— Привет, — написала семь минут назад Егорову эта неведомая София, — спасибо, что выпустил бабочку.

— Откуда ты знаешь про бабочку? — пальцы Егорова бежали по клавиатуре быстрее, чем мысли. Неужели это… ты, Исайка? — потрепал по крышке ноутбук.

— Тебе не нравится, когда кто-то знает то, что знаешь только ты, — отозвалась София.

— А кому это нравится? — поинтересовался Егоров.

— Это не имеет значения, — пришел ответ. — Тайна, как женщина, не хочет остаться старой девой. Она хочет замуж.

— Зачем? — поинтересовался Егоров.

— Чтобы рассказать о себе мужу.

— Или любовнику? — спросил Егоров.

— Если брак без любви, — ответила София.

— Ты замужем, София? — Егоров решил испытать ее на скорость мысли. — В твоем компе есть камера? Включи, я хочу тебя видеть.

— Сейчас я тороплюсь, потом, может быть. Пока!

— Не отвергай жениха! — взмолился Егоров. — Знаю, что не очень молод, — вдруг всплыли в голове, точнее в бегущих по клавиатуре пальцах, слова какой-то пошлейшей — из начала восьмидесятых — песни, — но еще могуч мой молот…

— Хорошо, — после недолгой паузы отозвалась София, — я пришла проконсультироваться по одному… никак не связанному с… молотом вопросу в «Наномед». Тебя не было в кабинете. Решила подождать в сквере. Мне показали окно твоего кабинета. Сказали, как откроется, значит, на месте. Но у меня не было времени ждать. Когда я выезжала со стоянки, увидела, что окно открылось, и вылетела бабочка.

— Ты можешь вернуться, я на месте.

— Спасибо, не могу.

— Когда ты приедешь?

— Ты слишком настойчив для… вдовца, — ответила София. — И слишком много думаешь о своем… молоте. Хотя он у тебя давно уже… электронный. Конец связи.

Некоторое время Егоров тупо смотрел в экран. Он проиграл состязание в скорости мысли. Внутри его мысли, как внутри гоночной машины, что-то взорвалось, машина врезалась в ограждение, гонщика унесли на носилках.

Исайка булькнул, и на дисплее возникло:

Егоров позвонил в регистратуру. Никто про него не спрашивал. Охранник на стоянке сказал, что никто со стоянки не выезжал, а если ему, охраннику, кто-то не верит, то камера все пишет, пожалуйста, смотрите.

«Тайна — это бабочка, — подумал Егоров. — Она вылетела и одному Богу известно, куда она полетит, на какой цветок сядет. Но тайна не может быть бабочкой, потому что ее не существует»!

У нее было много имен. Одно из них — Аврелия. Помимо монастырской православной строгости, имя, как губка, вбирало в себя гладкость Лии, терпкость Лилии, основательность Делии, тревожную глубину Урании и пессимистическую (в духе библейских пророков Иисуса сына Сирахова и Экклезиаста) мудрость одноименного римского императора. Ей нравилось это имя, но еще больше нравилось другое, пока еще не вошедшее в реестр женских имен — Линия. Назвать себя Линией было все равно, что надеть на себя нечто, не существующее в мире готовых форм одежды, продлить собственную сущность в бесконечность — за горизонт (горящий зонт) бытия. Имя Линия было паровозом, к которому можно было прицепить вагон с материальными ценностями, да и революционно увести по невидимым рельсам из-под этого самого горящего зонта. Фонд помощи больным детям вполне мог называться «Линией жизни». Контора, переселяющая стариков из принадлежащих им квартир в дома престарелых и хосписы, но главным образом, естественно, на кладбища — «Линией добра» или «Линией заботы».

