтобы самому наконец завладеть титулом?

На мгновение показалось, что сейчас произойдет взрыв. Бродяга как будто стал выше ростом, его плечи напряглись, а лицо приняло суровое и холодное выражение. Даже на расстоянии Пенелопа видела по его глазам, что внутри у него что-то происходит. Но потом все пропало; он вновь стал спокойным и насмешливым.

– О, этот проклятый титул, – заметил он. – Знаете, что я вам скажу, Берлингтон, на свете полно других вещей, которыми я бы хотел завладеть.

Его взгляд вновь упал на Пенелопу, и на миг ей почудилось, будто она поняла его намек и не испытала возмущения.

– Но скажу и другое, – продолжил он, поворачиваясь к своему ворчливому оппоненту, – ваша жена к их числу не относится.

С этими словами человек кивнул всем тем, кто все еще следил за перебранкой, и отдельно – Пенелопе, и откланялся. Решительно повернувшись, он покинул собрание. Пенелопа с такой силой стиснула папоротник, что в ее ладони остались маленькие зеленые листочки. Проклятый стул снова заскользил.

– Пенелопа!

Визгливый возглас принадлежал ее матери. Пенелопа вздрогнула и едва не упала со своего сомнительного насеста. Что за невезение! Надо же было матушке появиться именно сейчас и увидеть ее в таком положении.

– О, здравствуй, мамочка, – произнесла она, как будто стоять на стуле в роскошном бальном зале было в порядке вещей. – Мне показалось, что я увидела мышь.

– Скорее крысу, – поправила ее мать, глядя недовольно в том направлении, в котором скрылся оборванец. – Не обращай внимания на этого человека, Пенелопа. Гаррис Честертон может унаследовать титул и состояние маркиза Хептона, но едва ли впишется в благородное общество. А ты взобралась на стул и таращишься. В самом деле, Пенелопа, о чем только ты думаешь?

В самом деле? Похоже, она только что нашла идеального жениха.

Гаррис Честертон, хоть и уходил из дома лорда Берлингтона с пустыми руками, не мог не улыбаться. По правде говоря, он не получил того, за чем приходил, и его застали там, где не должен был находиться, и чуть не нарвался на дуэль с этим придурком Берлингтоном, не говоря уже о том, чего натерпелся от этой леди Берлингтон, сующей повсюду свой нос. Все же ночь прошла не напрасно. Он увидел нечто, что изменило его жизнь: девушку, которая стояла на стуле. Да, он видел ее довольно отчетливо, и, хотя не мог точно вспомнить, как она выглядела, кое-что на ней бросилось ему в глаза. Это был скарабей.

Скарабей Осириса. Он тотчас узнал его. Он держал его в руках, помнил гладкую поверхность золота, тщательно вырезанную форму насекомого, теплый янтарный шар у головы, сверкающий, как солнце. Это было красивое изделие. И оно было украдено.

Он знал это, потому что был тем, кто его похитил.

После того, конечно, как его первоначально украли из захоронения фараона. Он просто пытался вернуть вещицу вместе с другими сокровищами, похищенными с родины и привезенными сюда в Англию, где не имели права находиться.

Нет, он не возражал против законных действий людей науки и охраны природы, которые имели разрешение властей на проведение раскопок и сохранение предметов древности для мировой культуры. Он просто не мог смириться с массовым мародерством, совершаемым в одной стране для удовлетворения притязательных вкусов отдельных граждан в другой. Ярким примером чего и была та молодая женщина на стуле.