В моей лаборатории все время происходит что-либо новое. Закрытые на ночь в ящичек несколько рабочих степного шмеля выковыряли пластилин, которым были зашпаклеваны щели, и вылепили на дне ящика четыре аккуратные вазочки, перетаскав в них мед из кормушки. Я запросил фабрику, изготовлявшую пластилин: оказалось, что в его составе совершенно нет пчелиного воска, на который я грешил. Все дело было не в химическом составе, а в физических свойствах материала.

Или такое. В улье малого земляного шмеля исчезла самка. Этого следовало ожидать: за время работы над гнездовой камерой она так поистерлась и обтрепалась, что крылья, укороченные почти наполовину, не могли ее удерживать в воздухе, особенно когда она нагружалась медовым раствором из кормушки и рисковала после этого вылететь на улицу. Заглянул в гнездо — там не менее десятка коконов. Шмелята сами не вылупятся, а вскрывать коконы теперь некому. Пришлось подсадить в улей другую, комнатную, самочку. И что же — через несколько минут она выползает из гнезда и делает ориентировочный полет, описывая дуги у летка. Это верный признак того, что самка здесь останется, что семья обрела теперь новую мать. В природе шмелей смена самок — довольно обычное явление, но происходит оно большей частью насильственно, путем изгнания мачехой матери-основательницы или даже уничтожения последней. В природе бывает три, пять и больше смен самок в гнезде.

Изучением жизни шмелей я увлекся случайно. Мне предложили как-то проиллюстрировать книгу о шмелях известного писателя-энтомолога И.А. Халифмана «Трубачи играют сбор». До этого о мохнатых натурщиках я имел довольно общее представление, но с первого же дня работы с живыми шмелями мне очень полюбились эти красивые насекомые. Высокоразвитый интеллект и необыкновенная гибкость инстинктов шмелей делают их очень благодарными объектами для этологических (этология — наука о поведении животных) исследований.

Меня привлекает и такая картина (пусть меня простит строгий читатель, ведь я художник): клумбы с цветами в центре города, а на цветах крупные яркие бархатистые шмели. По-моему, это не только красиво: маленькая частица почти забытой многими дикой природы, кусочек такой далекой теперь от городского жителя лесной жизни.

Тщательное изучение шмелей очень нужно еще и потому, что число их в природе за последние годы заметно убавилось, особенно в зоне интенсивного земледелия, и вопрос охраны шмелей — этих важнейших опылителей растений — уже стал злободневным.

У шмелей длинный хоботок, приспособленный для цветков с длинным узким венчиком. Медоносная же пчела из-за своего короткого хоботка посещает клевер далеко не всегда, особенно при низком стоянии нектара в цветочных трубках клевера. А шмели работают на клевере в 3–5 раз быстрее домашних пчел, совершая перекрестное опыление этой ценнейшей кормовой культуры и надежно обеспечивая завязывание семян. Но именно из-за недостатка природных опылителей урожаи семян клевера во многих местностях становятся недопустимо низкими. Отлично работают они и на люцерне.

Еще в 1948 году профессор А.Н. Мельниченко говорил: «Необходимо соблюдать и совершенствовать простейшие меры охраны шмелей. Запрещая разорение шмелиных гнезд, необходимо повсеместно организовать лесные заказники, на территории которых шмели будут кормиться весной и летом и где многие из них будут устраивать гнезда. Организация в пределах каждого колхоза и совхоза хотя бы небольших лесных заказников диктуется и более широкими задачами — создания полезащитных и водоохранных лесных насаждений».

Отстоим мы или нет хотя бы эти сравнительно крохотные кусочки естественной природы для полезных насекомых? Надо, очень надо отстоять. Не позволять кое-где пасти скот, не давать местами косить траву, не пахать вплотную к лесу. Все эти полянки, опушки, луговинки, колки уже стали во многих местах последним прибежищем многих представителей нашей флоры и фауны.

