Случилось так, что Михаил Васильевич не успел ответить на первую телеграмму Ленина. И через десять Дней получил разнос от Владимира Ильича: «На мою телеграмму от 12 мая об Оренбурге до сих пор от Вас ответа нет.
Что значит Ваше молчание? Между тем из Оренбурга по-прежнему идут жалобы и просьбы о помощи. Прошу впредь более аккуратно отвечать на мои телеграммы. Жду ответа».
Михаил Васильевич хотел ответить подробным письмом: как интригует против него Троцкий, как бездарен Самойло, как беспомощен храбрый Гай и как гарнизон Оренбурга уже усилен 3-й бригадой 20-й стрелковой дивизии. Но Чапаев уже изготовился к удару, надо было быть в его частях. Фрунзе ограничился сообщением по телеграфу.
«На Вашу телеграмму от 22 мая сообщаю следующее: по существу Вашего требования в отношении Оренбурга все, что только позволили сделать средства, находившиеся в моем распоряжении, сделано. Должен доложить, что этих средств для исчерпывающей помощи Оренбургу и одновременно с этим разрешения задач на основном Уфимском направлении совершенно недостаточно. Но, во всяком случае, помощь для удержания самого Оренбурга вплоть до решения вопроса на основном направлении была подана достаточная, как это и подтверждают сообщения последних дней. Считаю, что поток оренбургских слезниц по бесчисленным адресам в значительной степени объясняется собственным неумением правильно использовать силы и средства, бывшие в распоряжении Оренбурга. За несвоевременность ответа извиняюсь. Объясняется это тем, что в момент получения Вашей телеграммы я был на фронте».
Да, он беспрерывно был на фронте! И в Бугуруслане подписал приказ по войскам Туркестанской армии ночью 23 мая 1919 года о третьем — и завершающем — этапе наступления. И весь он в этом приказе — без аффектации и пустых слов, подтянутый, уверенный в победе.
Начал он с деловой информации: «По приказанию командующего Восточным фронтом я с сегодняшнего дня вступаю в непосредственное командование войсками Туркестанской армии, оставаясь в то же время командующим всеми войсками Южной группы фронта».
Затем определил цель: «Высшее военное командование возложило на нас задачу окончательного разгрома белогвардейских банд, прикрывающих путь на Урал, и ликвидации этим всей колчаковщины».
И обратился с добрым словом к ветеранам и новичкам: «У меня нет и тени сомнения в том, что закаленные в битвах славные бойцы 24, 25, 31 и 3-й кавалерийской дивизий с указанной задачей справятся в кратчайший срок. Порукою в этом являются блистательные страницы их прежней боевой работы, завершившейся недавно разгромом ряда корпусов противника на полях Бузулука, Бугуруслана, Бугульмы и Белебея. Уверен, что и молодые войска 2-й дивизии, впервые получающие боевое крещение, пойдут по стопам своих славных соратников и учителей».
В духе старых листовок Арсения дана была политическая и государственная оценка ратного подвига, к которому он призывал товарищей по фронту:
«России труда пора кончать борьбу с упорным врагом. Пора одним грозным ударом убить все надежды прислужников мира капитала и угнетения на возможность возврата старых порядков. Начало, и начало хорошее, вами уже сделано. Колчаковский фронт затрещал по всем швам. Остается довести дело до конца. Бросая вас ныне вновь в наступление, я хочу напомнить о том, что вы им решаете окончательно спор труда с капиталом, черной кости с костью белой, мира равенства и справедливости с миром угнетения и эксплуатации. В этой великой, святой борьбе Рабоче-Крестьянская Россия вправе требовать от каждого из своих детей полного исполнения своего долга. И этот долг мы исполним!
Наш первый этап — Уфа; последний — Сибирь, освобожденная от Колчака. Смело вперед!»
