Тем более что однажды….

Однажды наступает в жизни человека такой день, когда на него сваливается счастье.

В конце декабря 1937 года я стоял у форганга Московского цирка и ждал своего выхода. На манеже устанавливали реквизит нашего номера «Снайпер». В этот момент подходит ко мне управляющий цирками А. М. Данкман и говорит:

— Вы слывете отчаянным человеком, Александр Николаевич, а зверей вы тоже не боитесь?

— Каких зверей?

— Хищных.

— Зверей не боюсь тоже, — быстро отвечаю я, еще не очень понимая, к чему идет разговор, но инстинктивно чувствую, что большое начальство не станет вести праздных разговоров с артистом за секунду до выхода. И действительно:

— А что, если бы вам предложили группу зверей?

— Возьму.

— Но это рискованно и опасно. Звери агрессивные. Нападают. Могут порвать.

— Собаки тоже хорошо кусают. Да ведь не всех. А какие звери?

— Так ли уж важно, какой породы кусают вас собаки — овчарки или пудели. Согласны ли вы в принципе?

— Согласен.

— Значит, запишем за вами группу зверей.

— А почему вы предлагаете их именно мне?

— Так вы же оголтелый. По-партизански разрешаете все вопросы. Для зверей это как раз годится.

Оркестр заиграл музыку нашего марша, и разговор прервался. Направляясь на манеж, я еще был под впечатлением столь неожиданного предложения. Но едва ступил на арену, винтовку в руки, — и все забыто. Мозг, мышцы, внимание — все нацелено на мишень.

Номер окончен. Умолкли аплодисменты. Оружие вычищено. Мы свободны. По дороге домой Елизавета Павловна спрашивает:

— О чем-то серьезном говорил ты с Данкманом?

— Он предложил мне стать укротителем.

— Что ты ему ответил?

— Согласился.

— Молодец.

Этих два коротких, но одинаково важных диалога перевернули всю мою цирковую жизнь, да и только ли цирковую. И пусть мое посвящение в укротители состоялось много позже, именно в этот день я ощутил, что в жизнь вдруг вошло что-то большое, значительное, что придаст дальнейшему моему существованию новый смысл. Продумывая еще раз оба разговора, я почувствовал, что моя решимость произвела на Данкмана хорошее впечатление, а одобрение жены еще больше укрепило эту решимость.

Многие годы мной владела страсть к необычному. Эта страсть бросала меня в разные стороны. Она привела меня в цирк, подсказывала сумасшедшие идеи, часть которых удалось осуществить. Но стать укротителем… Вот уж об этом-то никогда не думал!

Конечно, я видел многих дрессировщиков, а в последнее время слышал, что с иностранными укротителями контрактов больше заключать не будут, знал, что ищут им замену среди своих. Но что лично мне предложат взять группу зверей  - это в голову почему-то не приходило.

Припоминал спои впечатления от работы других укротителей, я приходил в восторг: подумать только — властвовать над дикими зверями! Опасно? Конечно. Но ведь не я первый, не я последний. Трудно? Еще бы! Но блеск выступления со зверями Романтика! Разве не перекрывает это все трудности и все опасности? Впрочем, так восторженно я думал только, может быть потому, что и представления не имел, какие ждут меня трудности и опасности.

Гастроли в Москве вскоре закончились, и мы вместе с бригадой артистов цирка были командированы на Дальний Восток обслуживать пограничные войска.

Всю долгую дорогу грезил я о встрече со зверями и горел нетерпением. Но ничего конкретного тогда придумать не мог и планов реальных не строил. Ведь я даже не знал, какие хищники ждут меня. Тигры? Львы?

В этих, пусть хоть и абстрактных, мечтах, в этих волнениях и размышлениях я внутренне как бы созревал для предстоящей работы, как бы привыкал к ее необычности.

Дни бежали, вот уже закончились и наши очень трудные «пограничные» гастроли, во время которых о чем-либо постороннем думать не было никакой возможности, вот мы уже и вернулись обратно. Никто мне не напоминал о том разговоре, и впечатление от него, не питаемое ничем реальным, начало постепенно забываться, тускнеть и почти совсем угасло.

