Но дома смеялись над советами старого учителя.

– Видишь, доченька, какая жизнь-то пошла, – качала головой мама. – Сейчас нужно думать, как на кусок хлеба заработать. Мой тебе совет, иди учиться на бухгалтера, вот и не пропадешь. Картинки ты красивые рисуешь, глаз радуется, да только они тебя разве прокормят?

Катя не послушалась маминого совета. Отучилась в школе девять классов, получила свидетельство об окончании художественной школы, и со всеми этими бесценными документами, с полным этюдником работ и с пустым кошельком, удрала в Москву, поступать в художественное училище. Девчонка ни в чем не признавала полумер, нет бы куда поближе сначала попробовать, махнула аж в столицу! Ну ничего, хлебнет горюшка и вернется домой, под материнское крылышко.

Но нет, Катя не вернулась. Она поступила в художественное училище имени Петрова-Водкина, в знаменитую «Водку», устроилась в общежитие, стала получать стипендию и даже нашла кое-какую халтурку, позволяющую не пропасть с голоду. Время своего обучения в «Водке» Катя всю жизнь вспоминала с улыбкой счастья. Это была удивительная пора, пронизанная чувством принадлежности к миру искусства, ощущением цехового братства, ожиданием любви… Однажды, на занятиях по лепке, она почувствовала, что нашла единственно верную форму предмета, вот сейчас запечатлится она в пластилине, явится миру. Когда получается, когда пропадает страх перед материалом, кажется, что тебе все по силам, что ты все можешь, всего добьешься. Как знать, не это ли заблуждение самое ценное для художника…

На последнем году обучения, за два месяца до защиты диплома, весь курс отправился на художественную выставку. Ничего странного в этом не было, разумеется, только у Кати непривычно билось сердце. Выставка картин Ивана Покровского! Он же такой… удивительный. Девочки-сокурсницы не расходились с Катей в подобной оценке, характеризуя художника лишь в превосходной степени. Покровский, говорили, был молод, хорош собой, академически образован, невероятно эрудирован и замечательно талантлив. Ах да, еще богат и популярен, что ж мы про самое главное-то забыли! Покровского сравнивали с Шагалом и Пиросмани. Его картины вошли в моду года три назад с легкой руки некого богатого покровителя, хозяина частной галереи, и теперь Покровский пожинал уже мировую славу. Его картина «Старуха и кошки» была продана на одном из европейских аукционов, и только шепотом, удивленным и даже чуть недоверчивым, называлась заплаченная за нее цена! Катя видела глянцевый каталог, что передавался в училище из рук в руки. В заснеженном скверике закутанная по самые уши старушка (видны только огромные ясно-голубые глаза) кормит бездомных кошек – бегут к ней по сугробам черные, рыжие, полосатые зверюшки, а белая кошка уже ухватила селедочную головку и огрызается на собратьев… И летят в низком, ноябрьском, холодном небе полупрозрачные ангелы, и у них такие же глаза, как у старушки, как и у кошек… Нарочито бесхитростная, почти примитивная картина давала ощущение чистоты и полета, она ненавязчиво рассказывала зрителю о «нищих духом», которым, по евангельским заповедям блаженства, уготовлено Царство Небесное.

Покровскому, похоже, удалось то, что никак не удавалось Кате, он разгадал тайну неба и тайну человеческих глаз, нашел единственный, искрящийся, насыщенный светом оттенок голубого цвета, недоступный больше никому! Как некогда критики и зеваки подозревали, что Куинджи прячет за своими картинами естественные источники света – свечи или даже лампочки, создающие абсолютно правдоподобный эффект лунного свечения, так и теперь многие верили, что Покровский пользуется невиданными, драгоценными красками с какими-то «микрокристаллами»! А Катя не верила. На выставке, устроенной в частной галерее с невыносимо пошлым названием «Серебряный павлин», она постаралась отделиться от сокурсников, затеряться в толпе. Ей хотелось рассмотреть триптих «Праздники»: полотна «Елка», «Проводы новобранца», «Свадьба». Бытовые зарисовки, важные моменты из жизни самой простой семьи. И снова это странное соседство, сочетание стилистически чуждого, несочетаемого. Что он хочет этим сказать? В самом деле видит так мир или привычно использует знакомый прием? И выражает ли через этот прием внутреннего контраста состояние кричащей души либо просто катится на пойманной волне моды?

