— Успех дал мне многое: прежде всего необходимую самостоятельность. Быть независимым — бесценная привилегия. А поначалу я тоже переживал: что-то скажет критика, понравится ли друзьям и все такое прочее.

— Есть ли что-то, что внушает вам страх?

— Ну еще бы, я же человек. Боюсь болезней, старости, смерти, атомной войны. И многого другого.

— Вы как-то сказали: «Я в жизни жалею лишь об одном — что не стал другим». Кем именно?

— Ну, я многими людьми восхищаюсь. Я бы не прочь стать Марлоном Брандо, Луи Армстронгом, боксером Шугаром Рэем Робинсоном.

— Известно, что вы часто и по разным поводам обращаетесь к психоаналитику. Скажем, по поводу своих снов. Говорят, вам однажды приснилось, будто вы — колготки Урсулы Андрес. Это правда?

— Да. Это было давно. Теперь я несколько повзрослел и уже не запоминаю, как прежде, своих снов. А в юности я их помнил в мельчайших подробностях, но толку от этого не было никакого. Со временем я научился их забывать.

— Вы на критику обижаетесь или, наоборот, она вам помогает?

— Мне от нее ни жарко ни холодно. Успех моих фильмов определяет не критика, а люди, стоящие в очереди у билетной кассы. Я делаю то, что умею делать, и с этого пути никто меня не свернет.

— Правда ли, что вы каждый день проводите несколько часов за письменным столом?

— За исключением съемочных периодов. Сидеть за машинкой мне очень нравится. Это как хобби: люблю править, переделывать, оттачивать реплики.

— А каков вообще ваш распорядок дня?

— Когда снимаю, то почти весь день провожу в павильоне. Если остается время, иду в кино, глядеть, что придумали другие… Путешествую редко, с неохотой. Да и вообще не люблю себя чем-либо обременять.

— Некоторым писателям помогают сосредоточиться музыка или сигареты. А у вас есть свой секрет?

— Писать и одновременно слушать музыку я бы не смог. А курить давно бросил — для здоровья вредно.

— Хорошо, а секрет популярности у публики?

— Знаете, это может оказаться ловушкой: вроде бы легко завоевать популярность, угождая вкусам публики. Но те, кто гонятся за легким успехом, совершают ошибку, потому как подлинное творчество без риска немыслимо.

— Откройте еще одну тайну: как рождается острота?

— Какие тут могут быть правила? Все опять же зависит от случая: у одних есть врожденное чувство юмора, у других — нет.

— В ваших фильмах много автобиографического. Вы любите рассказывать о себе?

— Мне часто приписывают факты не из моей биографии. Когда в моем сценарии есть комический актер или писатель, люди думают, будто я изобразил себя самого. На деле же это лишь совпадение.

— Назовите ваших друзей.

— Диана Китон, Тони Робертс, Маршалл Брукманн. Честно сказать, их у меня немного.

— Судя по вашим высказываниям, вы не слишком довольны тем, чего достигли. Почему?

— Вы знаете, каждый мой фильм я считаю неудачным. Я возлагаю на него столько надежд, а потом неизбежно приходит разочарование: вот, загубил еще одну замечательную идею. Но впоследствии я утешаюсь тем, что уж в новом-то фильме все наверстаю.

— Вам хотелось бы получить Нобелевскую премию?

— Да нет, зачем? Думаю, меня бы эта награда не слишком впечатлила.

— Есть ли историческая личность, которую вы готовы взять за образец?

— Не знаю, дайте подумать… Ну, пожалуй, президент Джефферсон. Или Сократ. Хотя в прошлом очень мало людей, достойных подражания.

— Однажды у Хемингуэя спросили, думает ли он когда-нибудь о Боге. «Бывает, по ночам», — ответил он. А вы?

— Мысль о Боге всегда повергает меня в смятение.

— Есть ли в Исааке Дэвисе, главном герое фильма «Манхэттен», что-либо от вас?

— У него есть черты, которые я хотел бы иметь. Я часто мечтаю уподобиться героям моих фильмов.

— Скажите, а для вас женщины тоже единственные творения земного рая?

— По зрелом размышлении — да.

— Как вы переносите любовные разочарования?

