А совсем близко от меня, метрах в четырехстах, неумело пробовал голос, очевидно впервые, молоденький бычок. Быть может, у него и рогов-то настоящих пока не было, одни вилки, но он уже подчинялся властному зову природы и волновался, еще не понимая почему.

Судя по реву из-за Арму, два голосистых быка, хорошо знавших, что к чему, шли навстречу друг другу с решительными намерениями скрестить рога в поединке. Хорошо бы переплыть реку и подкрасться к драчунам, посмотреть на них, одержимых яростью и желанием, но солнце вот-вот должно выкатиться из-за гор, и нужно идти на табор.

Конечно же моим спутникам в это время снились приятные сны. Зная, как трудно поднять людей уговорами, я пошел на «военную хитрость» — набрал в железную миску угольков, бросил на них пропитанную машинным маслом тряпку и подсунул это кадило в угол палатки. Через минуту все трое зашевелились в своих спальных мешках, зачихали, потом посыпались бестолковые тревожные вопросы. А еще через минуту все протягивали руки к костру.

Сегодня мы отплыли в восемь. Было еще сумрачно и прохладно. К вечеру должны быть у Мельничного, до которого от устья Арму около семидесяти километров.

Долину Большой Уссурки стиснули лесистые горы, из распадков шумливо бежали ручьи. Река здесь заметно уже, в среднем ее ширина семьдесят метров. Она удивительно извилиста — иной раз полчаса смотришь на одну и ту же сопку: то она слева, то впереди, то «отползает» вправо, и ждешь не дождешься, когда она, отстав, замаячит позади.

Перекаты зачастили один за другим. Около устья Арму утром между ними было от шести до восьми километров, а к вечеру, неподалеку от Мельничного, мы не успевали проскочить один перекат, как уже виднелся другой.

Каменный считался опасным. На многочисленных торчащих из воды валунах разбилась не одна лодка. Мы проскочили его на полной скорости, лавируя между камнями и водоворотами.

На обед остановились у крутого берега с необычным названием Пароход. Я сначала не мог понять, почему он так называется. Осмотрел реку — следов кораблекрушения не видно. Сходил к зимовью в пятидесяти метрах от берега, залез на его крышу — кругом лес, как и везде. Вернулся к лодкам, взглянул вверх по Большой Уссурке, и вдруг все стало совершенно ясно: крупный остров своими очертаниями удивительно напоминал большой морской пароход — с корпусом, надстройками, трубами и даже мачтами. Пенистые завихрения воды у краев острова были совсем такие же, как буруны у форштевня плывущего судна и за его кормою.

Место красивое, веселое. Когда-то здесь находился егерский кордон Сихотэ-Алинского заповедника: дом, пасека, омшаник, конюшня, амбар. Семья таежных людей жила оторванно от остального мира многими десятками километров звериной глухомани. Потом площадь заповедника поспешно и неоправданно сократили в пятнадцать раз, и егерский кордон Пароход оказался ненужным. Люди уехали, строения исчезли, а тайга стала затягивать жилое место, как рану.

Болотце было истоптано изюбрами и косулями, попадались старые следы тигра и совсем свежие медвежьи. Я взял ружье и фотоаппарат и решил осмотреть окрестности. Набрел на остатки недавно съеденного тигром кабана, увидел два места, где минувшей ночью бесновались изюбры. Стройные молодые деревца с ободранной корой (в августе изюбры очищали здесь от кожи свои вновь отросшие рога), обглоданная поросль бархата, лип, ясеня и всяких кустарников — все эти знаки складывались в запись: зверей тут много. Несколько раз слышно было, как они убегали, обнаружив меня гораздо раньше, чем я мог их заметить.

Выйдя на лужайку, я увидел на противоположной стороне трех мирно пасшихся косуль. Слабый ветерок тянул в мою сторону, солнце светило сбоку — удобный случай для наблюдения. Поставив на фотоаппарат телеобъектив, сделал несколько снимков, а потом просто стал любоваться стройными и грациозными животными. У них были симпатичнейшие мордочки, прекрасные огромные глаза, кроткие, невинные, в опахалах «наимоднейших» ресниц.

