Он заказал минеральную воду, козью брынзу и… зелень.

— Я готова диалектически развить вашу теорию в духе единства и борьбы противоположностей, — задумчиво посмотрела в окно Аврелия. — Почему-то считается, что это территория марксизма, но ведь первыми об этом сказали древние греки…

Ресторан находился на последнем этаже новомодного торгово-развлекательного комплекса. Лохматые кисти весенних грозовых туч закрашивали небо черным, как ошибки прошлого — сегодняшний день. Ближайшее будущее обещало сильный дождь. Хорошо, если не с градом, рассеянно подумала Аврелия.

— В определенных случаях, — продолжила она, — ничего нельзя сделать за любые деньги. Людовика Шестнадцатого и Николая Романова спасти было невозможно. Согласна. Но тогда в других случаях, точнее, в невидимых рамках невидимой воли общества, за малые деньги кого угодно можно убить практически даром? Неужели невидимая воля общества и есть тот самый вечный двигатель, который все двигает и которому не надо платить? Тогда как насилие над невидимой волей — вечный тормоз?

— Вы забыли про тридцать сребреников, — заметил Святослав Игоревич. — Это еще одно, пожалуй, самое противоречивое измерение денег. Оно, однако, не отменяет ни вечного тормоза, ни вечного двигателя. Хотя в одних случаях тормозит сильнее вечного тормоза, в других — двигает сильнее вечного двигателя.

— Какое счастье, что мы не хотим ничьей смерти, никого не предаем, а идем себе по графику. Где надо тормозим, где надо ускоряемся, но исключительно по правилам. — Аврелия извлекла из портфеля папку с контрактом, размашисто расписалась на последней странице, лязгнула автоматической в пластиковом корпусе печатью. — Наши помыслы чисты как… водяной дым. Мы хотим сделать Россию и ее народ чище. В отличие от булочника из Перпиньяна, продажных типографов, революционных таможенников и евангельского Иуды, мы играем «в светлую». Кстати, а какого он цвета, этот водяной дым? Почему-то мне кажется, что он невидим, как воля общества, она же… Божий Промысел?

Аврелия, наконец, поняла, что именно беспокоило ее в контракте: он был чист, как «водяной дым», безупречен, прост и логичен, как любимая бывшим президентом композиция группы «Deep purple» «Smoke on the water». Под этим самым «smoke» отсутствовали подводные камни. Налоговым, таможенным и прочим проверяющим органам было абсолютно не к чему придраться. Хотя, конечно, это вовсе не являлось для них непреодолимой преградой. Таможенники (особенно российские) со времени французской революции сильно изменились не в лучшую сторону. Если они и выражали невысказанную волю общества, то она легко умещалась в два слова: «Воруют все!» Будь на месте революционного французского современный российский таможенник, он бы схватил кошелек и пропустил карету с королем. А может, сначала схватил кошелек, а потом — сдал короля страже, а сам бы уехал домой в королевской карете…

Неужели, тревожно поискала глазами зеркало Аврелия, моя молодость и красота испарятся на острове, как… «smoke on the water»? Тогда пропади он пропадом — «чистый город» с «чистыми людьми»! Тангейзер, не важно «М» или «Ж», может засунуть цветущий посох себе в задницу! Мне плевать на короля! Пусть «плуг свободы» перепашет всю землю! Мои неправедные деньги должны приносить мне радость! Или я выхожу из игры!

Но нет, перевела дух Аврелия, внимательно рассмотрев себя в дальнем темном зеркале за стойкой бара. Молодость пока клубилась в ней, как дым БТ — без трения о проживаемую жизнь, или, говоря по-простому, предстоящую старость. Двадцать четыре года, не больше, определило Аврелии великодушное темное зеркало за стойкой бара.

Хотя ресторанные зеркала всегда лгали. Даже самые непристойные — пузатые, плешивые, с клыкастыми кабаньими мордами посетители выглядели в них интеллигентными подтянутыми бодряками с легким налетом мачизма. Они должны были радоваться жизни. А как можно радоваться жизни в ресторане? Есть, пить и еще раз пить!