Растопыренные лапы елки, увешанной дешевыми картонажами, полупьяный Дед Мороз в плюшевой шубе, важный малыш читает ему стишок. На детской рожице, перепачканной шоколадом, застыло ожидание чуда, и словно бы нимб светится над его кудрявой русой головенкой…

Подробно, с любованием написанные селедка под шубой и налитые небесной влагой, искрящиеся глаза матери, обхватившей стриженую (где они, русые кудри?) голову сына…

Натянутая улыбка выглаженного жениха и ликующий взгляд невесты, ее животик, заметно круглящийся под тюлевым платьем.

– Вам нравится? – спросил Катю кто-то, неслышно подошедший к ней со спины.

– Очень! – уверенно ответила она, не оборачиваясь. – Особенно руки, вот, у матери! Видите, какие они натруженные, блестят? И обручальное кольцо, как можно было ухитриться показать, что оно истерто? А фигура невесты? Эти тюлевые банты… Так подробно, так приземленно… и прозрачно! Не знаю, не умею объяснить!

Тут только она сообразила, что говорит не сама с собой, и обернулась. Но ей, невеличке, пришлось еще запрокинуть голову, чтобы разглядеть лицо человека, улыбавшегося ей. Он был высокий и широкоплечий, с простым русским лицом, курносым и скуластым, и с такими сияющими голубыми глазами, что Катя узнала его в ту же секунду, как только увидела.

Богемная развязность изменила Катерине. Рот-то она открыла, но пару секунд не могла выговорить ни слова, но стоящий рядом человек же вовсе не хотел ей помочь и только посмеивался. Наконец сжалился, протянул широкую, короткопалую ладонь с въевшейся в кожу краской.

– Иван.

– Катя.

– Вы любите креветки?

Вопрос застал Катю врасплох. Откровенно говоря, она не знала, любит ли креветки, ей нечасто приходилось пробовать этот деликатес ввиду его относительной дороговизны.

– Не знаю…

– По крайней мере, искренне, – одобрил Иван. – Скажу по секрету: в соседнем зале сейчас начнется банкет. Будет салат из креветок и всякие другие вкусности. Вход только по пригласительным. У вас есть пригласительный?

– Нет.

– Я так и думал. Держитесь за меня, и мы с вами перехватим из-под носа богемных тусовщиков по две порции ракообразных. Но пока можем еще погулять по выставке, насладиться сполна моим творчеством. Идем?

Однокурсницы, фигурально выражаясь, одна за другой умирали в мучительных конвульсиях – от зависти, разумеется. Катерина, наша Крошечка-Хаврошечка, шествует по залу, уцепившись, как большая, за локоть Ивана Покровского! Мало того, он и на банкет ее пригласил, и люди видели, что после банкета Покровский усаживал в свой роскошный автомобиль симпатичную студенточку…

Так начался их головокружительный, сумасшедший, светоносный роман. Даже защита диплома, такое важное событие в жизни, прошло для Кати как во сне. Реальный мир расплылся в радужном сиянии, какое бывает, если зажмурить на солнце влажные ресницы. Кате теперь не было нужды думать о грубых мирских материях. Покровский снял для нее необыкновенно солнечную студию с крошечной задней комнаткой. Огромная двуспальная кровать занимала всю площадь спаленки, оставляя место лишь для самодельной, грубо сколоченной этажерки, оставленной предыдущим хозяином. На верхней полке стоял альбом Венецианова, между глянцевых страниц которого не переводились купюры разных достоинств. Теперь Катя позволяла себе не только покупать краски, могла иметь не только все необходимое для своего ремесла, но она наконец-то получила возможность помогать родителям… Катя начала хорошо одеваться и питаться, ее мальчишески угловатая фигура чуть округлилась. Теперь это была не тощая студентка в драных джинсиках и свитерке грубой вязки, а цветущая молодая женщина.

Да, а откуда же брались деньги в художественном альбоме? Не сами же заводились от сырости? Катенька работала в издательстве, иллюстрировала детские книжки и получала смехотворную зарплату. Очевидно, Иван подкладывал купюры в Венецианова при любой возможности, но когда она спросила об этом, он только рассмеялся в ответ: