Когда война закончилась, на стене одного из недоброй памяти бараков, где размещались военнопленные из разных стран, нашли несколько любопытных надписей. В какой-то мере они отражали идеалы арестантов.

Немец и в дни бесславных поражений сохранил неколебимою веру в превосходство своей страны над всеми остальными: «Германия превыше всего». Англичанин нацарапал ритуальное: «Боже, храни короля». Француз, само собой разумеется, воскликнул: «Франция вечна!» А неизвестный итальянский солдат, не проявив, увы, чрезмерного патриотизма, искренне и честно начертал: «Да здравствует любовь!»

«Женщина» и «любовь» — эти два слова чаще всего встречаются в речи моих соотечественников. Отчего это? «От скуки, — объяснял наш писатель Эннио Флайяно. — Ведь нередко любовь порождает иллюзию избавления от жизненных тягот».

«Любовь движет миром», — добавлял с большим оптимизмом другой наш писатель, Элио Бартолини.

Ну а знаменитый наш физиолог, профессор Энцо Боэри, человек на редкость остроумный, высказывался так: «Основное наслаждение мужчина получает не от любви как таковой, а от рассказа о своих победах в кругу друзей».

Во имя любви люди совершают подвиги и проявляют чудеса изобретательности. Один официант из Бергамо, влюбившись в юную прелестную негритянку, эмигрировал в Йоханнесбург, бросил вызов всем законам, угрозам и расовым предрассудкам и перекрасился в негра. Вкусив счастье любви, он спокойно воспринял арест, шестимесячное заключение и высылку из страны.

А в одном из рассказов Акилле Кампаниле бедные влюбленные, чтобы иметь возможность поцеловаться, отправлялись каждый день на вокзал и перед вагоном изображали горечь разлуки.

Ради любви человек способен вынести многое. Сразу после войны одна женщина отправилась в Югославию на поиски пропавшего без вести мужа и нашла его. Он лишился обеих ног, и жена несла его на плечах, как ребенка. Так пешком и дотащила до дому.

Я объездил почти весь мир и повсюду встречался с любовными страстями и горестями. И впрямь, если верить Льву Толстому, в сердце человека — начало и конец всему.

А еще приходит на память великолепный рассказ молодого польского писателя Марека Хласко «Восьмой день недели». В нем описаны забавные и очень грустные приключения двух влюбленных, которым хотелось целоваться и все такое прочее, но в только что освобожденной от немцев Варшаве не нашлось для них ни угла, ни лесочка, ни полянки, где могли бы они укрыться от посторонних глаз.

«Не люблю вокзалов, — писал кто-то. — От них веет разлукой». Не забуду лицо молодой полячки, с которой встретился на туманном перроне Кракова. Она провожала моего приятеля, швейцарского журналиста, и все больше молчала, лишь изредка улыбалась тонкими, чуть подкрашенными губами. На ней было старомодное, очень узкое пальто; в руке — черная пластиковая сумочка. А на обеих запястьях багровели шрамы — это однажды утром в минуту отчаянья она пыталась уйти из жизни. Ее нашли почти бездыханной в комнатке, которую она делила с подругой, в одном из тех пропитанных сыростью, запахом щелочи и вареной картошки домов.

— Мы обязательно увидимся, — говорил ей мой швейцарский коллега. — Может, летом приедешь в Женеву.

Девушка слушала его молча, с отсутствующим видом.

— Нет, только если ты опять приедешь сюда, — произнесла она наконец. — Мне как врагу народа не дадут заграничный паспорт.

В Будапеште мне довелось прочесть две страницы из дневника одного муниципального чиновника. Его во времена коммунистической диктатуры Ракоши отправили в ссылку вместе с женой и двумя детьми. Обвинялся он в приверженности реакционному режиму адмирала Хорти.

Вот что записал он в своем дневнике. «Нас привезли в домик, затерянный на просторах огромной равнины. Крыша дырявая и в дождь протекает. На те деньги, что нам дают, можно купить лишь хлеба, да и того в обрез. Едва заходит солнце, мы ложимся спать, чтобы заглушить муки голода. Дети не плачут и ничего не просят. Ума не приложу, чем топить печь. Хотел набрать навоза у водопоя, но пастух потребовал за это пять форинтов. Поэтому часами собираем навоз в полях.