Вдоволь насмотревшись на себя в правдивое зеркало, нормальный человек отправлялся не с дамой в ресторан, а — на кухню пить водку. Предварительно харкнув в это самое зеркало. Но все домашние зеркала были «прикормлены» изображением хозяев, а потому тоже льстили им, исправляя очевидные недостатки. Неужели, покосилась на Святослава Игоревича Аврелия, он хочет отнять у меня юность и красоту?

— Мне нравится ваша позиция, — Святослав Игоревич вызвал по телефону водителя, телохранителя или помощника.

Бессловесный молодой человек с тренированным в костюмной упаковке телом и незапоминающимся лицом обретался где-то неподалеку, потому что появился практически мгновенно. Святослав Игоревич отдал ему папку с экземплярами контракта.

— Сегодня, — повернулся к Аврелии, — его завизирует наша юридическая служба, завтра подпишет президент компании, послезавтра деньги будут перечислены на указанные счета. — О, я знаю, знаю, — Святослав Игоревич с неискренним восхищением приветствовал официанта, приступившего к манипуляциям с тарелками, ножами, вилками, хрустальными бутылочками со светлым и темным оливковым и тыквенным маслом, — где растет такая зелень и где делают такую брынзу! — Он назвал островок в Эгейском море, где среди грядок с зеленью и бодливых коз обитала нимфа по имени Укропчик.

Это меняло дело.

Аврелия не была готова обсуждать со Святославом Игоревичем эту свою (какую по счету?), укрытую среди скал и моря жизнь. Ей нравилось гостить на вилле Укропчика, загорать на примыкающем к вилле, высунутом в море крохотном песчаном языке пляжа. Она приезжала на островок белая, как брынза, а уезжала золотая, как копченый сыр, который, кстати, Укропчик тоже поставляла в этот ресторан. Ее подруга увлекалась не только огородничеством, но и фотографией, рисунком. На соседнем — по местным понятиям большом — острове заросший седой бородой по самые глаза грек держал что-то вроде галереи, где Укропчик выставляла свои акварели и фотографии.

— Я прошу Грецию предоставить мне творческое убежище, — сказала она офицеру полиции, предъявившему ей протокол Интерпола, где в графе «правонарушение» присутствовали понятный греку термин «мошенничество» и не очень понятное словосочетание — «средняя вода». — В России нет политической свободы, но нет и свободы творчества, — объяснила Укропчик. — Меня преследуют за то, что я пытаюсь выразить стихию воды. «Средняя вода» — это состояние между штормом и штилем. Применительно к жизни общества — состояние укорененной динамичной свободы. Я утверждала в России новый художественный стиль — «средней воды». Великого пролетарского писателя Горького в царской России преследовали за «Песню о буревестнике». В современной криминально-олигархической России меня преследуют за «Песню о „средней воде“». Вы можете посетить выставку моих работ в галерее господина Костакиса. Она, кстати, так и называется: «Середина воды».

Вскоре «дело» Укропчика переместилось из Интерпола в Европейское бюро по вопросам развития демократии и правам человека. Укропчик уже подумывала о взыскании с России материальной компенсации через Европейский суд в Страсбурге.

Аврелия запретила Укропчику снимать ее обнаженной, но та снимала со спины, сбоку, или когда Аврелия лежала на спине, прикрыв лицо платком или шляпой.

«Мир должен видеть твое тело!» — Укропчик посвятила телу Аврелии тематическую экспозицию «Тело и море» в галерее господина Костакиса. Поздней осенью туристов на острове не было. Вода в море была далеко не «средней», поэтому паромы не ходили. Можно было, конечно, воспользоваться вертолетом, но большинству туристов это было не по карману. Господин Костакис, дремлющий с войлочной шляпой на лице в кресле у входа в галерею в обществе огромной бутылки местного самогона, в единственном числе представлял мир, долженствующий видеть тело Аврелии. Из-под войлочной шляпы во все стороны торчала седая проволочная борода, так что мир (и это было естественное его состояние) напоминал морду свирепого дикобраза.