Я уже был уверен, что мечтам моим не суждено осуществиться. Но вдруг — особенно ожидаемое всегда происходит вдруг — начальник производственного отдела вызывает меня к себе и говорит:

— Принимай зверей. Пора.

— Каких зверей?

Я тогда так, был ошеломлен, что и впрямь не понял о чем идет речь. А может быть, как всегда в таких случаях, притворился, что не понимаю, чтобы не обнаружить свое томительное, мучительное и безнадежное ожидание.

— Как, каких?! Так ведь ты же дал согласие стать дрессировщиком

— Дать то дал. Да ведь прошло столько времени, что все мои фантазии истощились, — неожиданно проговорился я, — думал, что все уже забыли о том предложении.

— Не забыли, как видишь. У нас было несколько кандидатур. Обсуждали и расценивали их со всех сторон. Некоторых даже попробовали. Но, видимо, одного желания быть дрессировщиком хищных зверей мало. Звери стоят дорого. Леопарды не мыши — мышеловкой не наловишь.

«А-а…. так это леопарды, — подумал я, — вот здорово, красота-то какая!» А вслух сказал:

— От слова не отказываюсь. Ответственности не боюсь. Давайте попробуем. Не выйдет — строго не судите.

— То есть как это не выйдет! Ты должен сделать аттракцион!

«Должен-то должен, — подумал я, — раз дал слово. А вдруг действительно не выйдет. Леопардов-то я ведь только в зоопарке видел». И снова вслух:

— Ну ладно. Расскажите, что за звери, чьи и откуда.

И вот что я узнал.

До 1937 года в наших цирках гастролировало много иностранных артистов. Приезжали и укротители. В то время у нас не было ни экзотических зверей, ни хороших дрессировщиков. Наши акробаты и гимнасты уже могли поспорить с зарубежными и мастерством и выдумкой, могли свободно заменять их в программах. А вот с дрессировщиками хищников — дело обстояло неважно. Впервые за создание смешанной группы хищников взялся упорный и неутомимый человек Николаи Павлович Гладильщиков. У него были львы, медведи, гиены и собаки. Но один номер на все советские цирки — это же капля в море, хоть и драгоценная капля.

В это время Управление цирками приобрело у известной немецкой фирмы Карла Гагенбека группу леопардов, которую привез дрессировщик Людерс. Группа была передана берейтору[1] гастролировавшего в Москве иностранного цирка Медрано — Казимиру Куну.

Но дела у него шли неважно, и ему искали замену. Выбор пал на меня…

Я старался узнать, что вызывало недовольство в работе Куна. Мне тогда любые сведения были важны. Ведь о леопардах и об их дрессировке я не знал ничего.

Мне рассказали, что Кун — человек трусливый и приемы его работы самые жестокие. Он входит в клетку вооруженный тяжелым арапником и железными вилами. Заставляя зверей рычать и набрасываться, бьет по морде и колет вилкой в самые болезненные места. Леопарды от одного его вида приходят в трепет. Ни о каком искусстве, ни о какой красоте в этом номере и речи быть не может.

Я поехал в Харьковский цирк, где тогда работал Кун, и был включен в программу со своим стрелковым номером. Но задача у меня была иная — незаметно изучить его работу.

Три недели наблюдал я выступления Куна. Надо было запомнить трюки и их последовательность, чтобы потом воспроизвести самому. Каркас сценария я записал подробно, проникнуть же в тайны дрессировки не удалось. Конечно, многое бы открыли репетиции, но за все время, что я был в Харькове, Кун ни разу не репетировал. А вступать с ним в разговор не хотелось, уж очень он был несимпатичен. Как это можно быть таким жестоким и безжалостным.

С болью смотрел я на красивых, но таких забитых зверей. Мне казалось даже, что отношение леопардов к укротителю было более человечным и гуманным, чем отношение человека к ним. Ибо человек демонстрировал не дрессировку, а лишь грубую силу подавления. На манеже царил страх — партнеры боялись друг друга. Это я ощущал очень остро, и, думаю, не только я. Недаром после представления Кун заглушал страх водкой, да и перед входом в клетку тоже подбадривал себя стаканом.