Всем сложением косуля приспособлена к быстрому бегу. Задние ноги у нее длинные и намного сильнее передних, прыгает она великолепно, а вот ходит неловко, вроде после болезни. Когда косуль что-либо настораживало, они поднимали свои красивые головки на длинных шеях и так застывали на некоторое время, прядая ушами.

Удивительно беззащитны эти животные. Опасности подстерегают их на каждом шагу, а спасает только неусыпная осторожность и стремительный бег.

Мне казалось, что я ничем себя не выдаю, но в какое-то мгновение три косули, как по команде, повернулись в мою сторону, а еще через несколько секунд их и след простыл.

13 сентября. После ночевки в Мельничном — старом селе, мы пошли вверх по Большой Уссурке, мимо глухих, диких, зверовых мест. Там еще можно увидеть девственные нетронутые леса, такие, какими их знали охотники в звериных шкурах, с луком и стрелами.

Через несколько минут пути слева промелькнуло устье Колумбе, еще через четверть часа справа показалась река Приманка. Выше ее Большая Уссурка снова изменила свой нрав. Она стала бурливее. Крутые мелкие перекаты попадались не реже чем через километр. Почти везде мотору приходилось помогать шестами и веслами.

В семнадцати километрах выше Мельничного с востока в Большую Уссурку впадает речка Глухоманка. Недалеко от нее Уссурка наталкивается на высокую отвесную скалу. Ударившись о преграду, она как бы в бессильной злобе поворачивает почти под прямым углом вправо и разбивается на множество проток и рукавов. Почти все входы в протоки перегорожены плотными стенами из карчей и валежин, сдавленных сильным течением. Единственным путем для движения лодок обычно служила крайняя левая протока, но теперь и она сплошь забита заломами, вода в ней ревет и беснуется. Пройти вперед невозможно, и мы решаем отабориться на развалинах Верхнего Хутора.

Когда-то здесь жили староверы. Теперь от села почти ничего не осталось. Кое-где еще виднелись ямы, в которых были погреба. Большие огороды буйно заросли травой и кустарником. О занятиях и образе жизни хуторян напоминали то тяжелый каменный круг от ручной мукомолки, то разбитый чугунный котел, то позеленевшая гильза от старинной берданки.

Около бывшего хутора недавно выстроена охотничья база: просторный дом, склад, баня. Здесь мы и остановились, решив неделю посвятить изучению охотничьих угодий.

К вечеру мы с Юрой переплыли на лодке на левый берег Большой Уссурки и взобрались на высокую скалу. На север, восток и юг открывался великолепный вид. Прямо под нами лежала изрезанная протоками пойма, густо поросшая ивами и тополями, густыми кустарниками и высокими папоротниками. Террасы долины покрыты хвойно-широколиственным лесом. За полосой лиственничников синели горы с мягкими очертаниями. От безраздельного господства кедра они казались изумрудно-голубыми. Чувствовалось, что там первозданные уссурийские леса и настоящие звери.

14 сентября. Мы с Виктором вышли в путь, как только забрезжил рассвет. Тропа сначала была хорошо наторенной. По ней ходили еще староверы. Сперва она пересекла заброшенный хутор с огородами, березнячок и релку[7]. Потом вывела на лиственничную марь. Здесь нам пришлось тяжело: жидкая грязь и вода доходили до колен и выше, ноги глубоко вязли. Лишь когда рассвело и мы подошли к сопкам, тропинка запетляла посуху.

Разгоралось тихое осеннее утро. От обильной росы опавшие листья стали мягкими, по ним можно было идти совершенно неслышно. Мы сняли резиновые сапоги и обулись в мягкие олочи, в которых идешь как босиком. Лишнее оставили, взяли самое необходимое: бинокль, фотоаппарат, записную книжку, карту, спички, булку и вареную крякву.

Какая это прелесть — беззвучно шагать по устланной мягкой листвой тропинке, видеть пробуждение леса и всего живого в нем, дышать густым настоем хвои и увядших листьев! Нас плотной стеной окружали вековые кедры. Созревшие шишки изредка падали чуть ли не с поднебесья и глухо ударялись о лесную подстилку.