Шмелям я посвятил много лет своей жизни. Увидено, пережито, сделано, открыто, написано столько, что в этой книге не хватит места — нужен толстый том, да не один. Главное же — разработаны надежные способы массового разведения шмелей и применение их на полях клевера как опылителей: урожаи семян мои шмели увеличивали вдвое. Подробно я описал это в книге «Шмели — опылители клевера» (Россельхозиздат, 1984), где, кроме инструкций по шмелеводству, есть основные сведения о биологии шмелиной семьи, о многочисленных вратах и «нахлебниках» шмелей, там же даны советы по устройству заказников и микрозаповедников для насекомых-опылителей. Хотя книжечка эта считается научно-производственной, предназначенной для агрономов, я писал ее так, чтобы она была понятной даже ребятам. Жаль только вот, что она вышла крохотным тиражом — 6 тысяч книжек на всю страну. Так что, если вы не найдете ее в своем поселке или городе, попросите библиотекарей — пусть ее закажут для вас на время по межбиблиотечному абонементу.

Очень я рад тому, что моя многолетняя «шмелеагитация» достигла-таки цели: многие тогдашние школьники и студенты — теперь заправские практики-шмелеводы или ученые-шмелеводы в разных концах страны.

Уж очень это интересное дело — можете мне поверить.

Ни мне, ни Сергею, ни дочери Оле (они теперь у меня тоже биологи и тоже художники) не забыть два лета — 1983 и 1984 годов. Совсем небольшой колочек под Новосибирском, в нем — простецкий навес от дождя, у края — сооружения для насекомых нашей конструкции (о них — чуть ниже), все это обнесено аккуратной оградкой, на столбиках которой ярко натрафаречено: «Не входить: пчелы!» К югу от пчелопитомника — так мы его назвали — большое поле, пестреющее густыми кистями цветов: белыми, желтыми, голубыми, лиловыми: это — люцерна. К востоку — массив цветущего эспарцета: ярко-розовые волны уходящего в далекое марево сказочного моря. Над полями порхают бабочки, гудит и звенит множество шмелей и пчел — серых, рыжих, продолговатых, почти круглых, больших и совсем — с муравья — крохотных.

Жарит полуденное солнце. Высоко в небе на недвижных крыльях парит широкими кругами канюк. Над полями плывут невидимыми, но приторно-густыми облаками ароматы цветущих растений. В знойных травах стрекочут неумолчные кузнечики. А мы втроем, вооружившись фотоаппаратами, «охотимся», каждый за своим сюжетом — очень нужным для дела и в то же время захватывающе интересным.

Я, например, стою на коленях на луговинке, что внутри колка, и, нацелившись видоискателем на лист земляники, терпеливо жду. Листик не простой: кто-то с краю вырезал очень аккуратные и одинаковые овалы, и один кружочек поменьше — тоже очень правильный. Меня немилосердно едят комары, струйки пота норовят забраться в глаза. Но вот в поле зрения появилась серая пчелка, села на лист, нашла еще нетронутое место и, быстро-быстро работая жвалами, выстригает из листика овал. Я хорошо вижу, как, задрав конец брюшка, пчелка ведет им по внутренней поверхности вырезки: это чтоб не нарушить размер. Быстро взводя затвор, щелкаю кадр за кадром.

Секунд через восемь работа закончена: овальчик вырезан, насекомое, держащее его всеми шестью лапками, падает вниз (а я едва успеваю нажать затвор), но тут же взмывает вверх и летит в сторону наших устройств, краснеющих за леском.

Здесь — Сергей, тоже с фотоаппаратом. Он навел его на концы бумажных трубок — великое множество их упаковано нами в круглые обоймы, которые вложены в большие треугольные укрытия. Здесь — гудение и толчея: сотни таких же пчелок то вылезают из трубок и уносятся вдаль, то затаскивают в них зеленые овальчики и кружки, то влезают в леток без листа, но с необычным грузом на брюшке: весь низ его облеплен желтой, белой, а то и лиловой цветочной пыльцой. Проверив что-то в глубине трубки, пчела выползает, разворачивается и снова исчезает в туннеле — уже брюшком вперед. Через четверть минуты низ брюшка чист, и неутомимая труженица снова уносится вдаль... Эти интереснейшие картины Сергей также едва успевает запечатлевать на фотопленке.