Подобно Блондину, пересекшему Ниагару с верным другом на плечах, Сторши тоже готовился проследовать по своему воздушному пути с одним из собратьев по ремеслу. Только он собирался переправлять его не на своей спине, а в тачке, обод колеса которой был выдолблен в форме желоба, что обеспечивало прочное сцепление с канатом.

Читатель согласится, что это было любопытное зрелище: тринадцать сотен метров вместо девяти сотен футов Ниагары! Путь длинный и грозящий падением на каждом шагу!

Тем временем Сторши появился у начала каната, соединявшего азиатский берег и Башню Девственницы. Везя своего товарища в тачке, он без помех добрался до маяка, находящегося на вершине Кез-Кулесси.

Громкие крики зрителей приветствовали этот первый успех.

Затем все увидели, как гимнаст ловко спускается по канату, который, несмотря на то, что был туго натянут, провисал в середине и почти касался вод Босфора.

Твердо ступая и сохраняя равновесие, с невозмутимой ловкостью он продолжал везти в тачке своего коллегу. Зрелище было великолепным!

Когда Сторши добрался до середины пути, трудности увеличились, поскольку теперь нужно было подниматься вверх. Но у акробата были крепкие мускулы, его руки и ноги отлично работали, и он по-прежнему перемещал вперед тачку, в которой неподвижно находился его товарищ, невозмутимый и столь же смелый. Этот последний не позволял себе ни одного движения, могущего нарушить равновесие.

И вот наконец раздались крики восхищения и облегчения.

Целым и невредимым Сторши добрался до верхней части пилона и теперь вместе с товарищем спускался с него по лестнице, оканчивающейся возле угла набережной, там, где как раз находился Ахмет со своими спутниками.

Так что смелое предприятие закончилось успехом, и можно согласиться, что напарник Сторши вполне имел право на половину тех криков одобрения, которые неслись из Азии в Европу.

Но каким был крик, изданный Ахметом! Мог ли он верить своим глазам? Пожав руку Сторши, сотоварищ знаменитого акробата стоял теперь перед Ахметом и, улыбаясь, смотрел на него.

— Керабан, дядя Керабан!.. — вскричал племянник посреди стеснившихся возле него девушек, Сарабул, ван Миттена, Янара, Селима и Бруно.

Это был действительно господин Керабан собственной персоной!

— Я самый, друзья мои, — ответил он торжествующим голосом, — я, который разыскал этого храброго гимнаста перед самым его отправлением. Товарищ акробата уступил мне место в тачке, и я переправился через Босфор! Нет! Над Босфором! Чтобы прибыть для подписания твоего контракта, племянник Ахмет!

— О господин Керабан! Дядюшка! — воскликнула Амазия. — Я знала, что вы нас не покинете!

— Это великолепно! — повторила Неджеб, хлопая в ладоши.

— Какой человек! — сказал ван Миттен. — Во всей Голландии не найдется равного ему!

— Таково же и мое мнение! — достаточно сухо заметила Сарабул.

— Да, и я переправился, не платя, — продолжал Керабан, обращаясь на этот раз к начальнику полиции. — Да, не платя… если не считать двух тысяч пиастров, которых мне стоило место в тачке, и восьми тысяч, потраченных во время путешествия.

— Примите мои поздравления, — ответил начальник полиции, которому не оставалось ничего другого, как склониться перед подобным упорством.

Со всех сторон стали раздаваться приветственные крики в честь господина Керабана, в то время как этот упрямец от всего сердца обнимал свою дочь Амазию и своего сына Ахмета.

Но Керабан был не из тех, кто теряет время, даже в опьянении торжеством…

— Теперь, друзья, идемте к судье Константинополя, — сказал он.

— Да, дядя, к судье, — поддержал его Ахмет. — Вы — самый лучший из дядей!

— И, что бы вы ни говорили, — ответил негоциант, — вовсе не упрямый… если, конечно, мне не противоречат!

Вполне понятно, что происходило дальше. В тот же день после полудня судья подписал контракт, затем имам прочитал молитву в мечети, потом все вернулись домой в Галату, и, прежде чем наступила полночь 30 числа этого месяца, Ахмет уже был женат. Женат на своей милой Амазии, богатейшей дочери банкира Селима.

В тот же вечер поверженный ван Миттен готовился отправиться в Курдистан в компании господина Янара, своего шурина, и благородной Сарабул, которую последняя церемония в этой отдаленной стране должна была окончательно сделать его женой.

В момент прощания в присутствии Ахмета, Амазии, Неджеб и Бруно он не смог удержаться от дружеского упрека своему другу:

— Когда подумаю, Керабан, что я женился… женился во второй раз… чтобы не противоречить вам…

— Бедный ван Миттен, — ответил торговец, — если эта женитьба станет чем-либо иным, кроме простого сновидения, то я никогда не прощу себе этого.

— Сновидение!.. — продолжал ван Миттен. — Разве это похоже на сновидение! Ах, если бы не эта телеграмма!

Говоря это, он достал из кармана смятую телеграмму и машинально пробежал ее.

— Да! Эта телеграмма… «Госпожа ван Миттен пять недель назад скончалась… присоединиться…»

— Скончалась присоединиться? — вскричал Керабан. — Что это значит?

Затем, выхватив телеграмму из рук ван Миттена, он прочитал:

— «Госпожа ван Миттен пять недель назад решила присоединиться к мужу и отправилась в Константинополь»[352]. Решила… а не скончалась!

— Он не вдовец!

Эти слова сорвались со всех уст, в то время как Керабан воскликнул, и на этот раз — не без основания:

— Еще одна ошибка этого глупого телеграфа! Он иначе и не действует!

— Нет! Не вдовец! Не вдовец! — повторял ван Миттен, слишком обрадовавшийся возможности возвращения к первой жене… из страха перед второй.

Когда господин Янар и благородная Сарабул узнали о случившемся, последовал страшный взрыв гнева. Но в конце концов пришлось уступить. Ван Миттен был уже женат и в тот же день встретился со своей первой и единственной женой, которая в знак примирения привезла ему великолепную луковицу «Valentia».

— У нас есть нечто лучшее, сестра, — сказал Янар, чтобы утешить безутешную вдову, — лучшее, чем…

— Чем эта голландская ледышка!.. — ответила благородная Сарабул. — Потеря невелика!

И оба они выехали в Курдистан. При этом, вероятно, щедрая компенсация за переезд, предложенная богатым другом ван Миттена, сделала их возвращение в эту отдаленную страну менее тягостным.

Господин Керабан не мог постоянно иметь наготове канат, протянутый из Константинополя в Скутари, чтобы переправляться через Босфор. Отказался ли он навсегда от переезда через него?

Нет! Некоторое время он стойко держался. Но однажды он все же отправился к властям и просто предложил им выкупить этот налог на каики. Предложение было принято. Это, без сомнения, дорого ему стоило, но он стал еще более популярен, а иностранцы никогда не упускали случая посетить Упрямца Керабана как одну из самых удивительных достопримечательностей столицы Османской империи.