Уля вообще всегда вступалась за своего «мужа». Когда он схватывался с Ранжо, она шла ему на выручку. Нерро же вел себя совсем не по-рыцарски: если на Улю набрасывался кто-нибудь из зверей, он никогда в конфликты не вмешивался.
Таким образом, я был окружен дерущимися леопардами и не мог выйти из туннеля ни туда, ни сюда. Оставалось только ждать, когда разнимут хоть какую-нибудь пару. Я был в тревоге: такая яростная схватка может окончится гибелью кого-нибудь из зверей. А это означает, что пропал труд дрессировщика. Надо покупать нового леопарда и дрессировать его для восстановления номера, а это значит простой в течение нескольких месяцев. Нет, такая драка — слишком дорогое «удовольствие».
Кроме того, во время ожесточенной драки дрессировщик может потерять власть над зверями. Хищники, вышедшие, из повиновения, когда природный инстинкт берет верх над воспитанным «благородством», очень опасны и друг для друга и для дрессировщика. Но что можно было сделать — я стоял в туннеле, как в клетке, и только наблюдал, не понимая причины столь яростной ссоры. То ли это была застарелая вражда, то ли внезапно возникшая ревность. В таком великолепном воинственном состоянии я видел леопардов впервые, клочья шерсти и осколки когтей летели во все стороны.
«Ахиллесова пята» у леопардов — на загривке, и каждый старается схватить противника клыками именно за это место. На воле леопарды прыгают на добычу сверху и лишают ее возможности нанести ответный удар. Эти инстинкты они сохраняют и в неволе. Быть сверху — это победная позиция хищника. Быть сверху — это значит само го себя сделать недостижимым для когтей врага. Именно загривок они и стараются защитить прежде всего. Даже «в схватке» со мной они с невероятной быстротой перевертываются и прижимаются спиной к манежу.
Я довольно долго описывал этот бой, отвлекаясь на всякие попутные пояснения. Но на самом деле он длился мгновения. Вот стих шум у меня в тылу — это значит, Улю и Фифи развели по местам. Я вздохнул свободнее. Улучив момент, когда звери хоть немного откатились от двери, я выскочил в манеж, и в это же самое мгновение Ранжо, не желая ввязываться в опасное дело, проскочил у меня между ног и помчался на конюшню.
Очутившись наконец на манеже, я вмешался в драку. Ярость леопардов стала безграничной, на мои повелительные команды они не обращали никакого внимания, возможно, что в своем возбужденном состоянии просто не слышали их.
Не помогла и вода, напор в сети был слишком слаб. Не образумила их и стрельба из револьверов холостыми патронами. Как говорили потом, оставалось пустить в ход разве что пылесос.
Что же все-таки делать? Новее «сделали» сами леопарды. Разуверившись в победе над Нерро, Принц выскочил в дверку, которую ассистент забыл закрыть за мной, а вернее, за Ранжо. Бой окончился сам собой.
Сколько я потом ни раздумывал над этой дракой, но так и не смог определить причину столь резкого изменения в поведении зверей. Позже понял, что характеры леопардов очень изменчивы. Они и сами не знают, что совершат в следующее мгновение. Поэтому мне приходилось определять их желания раньше их самих.
И все же такие «склоки» не возникают беспричинно.
Кто-то где-то кому-то не потрафил, посмотрел не так. Чужая душа — потемки, и звериная — не исключение. Но есть один период в жизни леопардов, как и всяких животных, когда междоусобицы постоянны. Это «брачная» пора. Тут уж война идет насмерть. Именно в эти периоды звери беспокойнее всего, и мне в это время тоже больше всего от них достается. Но об этом я расскажу дальше.
А пока вернемся к только что окончившемуся сражению. Самым опасным было мое положение, потому что обезумевший зверь, охваченный чувством мести, уже не видит, на кого нападает. Он может обратить свою ярость и на меня, тем более что я самый удобный «козел отпущения». Кроме опасности для жизни, которая в этом случае очень велика, пропадет наша дружба со зверем и плоды кропотливой работы, воспитание и учение могут пойти насмарку.
К тому, что произошло на манеже, я был абсолютно не подготовлен. Обычно леопарды, выходя на манеж для репетиции, бывали совершенно спокойны и без всяких задиринок садились на свои места, послушно дожидаясь моего прихода.
