Клетка с пантерой стоит наготове. Все заинтересованные уже на местах. Едва открыли дверь клетки, Али черной искрой метнулась в туннель. Пробежав его, она ткнулась мордой в решетку дверки и резко повернула обратно в клетку, но клетка была уже закрыта. Пантера, взбешенная, металась по туннелю. Внезапно прыгнув в верхний угол, в то место, где ремни оказались незакрепленными, она проскочила через щель и вырвалась на свободу. От неожиданности Али сама растерялась и нерешительно смотрела сверху на разбегающихся людей.

Я приблизился, и она приняла наступательную позу.

Я предупредил ее прыжок стеком, а находившийся по другую сторону туннеля артист Вениамин Беляков, преградил ей путь палкой. Тогда, спасаясь от нас, пантера прыгнула на купол сетки и, сделав по ячейкам несколько шагов, провалилась внутрь «централки», повиснув на когтях передних лап. Она несколько раз пыталась подтянуться, чтобы зацепиться и задними лапами, но для этого задние лапы надо было поднять выше головы, чего сделать она не могла, не то это был бы отличный трюк!

Провисев так некоторое время, пока не иссякли силы, Али упала на манеж. Господи, как мне повезло, что она сама себя поймала в клетку! В «централке» она находилась минут двадцать, и за это время я убедился, что не только артисткой, но и красивой безделушкой ей быть не суждено. Ее место — зверинец.

Так кончилось мое состязание с этим сверхсвирепым зверем. Ну что ж, с Али ничего не вышло, может быть, следующий экземпляр будет удачнее.

И эта встреча не прошла для меня бесполезно. И не только потому, что тренировка нужна дрессировщику не меньше, чем жонглеру и акробату. После столкновения с Али я испытал нечто похожее на то, что испытывает человек, когда впервые видит Ниагару, извержение Везувия, снежный обвал в горах или смерч на море — чувство восторга и некоторого священного страха перед непокорной природой.

Это чувство редко теперь возникает у современного человека, избалованного могуществом техники. Но, услышав рев Ниагары, почувствовав непокорность пантеры — потрясаешься величием дикой, первозданной Природы.

Итак, Али оказалась несгибаемым стоиком. Мы расстались не поняв друг друга. Впервые мне не удалось завоевать любовь зверя. Я утешался тем, что меня любили другие леопарды и другие пантеры. Любили… и даже долго помнили, когда жизнь разлучала нас. В этом меня убедила одна трогательная встреча…

Когда со мной случился инфаркт, меня отправили в больницу, а леопардов и пантер — по зверинцам.

В 1958 году, в Одессе — в это время я уже работал с тиграми — мне стало известно, что передвижной зверинец, в котором находятся мои Роза и Парис, совсем рядом, в Кишиневе. Я — туда!

С тревогой и сомнением подходил к зверинцу. Какие-то они сейчас? Узнают ли меня? Как отнесутся? Наверно, забыли и рады-радёшеньки, что их больше не мучают «образованием». Нетерпение мое возрастало с каждой минутой, я чуть ли не бежал. Но недалеко от клеток притормозил и подошел к ним, как и раньше, совсем спокойно. Звери лежали в глубине клеток, безразличные, в полудремоте. Видимо, однообразная жизнь зверинца им опостылела.

Немного постояв и успокоившись, Я тихо позвал:

— Парис, ко мне! Парис, браво!

Все во мне замерло: подействует или нет этот привычный для него призыв. Зверь поднял голову, насторожил уши, в глазах мелькнул огонек, и он стал пристально всматриваться в меня. Я снова ласково повторил:

— Парис, ко мне!

Словно припоминая что-то очень далекое, он встал и подошел к решетке. Вытянув морду вперед, как бы принюхиваясь, он пристально смотрел на меня. Парис стоял, не шевелясь, как изваяние, точно боялся помешать пробуждению в его сердце каких-то смутных и приятных воспоминаний. И вдруг в его глазах вспыхнула былая любовь. Он узнал меня, прижался к решетке, словно стараясь просочиться сквозь нее, чтобы оказаться ближе.

Я зашел за барьер, просунул руку сквозь прутья и начал гладить и почесывать его, а зверь подставлял свои бока, морду, мяукал и мурлыкал от счастья.

