– Гнида пархатая! – и нанес еще удар.

– Все, хватит, – сказал старший, – решат еще, что полоумный.

– А теперь наведите здесь кипеш, чтоб было видно: налет. Но ничего не брать! Тута не жулье работало – налет!

И он вышел из дома, тихо прошел мимо спящего дворника и направился к ожидающей в двух кварталах машине. Все прошло гладко.

Через пять минут остальные вышли из квартиры и задержались на лестнице, а Гныщенко спустился вниз и начал трясти спящего дворника за плечо.

– Свисти, отец! – орал он. – Чего глаза вылупил? В шестнадцатой человека убивают! Свисти!

Дворник спросонья ничего не понимал и бестолково хлопал глазами.

– Так в шестнадцатой жо враги народа…

– Свисти, батя!

– А вы кто будете? А…

– Свисти, черт плешивый!

– Не буду, враги ж народа…

– Человека убивают, батя, свисти!

И тогда мимо ошалевшего дворника пробежали четыре неразличимых в темноте фигуры, и дворник засвистел. Потом понял, что ни к чему это, и ему стало страшно, но он решил подняться и посмотреть. Вся квартира была перевернута, а на залитом кровью полу большой комнаты лежало то, что еще совсем недавно было Марией Николаевной.

– Ох, изверги… – дворник перекрестился. Потом увидел коробку с вещами и дорогим пуховым платком.

– Налет жо, – почему-то сказал он. – А шо им бесхозными-то быть?

Он взял коробку, покрутил ее:

– Ей, бедняжке, все равно уж не пригодится, а моя старуха мерзнет зимой…

И с коробкой в руках он вышел на улицу и вдруг начал свистеть. Он свистел, что было мочи, свистел, как полоумный, и тогда в Москве начался рассвет. И было 4.45 утра.

Они сняли эту квартиру в новом микрорайоне потому, что ничего другого найти не удалось. Угловая квартира на шестом этаже панельного многоэтажного дома с красными лоджиями и одним сквозным подъездом, имеющим черный ход. Хозяева оставили им кое-какую мебель, уютную кухню с полукруглым диваном, и плата в сто рублей за однокомнатную квартиру по нынешним временам была более чем умерена.

Полтора года назад, когда они только поженились и Ксения наотрез отказалась жить с родителями, им удалось найти жилье в переулках в районе Бронных, в самом центре Москвы.

Это была чудесная квартира из трех комнат в старом доме с высоченными потолками, просторными комнатами и огромной кухней, настолько большой, что там стоял диван и на нем всегда кто-нибудь жил. Длинный-предлинный коридор вел от входной двери через кухню в вечно закрытый кабинет, множество кладовок и заканчивался зеркально расположенными спальней и гостиной. В гостиной в кадках стояли хозяйские растения – лимоны. Их было множество – от огромного дерева до совсем молодого нежного растения, а по стене вилось нечто, напоминающее лиану.

Боже мой, где эти славные времена, когда Василию Волкову, двадцативосьмилетнему журналисту, за такую чудную квартиру, заметьте, в самом центре, приходилось платить всего 80 рублей? Нет их больше, прошли и никогда не вернутся. Во всем виновата перестройка, инфляция и, как говорят всезнающие старухи, – Мишка Меченый, последний на Руси царь.

Но тогда, полтора года назад, запыхавшийся Василий внес на шестой этаж молодую прелестную жену и грохнулся вместе с ней под взрыв смеха, едва переступив порог.

– Ну, Ксюх, предполагала ли ты, что тебе удастся выскочить за такого атлета? Товарищу Шварценеггеру придется срочно менять профессию. Полцентнера, да на шестой этаж…

– Да, но заметь, полцентнера, и ни грамма больше, – смеялась Ксения.

Друзей у них по поводу новоселья собралось много, и напились они на радостях вдрызг.

