Разговоры о социалистической революции в России — пустые бредни, рассуждали эти верные слуги капитала. Октябрь — всего лишь запоздалая буржуазная революция. Ее символ — Учредительное собрание. Роспуск собрания большевиками — насилие над демократией. А пролетарская революция просто невозможна в отсталой крестьянской стране, где семь человек из десяти не имеют понятия об алфавите. Советская власть временна, непрочна, она скоро погибнет. И не спасет ее красный террор против инакомыслящих, так как он признак бессилия и отчаяния!

Словом, «падающего толкни»! Такие выводы моментально сделала буржуазная печать Америки. Но в своих посылках пошла другим путем, чем выжившие из ума «апостолы»: надо спасать русский народ от большевиков и… от немцев.

Государственный департамент США с легкой руки посла в России Д. Френсиса весьма оперативно состряпал фальшивку. Так появились на свет пресловутые «Документы Сиссона» («United States. The German-Bolshevik conspiracy» — «Документы о германо-большевистском заговоре»).

Развесистая была «клюква»: Ленин еще до Октября заключил тайную сделку с германским командованием; немцы подсказали, и большевики осуществили Октябрьскую революцию; германский генеральный штаб финансировал их пропаганду в русской армии, что привело к разложению частей Западного фронта, и в дни Брестского мира Ленин и его товарищи действовали как германские агенты. Оставить Россию без помощи в данный момент — значит отдать ее под эгиду Вильгельма.

Под таким флагом и начались походы Антанты. В марте 1918 года англичане высадили десант в Мурманске, затем в Архангельске и на Онеге. В первых числах апреля японцы оккупировали Владивосток. Вслед за ними прибыли английские, французские и американские войска. Внутри страны начали плести заговоры и поднимать восстания эсеры, анархисты и меньшевики…

Михаил Васильевич сосредоточил всю полноту власти в новой губернии в своих руках и действовал быстро и смело. Эсеры и меньшевики не шли в счет: в Иваново-Вознесенске они были банкротами. Но оставались анархисты.

— Темная публика под черным знаменем! — говорил он. — Подонки, уголовники и скрытые враги революции. С ними надо кончать!

9 мая 1918 года в газете «Рабочий край» он обосновал свои меры против анархистов, которые захватили в Иваново-Вознесенске несколько особняков и натащили в них оружия. «Не для идейной борьбы, а для разгрома Советов и их организаций производились эти захваты, и не во имя идейных побуждений производились погромы и грабежи на улицах. В борьбе с такими лицами Советской власти приходится прибегать к мерам охранительного порядка…»

Операция против анархистов прошла блистательно, и через неделю в городе уже позабыли о «черных» погромщиках.

Словно заглядывая в будущее, где военной работе придется отдать весь пламенный жар сердца, Фрунзе торопился решить тысячи неотложных дел, связанных с экономикой и культурной жизнью новой губернии.

Он распределял рабочую силу по национализированным фабрикам, чтобы равномерно загрузить все станки; и успел добыть хлопок в Туркестане, пока не перерезали дорогу в Среднюю Азию восставший чехословацкий корпус и эсеро-меньшевистские путчисты в Самаре; и каждый день бился за топливо. На каком-то этапе помог ему техник Кашин из Шуи: он предложил отказаться от нефти, путь к которой уже был отрезан.

— У меня такая придумка, товарищ Арсений: давайте снимем форсунки и поставим к котлам шахтные топки. Тогда пойдут в дело древесные обрезки, смолистые пни, опилки.

— Золотой вы человек, Кашин! — Фрунзе готов был обнять умного, думающего мастерового. — Так выручили, что и слов нет!

А потом осенила Фрунзе мысль о торфе. Ведь почти вся губерния покоится на его мягкой подушке! Миллионы пудов топлива, ни дать ни взять — богатейшая кладовая солнца! Товарищи составили проект, Фрунзе переслал его Ленину. Совнарком отпустил средства, по узкоколейкам двинулся торф на фабрики. Это была важная победа.

Распустили «Общество фабрикантов». Старые промышленники рассосались по стране. А кое-кто из молодых не отказался сотрудничать с новой властью. Так, сын Мефодия Гарелина встал во главе одной из фабрик. За ним потянулись и другие.