— Тяжело. Предаюсь меланхолии, страдаю. Но друзья, как правило, помогают мне выйти из кризиса.

— Про вас писали, что у вас набоковский комплекс. Вас привлекают Лолиты?

— Что вы, это все журналистские басни… Видимо, такое впечатление сложилось после фильма «Манхэттен», где герой заигрывает с шестнадцатилетней. Со мной этого никогда не случалось, так что никакого комплекса.

— Понятие красоты теперь изменилось: от Риты Хейворт — к Барбаре Стрейзанд, от Кларка Гэйбла — к Дастину Хофману и к вам.

— Да мне не кажется, что понятие красоты изменилось. Рита Хейворт была бесподобна, но Барбара Стрейзанд талантливее, сильнее ее как актриса. И хотя она не так красива, я не сомневаюсь: помнить ее будут дольше. Дастин Хофман с виду тоже не Кларк Гэйбл, но актер он куда более одаренный.

Меняется не идеал красоты, а мера ценностей. Чем больше зритель набирается опыта, тем яснее он понимает, что красота Хейворт и Гэйбла несопоставима с мастерством Стрейзанд и Хофмана. Что же касается меня, то я уж лучше не буду участвовать в этом поединке.

— Вернемся к такой высокой и важной теме, как любовь. Что, по-вашему, лучше: любить или быть любимым?

— Этот вопрос теряет всякую значимость, если содержание холестерина в крови превышает шестьсот. Здесь нет никакого преувеличения, ведь главное в жизни — здоровье, и лишь потом идут любовь, культура и другие ценности, важность которых человек определяет для себя сам.

Что же до дилеммы «любить или быть любимым», я лично предпочитаю любить. Ведь у каждого бывают в жизни случаи, когда чья-то нежность или даже страсть оставляют его равнодушным. Много приятнее любить самому, даже без взаимности.

— Говорят, первая любовь не забывается. А вторая?

— Любопытный вопрос. Я свою первую любовь не забыл, хоть и не могу сказать, что она наложила отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь. И все же я вспоминаю о ней с теплотой и нежностью.

— Так как же насчет второй любви?

— Вторая тоже была счастливой. Я вообще сохранил прекрасные отношения с женщинами, которых когда-то знал, любил, и даже с теми, на которых был женат.

— А вам бы хотелось иметь много детей?

— Нет, пожалуй, к детям я довольно индифферентен. Захоти моя жена иметь детей, я не стал бы возражать. Но если, напротив, она этого не захочет, то я тоже буду доволен: у меня и без того очень напряженная жизнь. Вот уже несколько лет я живу с женщиной, у которой семеро детей, но, по мне, она могла бы иметь их хоть пятнадцать. Я в этом смысле человек без предрассудков.

— Как вы относитесь к клятвам типа: «Буду любить тебя всю жизнь?»

— По-моему, такая любовь встречается крайне редко, но в принципе — ничего невозможного нет.

— Любовь до смерти… Кстати, что вы думаете о последней? Мне известна ваша острота: «В день моей смерти я постараюсь, чтобы меня там не было». Вас пугает ее неотвратимость?

— Как и всех, ни больше, ни меньше. Думаю, каждый стремится отогнать эти мрачные мысли, отвлечься чем-нибудь другим, работой например.

— Вы в самом деле считаете, как Оскар Уайльд, что от искусства никакой пользы?

— Ну не то чтобы совсем никакой, но меньше, чем мы себе внушаем. Есть вещи более важные, к примеру медицина. Вот когда мы разрешаем свои жизненные проблемы, тогда наступает черед искусства.

Завидую людям, которые от природы наделены чувством прекрасного, литературным и музыкальным вкусом, которые глубоко понимают поэзию, живопись. Для меня же искусство не более чем развлечение, приятное времяпрепровождение, не столь насущное, как, скажем, еда.

— Каковы ваши отношения с политикой?

— Неважные. Я считаю, что все политики во всем мире, во все времена вели себя гнусно.

— А себя вы причисляете к левым или к правым?

— Скорее, к левым, хотя кое в чем придерживаюсь консервативных взглядов.

— Вам не нравились Никсон и Картер?

— Никсон уж точно не нравился, я голосовал против его избрания на второй срок, поскольку он был один из самых «гнусных».

— А что вы скажете о Рейгане?