Итак, дилемма: с одной стороны, я должен показывать настоящих диких и свирепых зверей, которые, несмотря и вопреки своей свирепости, исполняют забавные вещи, а с другой — «не потакать низменным инстинктам» и «не смаковать опасность», как это обычно называлось в рецензиях. С одной стороны, не надо подчеркивать опасность, но, с другой стороны, я ставлю совершенно мне необходимого пожарника со шлангом. С одной стороны, соблюдение техники безопасности, а с другой — нельзя не заметить, как оживляется администрация цирка, когда со мной что то происходит, когда звери настроены воинственно и народ валит валом.

Я долго думал над этой дилеммой, пробовал разные стили в показе хищников. В свое время меня упрекали, что мои леопарды похожи на овечек. Но даже когда я старался показывать хищников в несвойственном им «овечьем» наряде, внутренне не переставал быть убежденным в том, что цирк без риска не имел бы своей прелести. Именно в торжестве человека над опасностью привлекательность цирка.

Это противоречие ощущается, наверно, во всех жанрах. Но в работе с хищниками, где специфика доведена до крайности, приходится испытывать эту двойственность больше всего.

Так что же произошло на манеже в тот вечер, когда одному, а может быть, и не одному зрителю показалось, что мне откусили голову.

Жара и перемена погоды влияют на хищников, и они становятся раздражительными. А раздраженный тигр плохо повинуется. В жару зверь делается ленивым. На воле, если он не голоден, он спит. А в цирке у него есть обязанности. Хоть он их и не сознает, но подчиняется им. И все-таки приходится потратить немало усилий, чтобы заставить зверей шевелиться.

Лето пятьдесят седьмого года во Львове стояло жаркое. Был воскресный день, и шло уже третье представление. Шапито накалено и набито людьми — ни одного свободного места.

Выгоняя тигров в третий раз, я почувствовал их усталость и инертность. Было видно, что они просто отслуживают положенное время. Я сам страдал от жары и потому сочувствовал четвероногим партнерам. Но работа есть работа.

Сейчас Акбар должен прыгать в огненное кольцо. Но на мой вызов он отвечает отказом. После нескольких попыток все же заставляю его вспрыгнуть на высокую тумбу, с которой он пойдет в обруч. Я уже был уверен, раз он на тумбе — трюк будет исполнен. Однако ошибся в намерениях тигра. Акбар делает прыжок, но не в кольцо, а… на меня.

От удара лапой в грудь я не устоял на ногах и, падая, невольно взмахнул рукой у самой пасти зверя. Акбар схватил меня зубами за плечо и вонзил клыки в лопатку. Единственно, что я успел сообразить для самозащиты, — засунуть голову под шар, рядом с которым упал. Выпустив плечо, Акбар схватил меня за руку.

Неровный свет пылающего в темноте кольца придал событию зловещий колорит. Послышались крики зрителей: «Свет!»

Стоявший со шлангом Рюрик, несмотря на темноту и неудобное положение, изловчился и направил шланг в морду Акбару. Но шланг оросил нас нежными, как роса, каплями, вместо того чтобы струей сбить зверя с ног. Воды не было. Тигр в конце концов бросил меня, может быть, я просто ему надоел, и он пошел на свое место.

Схватки описывать долго, а происходят они мгновенно. В это время дали свет, я взглянул на себя и ахнул: белый костюм изодран, испачкан опилками и кровью. Вытекая из рукава, кровь окропляет манеж.

«Ну и отделал ты меня, Акбар! На совесть! Но все равно, трюк придется повторить. И как следует. Сейчас я только поставлю на место тумбу». Но что такое? Правая рука не поднимается. Я поднимаю ее левой, а она опять бессильно падает вниз. В горячке никак не пойму, что случилось. И вдруг ощущаю острую боль, отдающуюся по всему телу.

Акбар уже сидит на своем месте в привычной позе и, облизываясь, следит за мной. О чем он думает? Может быть, о том, как минуту назад мог, не моргнув глазом, растерзать своего укротителя насмерть?

«Ну и загрыз бы ты меня, и что? Тебе же хуже. Сейчас ты артист, а превратился бы в экспонат в каком-нибудь зоопарке и сидел бы день-деньской за решеткой, ничего не делая. Вот тоска-то!»

