Розмари подивилась несвойственному Карлу-Эрику противоречию: «всегда» и «в последний раз», – но промолчала, потому что от слов «в последний раз» у нее перехватило горло, и она поспешила отхлебнуть глоток остывшего кофе. А Роберт? Да, конечно, бедняга Роберт… само собой, ему не стоит рисоваться в отеле, где каждый может поднять его на смех. Ему лучше спрятаться от чужих глаз. Дрочила Роберт c Fucking Island… Она говорила с ним не далее как позавчера, ей показалось, что он еле сдерживает слезы.
Так что в конце концов решили: в отеле остановятся Кристина, Якоб и малыш Кельвин. Что за дурацкое имя – Кельвин? Абсолютный ноль, просветил Карл-Эрик молодых родителей, но и это не помогло. Кельвин остался Кельвином. А может, это и к лучшему. Она даже была уверена, что к лучшему. Выросшая и покинувшая родительский дом Кристина вызывала у Розмари странную смесь чувств – трехголовую гидру вины, неполноценности и неудачливости. У нее словно сверкнуло в голове – она вдруг поняла, что из всех троих детей ей по-настоящему дорог только Роберт. Потому что единственный мальчик? Нет, вряд ли все так просто…
И с Кристиной рано или поздно все должно наладиться. Во всяком случае, у нее, у матери; вряд ли дочь откроется Карлу-Эрику. Отец всегда был для нее, как красная тряпка для быка. Началось это с подросткового возраста, чуть ли не с первых месячных. Истинный Столп так и остался столпом – ни малейшей гибкости. Ссоры и споры не прекращались ни на секунду, но он не уступал никогда, словно выполнял указание свыше, – столп есть столп: стой, где стоишь, и не сгибайся. Как Лютер: «На том стою, и не могу иначе».
Нет, я все же к нему несправедлива. Но так тошно, что блевать хочется.
Она с трудом сдерживалась, пока Карл-Эрик, не обращая ни малейшего внимания на ее реакцию, продолжал приводить неоспоримые доводы в пользу того, что Эбба с семьей должны остановиться у них, а не в гостинице. В конце концов Розмари пришла к выводу, что охотнее всего взяла бы ножницы и отрезала ему язык. Он же закончил свою педагогическую карьеру, так что большого ущерба благосостоянию семьи это не нанесет.
Следом Розмари, как всегда, упрекнула себя в несправедливости.
– All right, all right, – сказала она примирительно. – Что за разница, в конце концов?
– Ну вот, – произнес Карл-Эрик, – очень рад, что мы пришли к согласию. А с Робертом… надо попытаться держаться с ним как всегда, как будто ничего не случилось. Я вообще не хочу, чтобы мы упоминали об этом случае. Поговорю с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной, и этого достаточно. Когда, ты сказала, он приедет?
– Ближе к вечеру. Точнее сказать не мог – он едет на машине.
Карл-Эрик Германссон понимающе покивал, широко открыл рот и отправил туда большую ложку йогурта с обогащенными клетчаткой мюслями. И даже не только клетчаткой, а еще и тридцатью двумя полезными микроэлементами, не считая селена.
Она пылесосила без остановки. Карл-Эрик в припадке солидарности взял список покупок и отправился на машине в новенький, открывшийся не больше года назад дворец «Коопа»[5] в промышленном районе Биллундсберг. Ему предстояло купить полтонны необходимых для празднования продуктов и рождественскую елку.
Розмари таскала за собой старенькую, 1983 года, «вольту» и пыталась вспомнить – сколько же она за всю свою шестидесятитрехлетнюю жизнь приняла действительно важных решений?