Сегодня исполнилось двенадцать лет со дня нашей свадьбы. Дети побежали на луг и вернулись с букетиком цветов для мамы. И еще прочитали поздравительное стихотворение. А я отыскал в чемодане начатый тюбик крема для рук. Это большой подарок любимой жене. Эва осталась очень довольна; такой красивой я ее еще никогда не видел».

«Для счастья, — писал Трилусса, — нужно так мало».

В Праге я нанес визит Ольге Шайнпфуговой, бывшей жене писателя Карела Чапека, которая одно время была возлюбленной Яна Масарика, последнего министра иностранных дел либеральной Чехословакии. По одним слухам, его выбросили из окна Чернинского дворца, по другим — он сам одним прыжком свел счеты с жизнью.

Карел Чапек придумал роботов, бесчувственных автоматов, которые работают и убивают, убивают и работают. Лишь когда два робота, Примис и Елена, обменялись словами любви, появилась надежда на спасение. Ведь только те, кто способны любить, становятся людьми.

Седовласая госпожа Ольга, бывшая актриса, рассказывала мне о прошлом, и голос ее звучал тепло и нежно, как может звучать лишь у людей, не утративших веру.

— Главным недостатком Карела была наивность, — заявила она. — Целых семнадцать лет мы были просто друзьями, он писал свои романы и повести, я играла на сцене. Он навещал меня каждый день. Потом три года мы были мужем и женой. А впоследствии между нами начались нелады, и мы расстались. Люди — существа непостоянные, не так ли?

Мюнхенское соглашение потрясло Карела, он стал с каждым днем слабеть. Он понимал, что приближается катастрофа. На страницах своих книг он сумел предсказать нашу общую роковую судьбу. Умер Карел тихо, незаметно, в Рождество тридцать восьмого года.

В первый же день немецкой оккупации в нашу дверь позвонили. Вошел офицер гестапо с несколькими солдатами. Они не знали, что Карел умер, и пришли его арестовать. Потом офицер оступился на деревянных ступеньках лестницы и полетел вниз.

Старая дама была живой свидетельницей двух сильных страстей и двух жизненных крушений: у одного из ее возлюбленных не выдержало сердце, у другого помутился разум. Два отчаявшихся человека разделили судьбу мира.

В комнате Яна Масарика на столе нашли раскрытое Евангелие. Он подчеркнул слова: «Плод же Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание»[1].

Даже революция кардинально не меняет чувств и традиций. В России Ольги, Маши, Ирины до сих пор надевают белое подвенечное платье. А бывший министр культуры госпожа Фурцева сказала:

«Наши танцовщицы должны быть белоснежны и чисты, как советское мороженое». Она, по-видимому, не слыхала известного афоризма: «В жизни каждой женщины должно быть трое мужчин: отец, муж и любовник».

«Россия — это страна, Где женщины сразу тянутся к тебе губами», — писал Казанова. «Такое случается лишь раз в году, в новогоднюю ночь, — возражает ему современный летописец. — Причем они это делают без всякой задней мысли». Что ж, кое-какие сдвиги со временем все-таки происходят.

Есть сведения, что, когда нацисты захватили Ростов и Новороссийск, они провели там своеобразное исследование с целью установить степень добродетельности русских женщин. Выяснилось, что восемьдесят пять процентов незамужних — девственницы. Правда, многие юноши в то время были призваны в армию.

«Женщина — это, брат, черт знает, что такое… — читаем мы в Братьях Карамазовых, — …такая, я тебе скажу живодерность в них сидит… в этих ангелах-то, без которых жить-то нам невозможно!»

Даже в жизни Ленина была страсть к Инессе Арманд, которая из-за него рассталась с мужем. Эта француженка, долгое время прожившая в России, была, по свидетельствам очевидцев, гораздо привлекательнее Надежды Крупской, «скучной, лишенной обаяния и весьма недалекой женщины».