Потом весна кончилась. В дальней дали горизонта зелеными шатрами накрылись деревья. А в централе не было просвета. И 8 июля 1909 года вручили Фрунзе и его товарищам обвинительный акт по делу Иваново-Вознесенского союза РСДРП.

Тридцать восемь человек проходили по процессу: Фрунзе, Гусев, Постышев, Караваев, Уткин, Жуков, Сулкин… Все они обвинялись в принадлежности к РСДРП, которая ставит целью ниспровержение государственного строя в России путем вооруженного восстания, созыв всенародного Учредительного собрания и образование демократической республики.

В мотивировочной части обвинительного акта шли указания на то, что обвиняемые вели пропаганду среди рабочих Иваново-Вознесенского промышленного района, создавали тайные типографии, созывали митинги рабочих и поддерживали связи с центральными органами партии. Они создавали союзы в среде рабочих и крестьян, чтобы опираться на них в ходе вооруженного восстания. Наконец, они входили в сношения с нижними чинами местных, войск, убеждая их перейти на сторону народа, когда тот возьмется за оружие.

— Молодцы! Вспомнили даже, что я перетянул на нашу сторону казаков в Шуе! — сказал Фрунзе. — Готовьтесь к процессу, товарищи! Будьте осторожны и как можно скупее говорите о делах организации!..

Но перевалило нежаркое лето через зенит, миновал яблочный спас, а суда не было: все еще тянулось доследование. И о деле Перлова словно забыли.

Снова пришла зима. И 8 декабря во второй раз вручили обвинительный акт по делу союза.

Ожидание раздражало. Но Фрунзе не сидел сложа руки. Английский язык он освоил и хотел бы воспользоваться мудрым советом древних: «из общеизвестных книг следует читать лишь самые лучшие, а затем только такие, которых почти никто не знает, но авторы их — люди с умом». И мечтал прочитать в подлиннике хоть один из томов Диккенса, но достать не смог.

Очевидцы вспоминают, что вместе со старым революционером, одним из руководителей большевиков в Литве Викентием Семеновичем (Винцасом Симановичем) Мицкевичем — Капсукасом, отбывавшим в те годы наказание во Владимирском централе, Фрунзе образовал тюремную коммуну. Все, что попадало с воли, шло в общий котел: какие-то поступления из денежных фондов Краевого Креста, блины — в троицу, бублики — в ильин день, кусок сала — к рождеству.

Кормили в централе из рук вон плохо. В семь часов утра дежурный из ротских просовывал в форточку жестяной чайник с кипятком и полтора фунта черного хлеба на каждого. Вор сидел на воре в интендантской службе централа, и хлеб был с песком и с мышиным пометом. Пробовали протестовать, объявляли голодовки, но ничто не помогало.

С часу до двух приносили котел баланды. И, как вспоминал Иван Козлов, только по запаху гнилой капусты или по картофельной шелухе определяли узники, что это щи или похлебка. Ели из общего котла, но у каждого была своя деревянная ложка: не разрешалось торопиться и хватать загребисто. На второе полагалась каша, овсяная или перловая, обычно без масла. Реже — пшено или гречка. А картофель, даже мороженый, означал в меню великолепный просвет. Но… «в каше крупы было меньше, чем мышиного помета, точно его специально собирали по всему Владимиру».

Мясо держалось в уме — две скотские головы закладывались на шестьсот узников. И Степан Румянцев написал о харчах стихи, когда возникла мысль выпускать рукописный журнал «Искра из тьмы»:

Стихи Румянцева натолкнули и других на мысль — почаще давать такую хронику тюремной жизни. Павел Постышев предложил выпускать листовку в одну страничку и назвать ее «Подземный гул». И вскоре пошла она гулять по централу: ее передавали в камеры в час обеда. И даже уголовники хватались за нее, как за вестницу борьбы.

Потом стали переписывать по памяти в школьную тетрадь стихи Некрасова и Шевченко. И Фрунзе требовал, чтобы каждый, кто помнил хоть одну строфу, записывал ее непременно.

И постепенно сложился в централе «литературный университет»: им руководили Фрунзе и Мицкевич. Вскоре пропал у товарищей интерес к таким книгам из тюремной библиотеки, как «Графиня Мария Тарская», «Пещера Лехтвейса» и «Разбойник Чуркин». Появились «Мертвые души» Гоголя, «Капитанская дочка» Пушкина и каким-то чудом попавший в тюрьму роман Достоевского «Униженные и оскорбленные».

С людьми, едва освоившими грамоту, занимались диктантом, которого не знала педагогическая наука: один диктовал, другой писал… в уме. Разбирали сообща орфографию отрывка, «расставляли» знаки препинания. А затем давали общественную, политическую оценку вещи.

Товарищи более грамотные пытались писать сами: и стихи и прозу. Фрунзе вскоре отметил оригинальное дарование подольского столяра и краснодеревщика Ивана Андреевича Козлова, которого он ласково называл Иванцом. И во Владимирском централе впервые задумался о своих литературных качествах будущий писатель: он оставил нам такие документальные книги, как «В Крымском подполье» и «Ни время, ни расстояние». Получил добрые советы в тюремном «университете» и ивановский электрик Павел Петрович Постышев: от него остались автобиографические очерки и рассказы о Талке и о дальневосточных партизанах времен гражданской войны.

Сердечно помогал Фрунзе своему другу Павлу Гусеву и студенту Момулянцу: их вещи переправлялись в рабочие кружки «Ситцевого края». И даже из сибирской ссылки продолжал Фрунзе подбадривать Павла Гусева: писал ему во Владимирский централ, обещал напечатать его рассказы. Но сурово требовал правды, исключительности в духе афоризмов Лихтенберга: «…Писатель, который не может время от времени бросать мысль, способную стать у другого диссертацией, никогда не будет великим писателем».

Павел подавал большие надежды, но туберкулез скосил его в тюрьме в самом расцвете молодых сил…

Долго не удавалось переправлять на волю очерки, рассказы и стихи и получать письма от товарищей. Помогла «невеста» — Марина Прозорова и отличная смекалка краснодеревщика Ивана Козлова.

Фрунзе тогда работал в столярной мастерской, где Козлов был за мастера. Поначалу делали гробы и кресты: при Гудиме и Синайском люди шли на тот свет каждодневно. Потом Синайского убрали, стало тише, и появилась возможность делать по заказу горожан табуретки и цветочные ящики, книжные полки и даже шкафы и письменные столы.

Иванец и Фрунзе стали думать, как использовать мастерскую для связи с волей. Делали тут последний подкоп, но успеха не добились.

Тогда Козлов со столяром Васюком решили изготовить передвижной «почтовый ящик». Для этой цели сделали они портсигар с двойным дном и так увлеклись, что получилась картинная работа: чурбан ясеня, превращенный в сувенирную папиросницу, был изукрашен художественной резьбой изящного рисунка.

Но кто согласится на роль «почтальона»?

У Фрунзе был в «подручных» надзиратель Иван Фирсович Жуков. Он исполнял ранее некоторые поручения по связи с волей. Но так был перепуган Синайским, что наотрез отказался проносить что-либо через ворота.