Пять-шесть лихорадочных дней ушло на подтягивание частей наступления и прикрытия. Круглые сутки в бугурусланском штабе Фрунзе кипела страстная работа. Фурманов отмечал, как сгонялись в тыл красные полки, у которых «наглухо схлопнулись боевые крылья»; как вливали свежие роты, где еще теплился боевой дух, ставили новых, крепких командиров, «гнали из тыла в строй отряды большевиков, целительным бальзамом оздоровляли недужный организм армии»; как перекидывали к Чишме, к реке Белой «ядреные, испытанные части, в лоб Колчаку ставили стальную дивизию Чапаевских полков». Столь велико было передвижение артиллерийских резервов, столь быстро перегоняли патроны, винтовки, пулеметы, динамит, что Колчак поверил в полководческий гений Фрунзе. И объявил по своей армии: коль попадется в плен командующий красными Михайлов, ныне именуемый Фрунзе, целехоньким доставить его в ставку «верховного».
А у Михаила Васильевича тем временем план отшлифовался. Чапаевская дивизия переправится через реку Белую и сделает рывок к Уфе с севера; Тухачевский прикроет ее со своего правого фланга силами 26-й стрелковой дивизии; 2-я и 24-я дивизии переправятся южнее Уфы и отрежут путь отхода белым по железной дороге к Челябинску; Гай поддержит эти дивизии левым флангом своей 1-й армии; 31-я дивизия — возле Бугуруслана, но ее задача — быть резервом у Чапаева.
Василий Иванович 26 мая огласил приказ по дивизии: «Для задержки нашего движения противник ухватился за узел Бугурусланской и Бугульминской железной дороги в Чишме. Но мы будем бить противника не так, как он хочет, а так, как мы хотим. Дружным одновременным ударом с запада на Ново-Царевщину, Верхнее Хозятово, Нижнее Хозятово, Московку, Чишму, Илькашево, Марусино и Алкино столкнем белогвардейцев с железной дороги, для большего удобства топить последних в реке Белой и тем самым очистить себе путь к Уфе и дальше».
С утра 28 мая все части дивизии пошли в наступление. И сразу же выяснилось, что пути к Уфе нет: мосты разрушены, магистральные дороги испорчены, каждый населенный пункт надо брать в упорном бою. А Фрунзе требовал геройства: «…Несмотря ни на какие трудности, ни на какую усталость… напрячь все усилия, чтобы быстрее прижать противника к реке Белой и на его плечах перебраться на правый берег реки».
2 и 3 июня чапаевцы вышли к западному берегу Белой. Она еще не вошла в берега после весеннего полноводья, и широкий поток ее — метров триста — был серьезным препятствием: ни лодок, ни парома; белые все уничтожили, отступая на правый берег.
Фрунзе 4 июня прибыл в расположение чапаевских частей возле Красного Яра и находился в них пять дней, пока белые не сдали Уфу.
Именно в эти дни не только Чапаев с Фурмановым или Иван Кутяков со своими командирами полков, но и каждый красноармеец мог убедиться, какой замечательный человек направляет их волю. Смелость и беззаветность отличали командующего. «…Самым пленительным в нем была легкость и простота, с которыми он шел навстречу опасности, — вспоминал Воронский. — Они доходили у него до детской непосредственности. Он знал цену революционному долгу, но лично его это слово не определяло: так естественно и неразложимо прямо он действовал и совершал героическое».
Красив был ландшафт возле Красного Яра: живописны озера, нарядны зеленые леса на холмах и в огромной пойме; вдоль реки — густые купы кустарников.
Но не было времени любоваться буйством раннего лета. И, появившись у Чапаева, Михаил Васильевич немедленно созвал совещание командиров и комиссаров для уточнения задачи по формированию реки Белой. Снова предлагался блестящий фланговый удар! И Василий Иванович просто и четко доложил обстановку.
В тот вечер — 7 июня — на карту бросили всё. И всё взвесили: и свои силы и силы врага. Не забыли и о случайностях, которые могли помешать операции. Фрунзе, по образному выражению Фурманова, дал клятву взять Уфу. Колчак еще раньше дал клятву въехать в Москву. Две клятвы скрестились на уфимской горе.
Михаил Васильевич предложил послать авангардом через Белую Иваново-Вознесенский полк Горбачева и комиссара Капустянского: хотел он в такой ответственный час опереться на боевую и пролетарскую сплоченность своих ткачей. Чапаев согласился. Кстати, конная разведка ивановцев и кавалерийский эскадрон Дмитрия Здобнова из 217-го полка удачно перехватили четыре дня назад Два пароходика и буксир белых.
