Эта медлительность губернатора принесла ему много неприятностей.

В Лондоне не стали дожидаться его приезда. Переговорив с Маунтбатеном, который вернулся из Канди, Эттли понял, что пора спасать то, что еще можно спасти. Маунтбатен трезво оценивал действительное положение в стране. Он уверял Эттли, что только через переговоры с Лигой можно будет сохранить интересы Великобритании в Бирме.

Он же предложил Эттли кандидатуру нового губернатора, генерала Райса, бывшего главу военной администрации в Бирме при штабе Маунтбатена, человека, который разделял точку зрения своего начальника.

И когда Дорман-Смит прибыл, наконец, в Лондон, в министерстве его встретили холодно. Он уже не был губернатором.

Вместе с губернатором ушел с политической арены и сэр По Тун, старый друг Англии, верный слуга, а когда надо, и цербер. «Ничего нельзя было поделать, — напишет через несколько лет английский писатель, — в конце концов он честно отработал свои деньги. Беда его в том, что он не смог доставить товар».

Перед самым приездом нового губернатора в Рангуне началась всеобщая стачка. Все предприятия, учреждения были закрыты. Висели замки на лавках и магазинах. Не работали школы и институты. Все, кто мог, пришли на громадный митинг, на котором выступал Аун Сан. От имени Лиги он потребовал немедленного прекращения репрессий, создания демократического правительства и созыва учредительного собрания.

Каждый день приносил известия о новых забастовках, демонстрациях, митингах. В сентябре бастовали нефтяники, потом работники почт, железнодорожники, радио, государственные учреждения. Наконец — а это было уже явным признаком полного краха — забастовали полицейские Рангуна. До сих пор каждый год полицейские Рангуна собираются на митинг, посвященный этому событию, дню, когда те, кто должен был охранять английское правительство, перешли на сторону народа.

Перед началом забастовки полицейские выпустили воззвание. Обращались они к ворам, контрабандистам и всякого рода жуликам. Полицейские объясняли им, что собираются бастовать, а потому охранять порядок будет некому. Так что на время забастовки просьба — не воровать, не хулиганить и не возить контрабанды. Потерпеть до конца забастовки. В конце концов вы же бирманские воры и должны понимать.

Воры поняли. В эти дни преступность в городе снизилась.

Губернатор сразу же по приезде связался с представителями Лиги и предложил Лиге войти в Исполнительный совет с таким расчетом, чтобы большинство в совете оставалось у Лиги.

Принимать или не принимать предложение? Заседание Исполкома Лиги было бурным. Не задержит ли вхождение в Исполнительный совет развитие революции? Ведь войти в него — значит признать власть губернатора, связать себя, хотя бы косвенно, с английской политикой.

Большинство высказалось за то, чтобы войти. Аун Сан стал председателем совета, то есть практически заместителем губернатора. Тейн Пе — членом Исполнительного совета по сельскому хозяйству.

Позже губернатор ввел в совет У Со. На него еще надеялись. Остальные друзья Дорман-Смита остались за бортом.

Компартия выступала с критикой Аун Сана, с критикой Исполнительного совета. Требовала превращения его во временное правительство. Напряжение в Исполкоме Лиги все нарастало. Большинство там представляли социалисты. 10 октября Исполком постановил исключить компартию из Лиги. Лига была расколота, к большой радости англичан, У Со и всех врагов Бирмы.

Аун Сан, хоть и подчинился решению Лиги, тяжело переживал его. Ушли его лучшие друзья, с которыми вместе он боролся уже много лет, у которых учился. Но Ayн Сан не считал разрыв окончательным. До последнего дня жизни он продолжал стремиться к объединению с коммунистами. И погиб через несколько дней после начала переговоров с ними о возвращении в Лигу. Но об этом потом.

Разногласия с коммунистами не значили, что Аун Сан успокоился, что он согласен с затяжной процедурой, при которой независимость Бирмы опять отодвигалась на неопределенный срок.