В соседней клетке была Роза. Услышав наш разговор, подбежала к решетке и замерла, прислушиваясь. Она быстро узнала меня, — наверно, у женщин эмоциональная память тоньше — и своим нежным «фыр-фыр-фыр» и курбетами старалась привлечь мое внимание.

Видя, что я все еще стою около Париса, она с нетерпением и беспокойством глядела в мою сторону, боясь, что уйду, так и не приласкав ее. Я подошел. Радостная Роза, как юла, вертелась по клетке. Она и раньше была резвой и нежной. Любила видеть около себя человека, любила играть со мной и нежничать. А сейчас казалось, что все накопившееся за эти несколько лет — энергия, восторг и привязанность рвались наружу, били через край.

Столпившиеся за барьером посетители с удивлением наблюдали эту сцену. Многие недоумевали, видя такую нежную и радостную встречу человека со зверями.

Больше всех, как мне показалось, были удивлены служители зверинца. Неужели они не знали, что и хищным зверям нужна ласка, любовь, что они умеют отвечать взаимностью. Только отсутствием этой чуткости я могу объяснить постоянно угнетенное состояние хищных животных в зверинцах.

Посыпались вопросы. Я коротко рассказал историю зверей. Рассказал об их блестящем прошлом, о нашей работе. Минуты бежали, и наступила пора расставания. Все время, пока был с ними, я старался не думать о разлуке — какую горесть и тоску увижу в их глазах.

Как только звери почувствовали, что я собрался их покинуть, они, как и прежде, быстро и резко заходили по клетке, выражая свое неудовольствие. Их мурлыканье превратилось в жалобный стон и мольбу: «Не уходи …»

Я был расстроен и потрясен. Со слезами на глазах стал постепенно удаляться от клеток. Парис и Роза отчаянно заметались, они словно хотели вырваться, чтобы бежать за мной. Зрители расступились, образовался коридор, по которому я уходил, пятясь, глотая слезы и не спуская глаз с моих друзей.

Я вышел, но не закрыл полностью дверь, все смотрел на них. И звери тоже, уже не видя меня, впивались глазами в дверь, за которой скрылся близкий им человек…

Ведь прошло шесть лет разлуки. Я был ошеломлен. Так помнить! И так любить!

Долго еще у меня сжималось сердце, когда я вспоминал нашу встречу и представлял себе, как звери еще много дней стояли у решеток и ждали, ждали моего появления…

Нет, внутренний мир зверя, должно быть, глубже и тоньше, чем мы его себе представляем.

«Самый лютый зверь, когда кормит своих детенышей, жадно прильнувших к его соскам, — чем он тогда зверь?

Чем он зверь, когда отправляется на прогулку, грациозно ступая, изгибая чуткое тело в такт своим шагам и так мудро прислушиваясь?

Чем он зверь, когда играет со своей подругой, лаская ее и принимая ее ласки?

Чем он зверь, когда спит, ровно дыша, положив пышную голову между лапами?

Спящий, кормящий, играющий и праздно гуляющий он прячет свою сущность. И только мгновение, когда он набрасывается на свою жертву, обнажает в нем зверя», — так написал Феликс Кривин. Как тонко, как верно написал!

Непонятное существо человек! Ему только что дали леопардов — зверей коварных и опасных, а он уже мечтает тиграх.

Действительно, желание познакомиться с тиграми возникло у меня вскоре после начала работы с леопардами; при всем уважении к их «достоинствам» мне казалось, что у леопардов нет такого внушительного грозного вида, как у тигров.

В начале 30-х годов выступал у нас немецкий дрессировщик Тальман. На его бенгальских тигров я поглядывал с завистью.

Но, как сказал Бальзак, уж если мечтать, то не надо ни в чем себе отказывать. И я мечтал об уссурийских тиграх — вот уж звери, так звери! С леопардами я начал работать весной 1939 года, а осенью этого же года подал заявку на тигров.

Конечно, я не надеялся назавтра же получить зверей. Пока их найдут в тайге, пока отловят, да пока они доедут — пройдет не один год. Так что пусть моя заявка стоит на очереди, не один я мечтаю об этих полосатиках. Но «моих» тигров даже и ловить не стали. Сказали, что хватит с меня для начала и леопардов.