После окончания бурения сделали попытку пробиться к своим на плато Ломоносова, но нарвались на «мордотык» со скоростью порядка тридцати метров в секунду (то есть практически за пределами шкалы Бофорта) и снова вернулись к нашей палатке... Дальнейшие события объясняет записка, оставленная нами в гурии[4] на случай прилета вертолета: «Уважаемый Леонид Сергеевич! Пробурена 14-метровая скважина — на большее нас не хватило, сделали все, что могли. Так как мы не уверены в погоде 6.07.65, то решили идти на нижний створ. Наш путь следования: Эккокнаусан, далее по продольному створу на июльскую термометрическую скважину с выходом на правую морену против горы Де Геера...» и т. д.
Весь день 6 июля мы провели вблизи палатки у подножия горы Де Геера в несбывшейся надежде увидеть или услышать долгожданный вертолет с Леонидом Сергеевичем на борту. Увы, наши ожидания не сбылись... К этому времени мы положили начало еще одному скоростному створу и пришли в себя от впечатлений Эккокнаусана. Последняя ночь у подножия Де Геера была «ночью размышлений и великих решений», причем совет проходил в процессе непрерывного хождения вокруг палатки в сплошном тумане[5]. На совете было обсуждено положение с продуктами, шансы на появление вертолета в ближайшие дни, роль Русанова в арктических исследованиях, «недостатки природы субтропиков по сравнению с природой Арктики» и т. д. Осуществляя принятое решение, рано утром 8 июля мы благополучно прибыли в еще охваченную сном Пирамиду. Удовлетворив любопытство местных обитателей, порядком изумленных нашим появлением, мы поинтересовались о вертолете. «Во всяком случае, не в ближайшее время»,— гласил ответ.
Позднее мы встретились в Пирамиде с Троицким, подвели и первые итоги. Теперь мы можем оценить вещественный баланс ледника Норденшельда, если получим данные о расходе льда в течение лета. Если нет, то все, что мы имеем, можно будет выбросить в «ближайшую урну». Так же обстоит дело и по многим другим разделам программы. Оснований успокаиваться на достигнутом у нас не было. Главным для экспедиции становилось завершение наблюдения на плато Ломоносова и леднике Норденшельда.
Зингеру и Маркину на ледниковом плато Ломоносова выпала честь первыми начать свою научную вахту в этом ледяном краю. Вдвоем они оставались весь июль и почти половину августа... Правда, им не пришлось выкладываться на износ в маршрутах, как нам, но, по-моему, легче им не было: повседневная монотонность, однообразие при выполнении рутинных наблюдений, а без них не обойтись... Это, пожалуй, хуже физической усталости. Радио в таких ситуациях, конечно, не заменяет живого повседневного контакта с людьми. Кроме того, отсутствие третьего человека на стационаре затрудняло выполнение важнейшего раздела научной программы стационара — проходки глубокого шурфа в фирново-ледяной толще.
Хотя КАПШ гарантировал относительно сносные условия существования и защищал первожителей плато от непогоды, Арктика обращалась с ними сурово, о чем свидетельствуют сухие строки научного отчета: «В июле отмечено 3 полностью ясных дня, 16 полностью пасмурных и 23 дня с туманом.... В июле средняя суточная температура воздуха только 6 раз поднималась выше нуля, оказавшись в среднем отрицательной (—1,5°) ...Скорость ветра в среднем за июль на высоте 1 метра была равна 4,5 м/с. Трижды за время наблюдений ветер достигал ураганной силы».
По описанию Зингера, в такие моменты «казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и крышу. Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, несшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди».
Определенно, даже если кое-что отнести на излишние эмоции, нашим товарищам приходилось несладко. Знаю по себе: в таких случаях трудно оставаться оптимистом. В особенности если не знаешь, удалось ли тебе сделать что-либо ценное для науки. Наша же профессия такова, что это обычно бывает известно после завершения камералки[6].