Вышла замуж за Карла-Эрика? Ну, положим… Они начали встречаться еще в юности. Она, робкая первокурсница, и он – красивый, всегда в костюме, третьекурсник с офицерской осанкой. Он сломил ее сопротивление непрерывной и назойливой осадой, которой, как теперь выяснилось, суждено было продолжаться всю жизнь. Он сделал ей предложение. Первоначальное «нет» уступило место оппортунистскому «может быть, поговорим после экзаменов», а потом и потенциальному согласию: «Ну хорошо, а где мы будем жить?». Они поженились в 1963 году. Она закончила текстильное отделение в Училище домашнего образования, а через полгода появилась на свет Эбба. Розмари выбрала текстиль по примеру лучшей гимназической подруги, Бодиль Рённ. Они окончили училище одновременно. Бодиль получила место в Будене, в школе, расположенной в полукилометре от дома ее приятеля по имение Сюне. Насколько Розмари было известно, она и сейчас там. Они раньше писали друг другу, но редко, раз в пять лет, а последняя рождественская открытка от Бодиль пришла уже лет восемь назад…
Значит, даже замужество нельзя назвать важным решением – а как его назвать? Да никак – так получилось, и все.
Она перетащила истошно воющее чудовище через холл, чтобы пропылесосить комнаты для гостей. Для гостей… бывшие детские. Комната Эббы, Роберта, тесная каморка Кристины. Собственно, каморку эту и комнатой не назовешь – чулан с койкой… а с другой стороны, они никогда и не планировали заводить треть его ребенка. Зачем? И так удалось с двух попыток достичь желаемого результата: по одному ребенку каждого пола. Но как вышло, так вышло. Жизнь вносит свои поправки даже в продуманные с учительской тщательностью планы. Кристина родилась в 1974 году. По совету гинеколога Розмари прекратила принимать противозачаточные таблетки, и хотя жуткий отпуск в Греции с семьей Хряка и не оставил никаких приятных воспоминаний, результатом его стала незапланированная дочь. Сначала Карл-Эрик забыл купить презервативы, потом забыл, что забыл… и так и кончил прямо в нее, не успел вовремя выскочить… Как вышло, так вышло… shit happens[6] и в этом лучшем из миров, так же как и во всех остальных. Боже мой, подумала она, ледяное декабрьское утро… что это меня потянуло на английский? Good knows, holy cow[7], что-то со мной не так.
Что сейчас за погода? Лучше думать о чем-нибудь нейтральном. Зима в разгаре, а здесь, на западном краю шведской земли, еще не выпало ни одного сантиметра снега. Розмари посмотрела в окно. Дневной свет, похоже, сдался на милость победителя. Воздух напоминал жидкую овсяную кашу.
А как же насчет важных решений? Она так ничего и не могла вспомнить, пока не свернула в рулон ковер в холле, сняла насадку и начала пылесосить плинтусы. Конечно! Конечно же, черт побери!
Его звали Йоран, он носил сандалии на босу ногу. Замещал в первом полугодии куратора по социальным вопросам. Она работала в школе третий год. Кристине было уже пять. Она никак не могла понять, что нужно этому небритому симпатяге от тридцатишестилетней матери троих детей, и, естественно, ответила отказом. И возможно, в этом «нет» и заключалось самое важное в ее жизни решение. Отвергнуть только что разведенного, широкоплечего, так и сочащегося сексуальностью парня… Корпоративный круиз в Финляндию, днем они кое-как повышали свою квалификацию, а вечером любовались морем и сидели в баре. Истинный Столп захворал, кажется, третий раз в жизни (если не считать врожденной пупочной грыжи). Куратор пробыл в ее каюте полночи – то сидел с мрачным видом, то вставал и начинал ходить от стенки к стенке, просил и умолял. Притащил из бара «волчью лапу»[8] – никакого результата. Морошковый ликер – отказ.
Интересно, где он теперь? Она запомнила его средиземноморский загар, смешные кисточки волос на пальцах ног… Был шанс переменить жизнь – и она сама, сама его упустила. А, все равно. Правом доступа к ее теперь уже навсегда высохшему лону обладал один-единственный мужчина… ну и слава богу. Благо что инструмент Карла-Эрика за сорок два года настройки ни разу не требовал. Еще до свадьбы он сделал признание: оказывается, на втором курсе у него было кое-что с девушкой по имени Катарина – это случилось во время празднования дня святой Люсии, но она вовсе не в его вкусе. В самом начале восьмидесятых эта самая Катарина заслужила короткую известность, взяв заложников во время ограбления банка в Сеффле. Это она, сказал тогда Карл-Эрик чуть ли не с гордостью. Кому вообще может прийти в голову мысль грабить банк в Сеффле?