Первые полгода у них как у обладателей такой суперквартиры всегда кто-то жил. Они еще помнили свое буйное студенчество, и им очень не хотелось расставаться. Тем более, что в конце осени из почти четырехлетнего заключения в Лаосе вернулся Лысый Абдулла (в миру, т. е. на работе, он имел другое, вполне светское имя). Абдулла начал выделывать такие штуки, так отвязываться после своего Лаоса, что всем участникам его мероприятий пришлось брать больничный. Абдулла с дипломатической службы привез кучу денег и, наверное, решил пропить их за неделю. Разумеется, вся феерия происходила на территории молодоженов, и за две недели сольного выступления Абдуллы Ксения подумала, что придется снимать еще одну квартиру – иначе они останутся без медового месяца.

Впереди был Новый год, и фиеста в предчувствии еще более грандиозных событий начала утихать. Ксения тогда заканчивала дипломный пятый курс института и большую часть времени проводила дома.

В первый раз это случилось через несколько дней после Нового года, когда совершенно ошалевший Абдулла увез всех пирующих с ним на какую-то дачу, и Волковы, наконец, остались вдвоем. Проводив гостей и убрав порядком погромленную квартиру, они закрылись в спаленке и занялись любовью. По привычке тихо – им все еще казалось, что в квартире кто-то есть. Потом рассмеялись и поняли, что просто не отошли еще от бесконечных гостей и, самое главное, что наконец их оставили в покое.

Утром бодрый и чисто выбритый Василий Волков поцеловал спящую жену, говоря что-то насчет лени и погубленного царя, надел пуховую куртку, кожаную шапку-«пилот», и в отличном расположении духа отправился на работу. Входную дверь он при этом запер своим ключом с брелоком-зажигалкой, подаренным женой к Новому году.

Через 45 минут Ксению разбудили шаги в их огромном коридоре и, сладко потянувшись, она сквозь сон спросила:

– Волков, ты еще не убрался в свою дурацкую редакцию?

В семь часов вечера заявился Лысый Абдулла. Василий задерживался на работе, и, открыв дверь, Ксения увидела, что Абдулла абсолютно пьян и восторженно улыбается, а рядом с ним стоит человек – весь заросший, с индейской повязкой на голове и разноцветными ленточками, вплетенными в волосы, и икает. В руках икающий «индеец» держал огромный футляр. «Уж не контрабас ли они там спрятали?» – подумала Ксения.

– Ксюха, восторг моих лаосских грез, доброе утро! – приветствовал ее Абдулла и вытащил из карманов две бутылки замерзшего шампанского. – Терциум нон датур, – заявил он, – но мы прочтем это древнее изречение, как «кто не с нами, тот против нас»[1]. – А стоящий рядом «индеец» согласно кивнул.

– Мы по очень важному делу, – продолжал Абдулла, – подтверди, Старик Прокопыч. – Индеец кивнул. – Всего на пару минуток, можно? – А индеец снова кивнул.

– Опять надрался в хлам, – улыбнулась Ксения, пропуская гостей в коридор.

В футляре оказалась шестиструнная гитара, ухоженная, в отличном состоянии – «индеец», несмотря на свой боевой и несколько запущенный вид, был, видимо, человеком аккуратным, – и несметное количество выпивки. У Ксении глаза полезли на лоб, когда она увидела, сколько там было.

– А, совсем забыл! – стукнул себя по лбу Абдулла и извлек из футляра букет зимних гвоздик. – Прости, дорогая, эдельвейсы этот шерп, – он ткнул пальцем в «индейца», – уронил в пропасть.

«Индеец» отогрелся с мороза, на его заросших щеках появился румянец, и теперь с наслаждением разливал запотевшую водку. Ксения поняла, почему гость звался «Старик Прокопыч» – Он был действительно старше их и старше 30-летнего Абдуллы. На вид ему, наверное, было лет 37, а может, и больше. Старик Прокопыч имел густую бороду на худом, скуластом лице с большими теплыми карими глазами. Ксения подумала, что он, скорее всего, очень добрый малый. В двадцатиградусный мороз на нем была старая кожаная куртка с бахромой, изрядно вытертые джинсы и рубаха с индейским орнаментом, надетая под грубой вязки черный свитер. Поверх свитера висели какие-то амулеты и оловянная голова на цепи.

– Вы мне расскажете о символике ваших камней? – попросила спросила Ксения.

– Не разговор, – бодро пообещал Старик Прокопыч. Он протрезвел, и теперь его ясные глаза светились блаженством. – А вы давно живете в этой квартире?