Теперь надо было засесть за перспективный план развития губернии. Затем централизовать управление и подобрать большую группу людей на ответственные посты. В ближайшем окружении Фрунзе оказались крепкие кадры, в основном связанные подпольем: И. Любимов, Н. Жиделев, Ф. Самойлов, С. Балашов, П. Батурин, А. Воронений. И — из молодых — Д. Фурманов. В совнархозе подобрались отличные помощники: Климохин, Тимофеев, Никольский, Фирсов, Лопатин, Смородинов.

Александр Воронский и Дмитрий Фурманов, наделенные недюжинным литературным талантом, сохранили для нас свой тонкий рисунок Арсения тех пламенных дней.

Воронский был на год старше Фрунзе и в один год с ним вступил в партию. Он сидел в тюрьмах и отбывал ссылки и рассматривал Арсения как старый соратник по большевистскому подполью. «Мировая, безличная правда крутой и богатой современной революционной эпохи нашла в его личности одно из самых совершенных воплощений. Он был нашей гордостью, нашей надеждой, нашей защитой и нашей радостью».

Воронский отмечал в Арсении мужественное и доброе сердце, спокойную рассудительность и горячее человечье чувство любви и содружества. «За людей своих надежд и идеалов он умел постоять до конца. Здесь он не знал пощады к врагу, изменникам и ренегатам. И он умел быть другом».

Горячо любил Арсений мир упорных ткачей, потомственных металлистов, мир ни с чем не сравнимого большевистского подполья, профессиональных революционеров. И его тоже крепко любили, уважали, и ему верили.

«Жизнь его была воистину героична. Жалкое себялюбие было чуждо ему. Он ценил полновесной ценой революционную отвагу, он всегда был в действии, слово не расходилось у него с делом, он любил то, что называют испытанием судьбы. Это о нем, о таких людях знаменитый пролетарский художник сложил своего «Буревестника», и «Песню о Соколе», и легенду о Данко».

Арсений не был романтическим подвижником: партия научила его сочетать отвагу и храбрость с разумным учетом. И при всем этом было что-то «уютное, домашнее в нем, давно знакомое и знаемое. На вершинах власти одни из выдающихся, замечательных людей управляют и руководят… другие сильны дисциплиной, третьи — деловитостью и практицизмом, четвертые — дипломатичностью и приспособляемостью… Товарищ Фрунзе создавал вокруг себя среду крепкого, сердечного и отрадного содружества».

Во всем он был прямодушен и открыт. «Он был слишком духовно богат, чтобы идти кривыми, окольными дорогами. Природа дала ему еще один богатый дар: щедрый инстинкт жизни. Не раз эти могучие силы спасали его от гибели в трудных и опасных положениях, не раз они подсказывали ему ясное, точное движение руки, глаз, мысли и чувства. Тщетно вытравляли их в нем царские удавники, непосильная и непомерная работа… — соки жизни были в нем неиссякаемы».

Воронский хорошо знал Фрунзе: он редактировал газету «Рабочий край» и замещал Михаила Васильевича в губернском комитете партии, пока не возвратилась в Иваново-Вознесенск Ольга Варенцова. И его строки об Арсении оставляют сильное впечатление.

Хорошо знал Михаила Васильевича и трепетно учился у него Дмитрий Фурманов. Но Митяй — как звали его в кругу друзей — был молод и представлял поколение, идущее на смену подпольщикам.

В двадцать шесть лет он не сразу после Февраля и Октября стал большевиком. Поначалу верил в Керенского. Но контрреволюционный террор русского наполеончика летом 1917 года насторожил его и озлобил, потому что репрессии были направлены только против рабочих, а фабриканты и торговцы благоденствовали.

В поисках пути к революции Митяй барахтался то в тенетах эсеров, то в тенетах максималистов. Но… «жизнь толкнула работать в Совете рабочих депутатов (товарищем председателя), дальше — в партию к большевикам в июле 1918 года — в этом моем повороте огромную роль сыграл Фрунзе: беседы с ним раскололи последние остатки анархических иллюзий».