А пока день за днем им приходилось проводить наблюдения по программе (каждый день практически одни и те же) и вести нехитрое и такое непростое хозяйство по обеспечению жизнеспособности своего крохотного научного стационара, выполнявшего первые гляциологические исследования в этой части Шпицбергена, чтобы ликвидировать одно из последних белых пятен на карте оледенения архипелага. На долю современного гляциолога такое выпадает не часто.
В конце июля в радиограммах с плато Ломоносова стали проскальзывать нотки нетерпения. Видно, наши коллеги были основательно удручены неудачными попытками Троицкого и автора этих строк вместе с Михалевым пробиться к ним — все время мешала непогода. Настоящая зима, только летом. Летняя «зимовка» да и только! Не случайно в этих радиограммах стали появляться указания на «аномально холодное лето», а сверх того настойчиво подчеркивалось, что «период положительных температур закончился, абляция прекратилась».
Нам было понятно нетерпение наших коллег, мы сами стремились к встрече с ними, причем именно на плато Ломоносова, ведь нам предстоял повторный маршрут вниз по леднику для получения характеристик поведения ледника летом. И все-таки они были молодцы: не дождавшись подмоги, сами (вдвоем!) начали проходку глубокого шурфа. Первая запись об этом событии в моем дневнике сделана 27 июля.
Благодаря этому шурфу было установлено, что количества воды за лето явно недостаточно, чтобы промочить полностью накопившийся за зиму снег. Поэтому плато Ломоносова следует отнести к холодной фирновой зоне, ранее описанной лишь на Северо-Восточной Земле. Без этого расшифровка стратиграфии снежно-фирновой толщи невозможна. Похоже, что повыше, например у горы Ньютон, достигающей одной тысячи семьсот семнадцати метров, могут оказаться участки и снежно-ледяной зоны, характерной для Антарктиды.
Встреча на ледоразделе ледникового плато произошла только 12 августа. Получив с утренним сроком связи радиограмму: «Приготовьтесь к приему двух вертолетов. Начиная с 12 часов передавайте Пирамиду ежечасно сведения о погоде. Троицкий»,— Зингер и Маркин приступили к ликвидации палаточного хозяйства. Когда от КАПШа остался голый каркас, Маркин, опасливо поглядывая на клочья низких облаков, наползавших от ледника Негри, заметил:
— Только и осталось, чтобы вертолеты не прилетели...
Рация теперь стояла под открытым небом, и каждый час с антенны шли в эфир сведения о погоде. В это время оба вертолета уже сидели в Пирамиде, и уставшие экипажи, наработавшиеся с утра, обедали в столовой. Наша троица — Троицкий, Михалев и автор этих строк — в полном полевом снаряжении и со всем имуществом также пребывала в ожидании. Настроение несколько торжественное, хотя в то же время и тревожное: как все обернется, неужели подведем ребят?..
Последняя радиограмма с плато об ухудшении погоды подстегнула пилотов. Мы летели с одним из наиболее опытных пилотов «Арктикугля» Фурсовым. Экипаж второго вертолета, недавно сменившийся, не имел опыта посадок на ледниках и поэтому взлетал вторым.
Высадка на плато осложнялась попутными заданиями по обеспечению возвращения маршрутной группы: для нее надо было выбросить продукты у подножия горы Де Геера и на Эккокнаусане, а также забрать имущество, которое мы оставили там с Михалевым в июльском маршруте после «похищения» Троицкого.
Эти дополнительные операции потребовали не менее трех посадок и вызвали нетерпеливое недоумение у двух наших товарищей, еще находившихся в их бывшем лагере на плато Ломоносова. Ведь, по их мнению, происходило нечто необъяснимое: они слышали гул вертолетных двигателей, судя по всему, вертолеты взлетали, садились, опять взлетали, непонятно где и непонятно зачем, а погода неумолимо ухудшалась, с Баренцева моря угрожающе подбиралась облачность. Надежда расстаться с надоевшими снегами ледникового плато Ломоносова во второй половине дня стала совсем призрачной... Вертолеты летают где-то поблизости, будто кого-то ищут, но не могут найти. Не их ли?..