А можно было поставить паровоз позади вагона, чтобы он его незаметно толкал в нужном направлении, а все думали, что вагон движет непобедимая — как коррупция в постсоветской России — сила вещей. Люди бессильны против силы вещей. Пересилить ее мог только Господь Бог, когда шел впереди революционных матросов в «белом венчике из роз», или в венчике из белого шиповника — символа неразделенной (в данном случае Господа к людям) любви. Тут вырисовывались не менее обещающие в плане дохода деловые словосочетания. «Чистая линия» — продажа в красивых бутылках воды из-под крана под видом дорогой минеральной. «Белая линия» — торговля молочными продуктами из чудесным образом восстановившейся после Чернобыля Белоруссии. «Шестая линия» — услуги гадалок, экстрасенсов и прочей, кормящейся от человеческих предрассудков, преобразующей темное невежество в деньги, сволочи.

Аврелия Линник — под таким именем несколько лет назад она зарегистрировала компанию по прокладке водопроводных и канализационных подземных коммуникаций — «Линия воды».

Она сама не знала, зачем ей эта компания?

До недавнего времени.

Аврелия никогда не прибегала к услугам «Шестой линии».

«Шестая линия» всегда была при ней, как безотказный, не требующий подзарядки, мобильный телефон.

Аврелия, впрочем, сама никогда по нему не звонила. Только (если находилась в зоне доступа) отвечала на звонки, то есть выступала в роли «smooth operator» между Господом Богом, желающим направить «силу вещей» в нужном направлении, и действительностью — вечной матерью и кормилицей вещей, из которых составлялась картина (мозаичное панно) бытия.

Действительность выступала в роли неутомимой «матери уродов». Господь Бог — Отца красоты, которому действительность непрерывно изменяла, зачиная и рожая от кого угодно — от проезжего молодца, черта лысого, мусорного (в штанах) ветра, но только не от законного супруга. Он принимал всех незаконнорожденных детей, наделяя сыновей вотчинами, а дочерей — приданым. Аврелии часто снилось ее приданое — остров посреди моря, где ей предстояло жить вечно. А еще почему-то ей снились сестры, которых у нее не было. Эти сестры (в ее снах) тоже получили приданое, которое не их радовало.

Картина бытия была бесконечно далека от совершенства, и, надо думать, бесконечно печалила Господа, в отличие от насекомых-людей. Они видели всего лишь ее отдельные фрагменты. Он вбирал взглядом всю, преисполненную торжествующего уродства, картину.

Слепая материнская любовь действительности доводила уродство «силы вещей» до абсурда. Одни детишки строили себе на украденные деньги километровые яхты с вертолетами и подводными лодками на борту. Другим, у которых первые воровали деньги, приходилось плавать на раздолбанных, отслуживших все мыслимые и немыслимые сроки, корытах. Они шли ко дну от минимальной волны, от порыва ветра, от перегруза этими самыми нищими пассажирами. Воры жрали на золоте, жили в немыслимой роскоши. Обворованные тонули в воде (не было новых теплоходов), горели в огне (не было денег на лесные и пожарные службы), разбивались на бездорожье (не было денег на приведение дорог в порядок), едва сводили концы с концами.

Первые были недостойны свалившегося на них богатства, вторые — достойны своей участи. Такова была сила вещей, в магнитных линиях которой искривлялись, сталкивались, соединялись и разъединялись человеческие судьбы. Но были и третьи, которым выпадала сомнительная честь в одних случаях «заземлять» силу вещей, в других — многократно ее усиливать.

Все, что не сопротивляется, не ищет справедливости, существует по ту сторону праведного гнева, обречено в лучшем случае на прозябание, в худшем — на уничтожение.

Бог не попустительствовал революции до исчерпания пределов терпения, не искушал понапрасну «малых сих» и «нищих духом». Но иногда, когда уродство «силы вещей» зашкаливало, прибегал к точечному воздействию на действительность посредством «иглоукалывания». Узор вкалываемых игл был сложен, как карта звездного неба. Многие люди совершали странные поступки, предпринимали необъяснимые на первый взгляд действия, результат которых отстоял во времени и пространстве от их мимолетного разума, как полет ночной бабочки в яблоневом саду от траектории движения кометы по звездному небу.