10 ноября Лига заявила, что английское правительство должно дать Бирме независимость не позднее 31 января 1948 года, то есть через год. В апреле следовало провести выборы и созвать учредительное собрание. Все экономические «проекты» должны быть пересмотрены. Исполнительный совет должен быть признан национальным правительством. Если эти требования не будут приняты, Лига выходит из совета.

Теперь уже никто не сомневался, что Лига может в любой момент поднять всю страну на восстание.

«Мы не желаем, — сказал 20 декабря Эттли, — удерживать в содружестве и империи народы, которые этого не хотят». Слова эти звучали не совсем искренне. Просто Великобритании сил не хватало удерживать больше эти народы. Эттли обратился к бирманским лидерам с предложением приехать в Лондон для переговоров.

«Это бегство, — возмущался непреклонный Черчилль, — это неуклонный и бесстыдный процесс лишения себя всего того, что было приобретено многими поколениями».

Черчилль продолжал рассматривать Британскую империю как большое поместье. И считал лейбористов неразумными наследниками, разбазаривающими то, что накопили предки, — скупили, украли, отняли. Но гнев его ничего не мог изменить.

Эттли не сказал ни слова ни о сроках независимости, ни об условиях. Поэтому Лига потребовала разъяснений. Но на посылку делегации согласилась.

Как-то перед отъездом у Аун Сана в гостях сидел его старший брат У Ба Вин, теперь тоже активно работающий в Лиге. В доме было тихо. До Кин Джи лежала больная, 22 сентября у нее родилась дочь, четвертый ребенок Аун Сана. А через четыре дня девочка умерла. Она умерла в тот день, когда Аун Сан стал во главе Исполнительного совета. Аун Сан узнал об этом только поздно вечером, когда вышел с заседания. Всю ночь он просидел у постели До Кин Джи. В соседней комнате лежало тело девочки, которой даже не успели дать имя, которую он живой-то видел только один раз, забежав домой прямо с поезда — он ездил на север, на областную конференцию Лиги, — и сразу уехал снова.

— Мы женаты всего пять лет, — говорил он брату, — а у нас уже четвертый ребенок. Но до чего горько, когда умирает человек, даже если он всего четырех дней от роду. Как только добьемся свободы, уйду в отставку. Я ведь в общем не политик. Я писатель, который не написал ни единой книги. Я буду воспитывать детей. Пусть станут настоящими людьми.

Он помолчал, прислушиваясь, как скребет крышу последний в этом году муссонный дождь, и добавил:

— Все-таки я очень одинок.

— Ты не прав, Ко Аун Сан, — сказал У Ба Вин, — ты же знаешь, что каждый бирманец готов пойти за тебя в огонь и воду. Ты же идол Бирмы.

— Я к этому никогда не стремился. И потом, меня оставили коммунисты. Оставили именно сейчас, когда мне так нужна их помощь.

— Коммунисты завидуют тебе.

— Нет. Это неправда. Только Тан Тун хочет добиться независимости завтра же и обязательно с оружием в руках. А я хочу сохранить как можно больше человеческих жизней. Ведь если мы можем завоевать свободу мирным путем, зачем браться за оружие?

— А если нет?

— Будем воевать. Я об этом говорил. И еще раз повторяю. Но с Тан Туном нам никак нельзя расставаться. Я не мог не подчиниться большинству в совете Лиги, не мог пойти против большинства, против социалистов. Это был бы еще более крупный раскол. А теперь я себя чувствую совсем одиноким.

Молчание.

— Я хочу свободы для нашей страны. Но никогда я не думал, что мне будет так тяжело.

У Ба Вин первый раз видел, как плачет его брат. Даже мальчишкой никогда тот не плакал. Сказались и усталость, и боль, нанесенная смертью дочери, и разрыв с друзьями. У Ба Вин старался утешить его.

Через несколько минут Аун Сан вдруг спокойно спросил:

— Ты говоришь — идол. Другие говорят — национальный герой. А сколько живут такие национальные герои? Сколько у них врагов? Год мне еще остался? Два? Вряд ли больше.

В комнату заглянул ординарец.

— Нести ужин?