Находившиеся в зале люди волновались за меня и за зверей. И надо же было такому случиться именно тогда, когда номер смотрит начальство. Но, как потом убеждал меня Семен Филиппович Павлов, начальству так и нужно показывать хищников, чтобы оно вполне представляло себе всю трудность работы дрессировщика.
Независимо от того, смотрит на меня начальство или нет, я чувствовал, что должен повторить выход зверей на манеж сейчас же, провести репетицию и добиться полного повиновения моей воле, иначе подобная история может повториться завтра и послезавтра… и тогда перестанет существовать группа дрессированных леопардов. Это будет просто шайка злодеев.
Что же это я буду за укротитель, если не укрощу сейчас же моих зверей и не докажу им еще раз свою силу, неограниченность своей власти. Вот тут только я понял, как укротителю надо уметь владеть собой, какой у него должен быть запас хладнокровия и веры в свои силы.
В клетках еще слышалось нервное приглушенное ворчание: «воины», облизываясь, наводили туалет, потерпевшие зализывали раны. Сейчас каждый зверь чувствует себя в безопасности, находясь в своей «крепости». Я пришел к клеткам, чтобы ласковым разговором успокоить разбушевавшихся. Наверно, после всего пережитого я и сам нуждался в нежном разговоре, но вида не показывал. Я артист цирка, и я «улыбался», чтобы все успокоились и были уверены во мне. А про остальное знает только мое сердце да Елизавета Павловна. Уж ее-то не обманут никакие самые развеселые мои улыбки.
Разъясняю ассистентам, как мы сейчас будем проводить репетицию и на что им особенно следует обратить внимание. В это время подходит к нам инспектор манежа и передает распоряжение начальства об отмене репетиции. Мои настойчивые разъяснения возымели действие, и репетиция началась.
Я чувствовал себя теперь как перед боем. Даже распоряжения мои звучали как военная команда:
— Все по местам! Открыть клетки!
Вхожу в клетку на этот раз первым, чтобы встретить зверей и направить их сразу же по местам.
Леопарды со злобным шипением, с враждебностью поглядывают друг на друга и боязливо на меня. Мне немного смешно и забавно смотреть на них — они напоминают сейчас нашкодивших учеников, которые еще не знают, что им будет за их поведение.
Растратив свою энергию в драке, леопарды были смирнее. Но отзвуки только что пронесшейся бури еще клокотали в них, и каждую минуту все могло вспыхнуть снова. Поэтому я был настороже. Скажу откровенно и без бахвальства, что ни одна репетиция ни до, ни после не была мной проведена так, как эта.
Силу дикого нрава леопардов я направлял в нужное русло выдержкой и хитростью, моя смелость была как бы ответом на их вызов. Все двадцать минут в клетке со зверями я чувствовал себя их полновластным господином. И откуда только взялось у меня тогда столько физических сил! Я чувствовал такой прилив энергии, что мог бы пробыть с леопардами в клетке и час, и два, и три, не ощутив усталости. Я дирижировал ими, как оркестром, и мог бы репетировать еще и еще. А если что и произойдет непредвиденное, трагичное, подумал я, то пусть это будет просто случай, а не следствие ошибки. На этой репетиции я не сделал ни одной ошибки.
Возбужденные дракой, леопарды замечательно сыграли свои звериные роли. Я тоже вошел в роль укротителя и почувствовал себя в ней легко и свободно.
Именно последнюю, пятидесятую, репетицию я считаю своим боевым крещением. Она дала мне возможность постигнуть столько профессиональных тайн, сколько не дали десятки спокойных, обычных репетиций. Выдержав такой натиск, я уже имел право считать себя настоящим укротителем. Раз остался цел в таких обстоятельствах, значит, в любом случае справлюсь.
Меня хвалили, поздравляли. Все это было радостно, но теперь я уже знал, что к похвалам надо относиться осторожно, уметь воспринимать их спокойно. Потому что в цирке, как и во всяком другом деле, не бывает ничего навсегда законченного. Возможности совершенствования неисчерпаемы, если только трезво относиться к своим достижениям. То, что я проделал на этой репетиции, было лично для меня большим успехом. Но в то же время и началом большой школы.
