Незнакомец положил письмо обратно на стопку чистых листов и закрыл все ящики. Отошел от стола и внимательно оглядел книжные стеллажи. Порядок следования томов был весьма прост. Сначала, слева от входа — в том месте, которое можно было назвать вводной частью, — помещались книги по физике и астрономии. Далее шли тома по биологии и этологии. Следом — сочинения по истории. Наконец, больше половины всех полок, включая и те, которые находились справа от двери, было отведено под художественные произведения. Он без особого интереса просмотрел труды по точным наукам и остановился перед историческими изданиями. Вынул с полки один тоненький томик, перелистал его: это была «Апология истории, или Ремесло историка» Марка Блока. Он погасил плафон, зажег торшер, устроился поудобнее в кресле и принялся читать.

За почерневшими окнами спустилась глубокая ночь. Сидя в кресле, незнакомец читал. Снаружи донесся шум подъезжающей машины, короткий скрип тормозов и ровное ворчание двигателя на малом ходу, потом опять все смолкло. Он потушил торшер. Библиотека погрузилась во мрак, но предметы не растворились в нем, выхваченные чересполосицей огней, вливавшейся в окна с улицы. Хлопнула дверца машины. Ему было слышно, как звякнул о замок парадной двери ключ, дважды щелкнула собачка, тихо скрипнула поворачивающаяся на петлях створка двери. Полоска света просочилась из коридора под дверь библиотеки.

Закрываясь, сухо стукнула наружная дверь. Незнакомец отложил книгу на пол, вытащил из карманов плаща автоматический пистолет и блестящий валик глушителя, навинтил глушитель на ствол. На это ушли считанные секунды. Он приготовился быстро и без спешки, наверняка: каждое движение давно отработано до автоматизма. Услышал шум открывающейся и закрывающейся двери — очевидно, на кухню, потом еще раз — в уборную. Потекла вода. Тяжелые неторопливые шаги гулко разделяли череду рождавшихся звуков. Дверь в библиотеку распахнулась. Поток света, вырезанный проемом дверей, прорвался в комнату, и в светлый прямоугольник, который лег на пол и мебель, вписался черный вытянутый силуэт человека. Загорелся плафон. Человек дошел до письменного стола.

— Стойте, где стоите, мсье Бремон. Не оборачивайтесь. И положите руки за голову, — сказал незнакомец.

Он говорил с расстановкой, его голос звучал ровно, уверенно, почти предупредительно. Вошедший послушно сложил руки на затылке. Незнакомец, с пистолетом в руке, подошел и обыскал его свободной рукой. Оружия вошедший при себе не имел. Незнакомец сделал два шага назад, к креслу, и опустил руку с пистолетом.

— Задерните шторы.

Тяжелые непроницаемые занавеси, спускавшиеся из-под потолка к самому полу, надежно скрыли за собой все три окна.

— Садитесь за стол. Руки наверх — так, чтобы я их видел.

Человек сел, впервые повернувшись лицом к незнакомцу. Приятное, на вид скорее молодое, усталое лицо его было напряжено, губы неестественно плотно сжаты. Много дней не бритая борода густой тенью покрывала щеки. В его глазах, обращенных на незнакомца, читалось смешанное чувство тревоги и обреченности, как если бы уже давно он предвидел подобное развитие событий, но так и не сумел полностью подавить в себе страх.

— Не думал, что Альберти найдет меня здесь, — сказал он.

— Люди прячутся больше для самоуспокоения. Нет тайника, к которому не нашлось бы ключа, мсье Бремон.

— Не всегда это так. Вы никогда не найдете бумаг.

— Вы могли бы мне подсказать, где их искать.

— Я не скажу.

— Не зарекайтесь. Никому не дано знать, как он поведет себя под действием боли. Ведь запредельную боль невозможно себе представить.

Незнакомец произнес эти слова совершенно безучастно. В какую-то минуту страх, гнездившийся у Бремона под ложечкой, как будто прорвался наружу, и все его тело свела долгая дрожь.

— Вам незачем беспокоиться, — продолжал незнакомец. — Я не люблю ни видеть, ни причинять боль. Жестокость — удел слабых, довесок их слабости. К тому же меня нисколько не интересуют ваши бумаги. Я пришел не за тем.

Бремон глубоко вздохнул: казалось, к нему вернулось прежнее спокойствие, рожденное безусловной уверенностью в скорой развязке. В задумчивости и словно бы в недоумении он обвел глазами комнату и остановил взгляд на книге, лежавшей на полу у ножки кресла. Она привлекла его внимание.

— Вы любите книги? — спросил он.

Незнакомец не ответил, как если бы счел вопрос неуместным или по-детски наивным. Помолчав, произнес:

— Ценность данной библиотеки заключается в том, что она организована по принципу, насколько я могу судить, вполне строгой выборки. Отправной точкой ее взята дисциплина, наиболее общая по объему, пространству и времени своего предмета, приводящая в конечном итоге к знанию самому узкому, причем каждое множество в этом ряду принципиально включает в себя следующее за ним: физика — биология — история — литература… Ибо, проследив эту цепочку в обратном направлении, мы можем сказать, что художественное творчество является одной из областей приложения человеческого сознания, сознание — превратностью жизни, а жизнь — эпизодом материи. И обратите внимание на то, что значение предмета обратно пропорционально размеру описывающего его дискурса. По биологии книг написано больше, чем по физике, по истории больше, чем по биологии, а литературе в этом отношении принадлежит бесспорное лидерство. Из чего можно, пожалуй, вывести, что чем дисциплина шире, тем она точнее, и чем менее точной она является, тем она болтливее. Вообще, все это может послужить к полезному и забавному размышлению о лаконизме истины и длиннотах фантазии.

Бремон с ужасом смотрел на него.

— Что же вы за человек? — хрипло вскричал он. — Вы, кажется, что-то говорили о жестокости? Что такое тогда весь этот бред, как не изощреннейшая пытка? Делайте наконец то, за чем пришли! Не тяните, ради бога! Не тяните!

На минуту воцарилось молчание.

— Вы ошибаетесь, — проговорил наконец незнакомец. — Я просто хотел с вами поговорить. Наладить истинный коммуникативный обмен, обменяться мнениями, если угодно.

Насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах…

— В таком случае, по вашей же теории, такому обмену следует быть лаконичным.

По лицу незнакомца скользнула улыбка. Бремон устало вздохнул.

— Зачем вы работаете на такого законченного подонка, как Александр Альберти? — снова заговорил он.

— Я ни на кого не работаю.

— А, так вы волк-одиночка? Зачем вы занимаетесь этим? По зову сердца?

— Какая разница?

— Вам это нравится? Нравится убивать?

— Для вас это имеет какое-то значение?

— Да. Если это истинный коммуникативный обмен, как вы выразились.

— Хотите знать все до точки? Предпочитаете определенность?

— Именно. А вы нет?

— Возможно, и так.

Опять на какое-то время воцарилось молчание.

— Вы не хотите мне ответить? — спросил Бремон.

— А вы упрямы.

— Да. Именно поэтому вы сейчас здесь.

Незнакомец посмотрел на Бремона почти с симпатией.

— Скажем так — это сфера моих профессиональных и человеческих интересов.

— Вы не руководствуетесь никакими моральными критериями при выборе ваших жертв?

— Напротив. Я убиваю только охотников.

— И, по-вашему, я являюсь одним из них?

— Несомненно. Вы охотились за Альберти. А теперь он охотится за вами.

— Я не собирался его убивать. Я хотел только разоблачить негодяя, скрывающегося под респектабельной вывеской добропорядочности.