А действительно ли он мог меня растерзать? Да, судя по аналогичным случаям, о которых мне приходилось читать даже в газетах, мог, несмотря на нашу дружбу, не смотря на наши закулисные нежности.

Растерзали же львы в 1938 году в Брянском цирке дрессировщика Фаруха. Близко знавшие его люди рассказывали, что последнее время он чувствовал неуверенность. А это самое опасное для укротителя — почувствовать свою слабость. Зрителей еще можно обмануть разными маскировками, но зверя не обманешь — твою слабость он почувствует сразу.

Львы нахально наступали на Фаруха, а он пасовал перед их напористостью. И если позволяли обстоятельства, уходил из клетки, иногда перелезая даже через решетку.

Львы учуяли неспособность Фаруха к сопротивлению — они, оказывается, тоже неплохие психологи. И однажды на представлении один из львов ударил его по голове. Фарух упал. Тогда львица, увидев лежащего — у зверей лежачих бьют, — набросилась на него тоже, подоспели и остальные два льва… и все было кончено.

В 1925 году во Владивостоке тигр отгрыз укротителю Горбунову голову. Об этом можно прочитать в журнале «Цирк» за тот же год.

Итак, как видите, все бывает. Но на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Все, что знаю, все, что умею, употребляю на то, чтобы они не растерзали меня на арене, в присутствии зрителя, да еще под звуки оркестра.

Когда я снова стал вызывать Акбара на прыжок в огненное кольцо, среди зрителей раздались возгласы:

— Довольно!

— Хватит!

И пришлось мне на этот раз работу прервать. Я был благодарен зрителям. От боли и большой потери крови у меня темнело в глазах. Но сам я, однажды решивший ни когда не давать поблажки ни себе, ни зверям, работал бы до конца… или до обморока. А теперь, выпроводив зверей на конюшню, я поклонился публике и… очнулся в больнице.

Вот так оно все было. Так, а не иначе. Голова и руки на месте. И хотя рука сильно ранена, голова невредима и принадлежит пока лично мне. Это просто у страха глаза велики.

Через месяц я вышел из больницы без бицепса на правой руке. Кабы в шланге была вода под нужным напором, то я до сих пор ходил бы целым, со всеми полагающимися человеку мышцами. Но как много зависит в нашем деле от… воды, и сколько я уже терпел из-за ее отсутствия. Не так тигры страшны, как людская нерадивость.

Зато после моего выхода из больницы весь цирк был вооружен различными приспособлениями, подающими воду. На этот счет в народе много создано поговорок: «Дорога ложка к обеду», «После ужина горчица», «Дорого яичко к Христову дню», «Когда зубов не стало, тогда орехов привезли»… Но это — между прочим, хотя и между прочим, лишиться бицепса — небольшое удовольствие.

Итак, вернемся к психологии зрителя.

Когда я начал работать с хищниками, приходилось сталкиваться с самыми различными зрительскими вкусами. Попадались и любители острых ощущений, которым особенно нравились «драматические ситуации», а проще говоря, когда звери на меня нападали… Об этом я узнал впервые в Смоленске.

После нескольких спокойных дней моих леопардов словно кто подменил. Уже четыре дня идет кровопролитный бой между Нерро и Принцем. Уля, спокойная, солидная Уля, которая ни на кого обычно не нападает, теперь считает себя обязанной прийти на помощь супругу. Но так как для этого надо пересечь манеж, что небезопасно, то она отыгрывается на соседе Ранжо. Таким образом, начинается «тотальная война». Раздаются холостые выстрелы, хлещет вода. Ничего не помогает — хоть растаскивай их за загривки. Наконец удается разнять противников и рассадить их по местам. Звери, возбужденные дракой, начинают бросаться на меня, желая сорвать на мне накопившуюся злость от поражений. И я едва успеваю отбиваться. Но вдруг все снова успокаивается — слишком много незализанных ран, — и тогда работа проходит спокойно и нормально. Мелкие стычки уже не в счет.

Через несколько дней после такой битвы директор цирка рассказывает мне случайно подслушанный разговор: